Земляков пришлось им жрать,
А потом пред русским спину
В крюк по-польски изгибать.
Побывать в столице – слава,
Но умеем мы отмщать.
Знает крепко то Варшава
И Париж то будет знать![94]
Песня закончилась, и Державин от наступившей тишины ощутил себя таким одиноким, что начал было петь снова, однако услышал какой-то шум.
Каньский возвращается… Смерть идет.
Он повернул голову в сторону двери и набрал побольше воздуха, чтобы пропеть оскорбительные слова в лицо врагу, однако шум исходил с другой стороны.
Державин повернулся туда и увидел, что в узкое окошко, через которое сочился скудный свет, просунулась чья-то голова. Лицо было занавешено длинными кудрявыми волосами. Маленькая ручка нетерпеливо откинула волосы, и раздался взволнованный детский голосок:
– Дер-жа-вин, это ты?
– Я… – ответил он, не сразу сообразив, что с ним говорят по-русски, хотя голос звучал словно бы и не по-русски.
– А это я! – воскликнула радостно девочка. – Это я! Меня зовут Фрази! Ты меня помнишь?
Державин не поверил глазам, увидев ту же самую малышку, которую вчера поутру выдернул из-под копыт при проезде по парижским бульварам. Правда, вчера она была одета во что-то нарядное, синее, бархатное, а сейчас на ней оказалось простенькое серое платьице.
– Ты меня спас! – радостно воскликнула девочка. – А теперь я спасу тебя!
Милая глупышкаПариж, 1832 год
– А ты знаешь, что находится в середине Парижа? – спросила Агнес. Голос ее дрожал от еле сдержанного смеха, а пальчики шаловливо поглаживали несколько вспотевшую шею любовника.
Араго с трудом сдерживал раздражение. Неизвестно, что бесило его больше: ползанье пальцев по шее – это напоминало докучливую муху! – или дурацкий вопрос. Он был вроде предыдущего: «Для чего Анри IV, ненавистник всякой пышности, имел золотые шпоры?» Обычно такими загадками развлекаются школяры. Иногда подобные вопросы задают иностранцам, чтобы поставить их в дурацкое положение. Или такая глупость и в самом деле может развлекать Агнес?
Араго осторожно убрал ее руку и устало вздохнул:
– Анри имел золотые шпоры, чтобы пришпоривать свою лошадь, в середине Парижа находится буква Р. А ты знаешь, почему воробей может съесть горсточку овса, а лошадь не может?
Агнес так и залилась счастливым детским смехом:
– Конечно, знаю! Ну сам посуди, как воробей может съесть лошадь? А теперь ты отгадай: «Из-за тебя я бью себя, из-за себя я бью тебя». О ком идет речь?
Араго приподнялся на локте и задумчиво взглянул на полуобнаженную Агнес. Однако размышлял он вовсе не над ответом на ее незамысловатый вопрос.
«Кто это сказал: „Не достигнув желаемого, делайте вид, будто желали достигнутого“? – пытался вспомнить Араго. – Кажется, Монтень. Да, он… Мудрый совет мудрого философа. Больше мне ничего не остается делать, как ему последовать!»
Нет, ну в самом деле! Что он получил? Тщедушное, однако весьма искушенное тело (невинность Агнес существовала, как выяснилось, только в воображении Араго: едва войдя в свою комнатушку, она толкнула нового знакомого на стул, задрала юбку, вскочила ему на колени верхом и принялась ерзать так ретиво, что наш герой едва успел отстегнуть лацбант, размышляя при этом, кто же кого ввел в грех: он – простодушную модистку или не обремененная добродетелью модистка – его, этакого скромника), проворный расчетливый ум, когда речь шла о том, чтобы выпросить у авантажного любовника новую шляпку, ботинки, пелерину, веер, зонтик, роскошное платье, – и впечатление полного отсутствия этого ума, когда Араго пытался завести мало-мальски серьезный разговор.
Частенько Агнес начинала причитать:
– Ты делаешь мне так мало комплиментов! Один мой любовник говорил мне своим приятным голосом: «Ты так прекрасна, что я готов тебя съесть!»
Араго с трудом удерживался, чтобы не спросить: «А он не боялся подавиться?!», потому что Агнес своим сложением очень напоминала ему недоброй памяти костлявенькую из Пале-Руайаль… впрочем, та старинная история принадлежала к воспоминаниям Ивана Державина, а их Жан-Пьер Араго старался без надобности не тревожить.
Наш герой с равным усердием служил Купидону – и своему императору. У него никогда не было недостатка в женщинах, с которыми он мог бы пофлиртовать, не было недостатка и в пылких, нежных или бесстыдных взорах, во взволнованно вздымающихся и выскакивающих из корсетов бюстах, в жарко разгоревшихся щеках, полуоткрытых зовущих губах, во взволнованных, с придыханием, смешках, хриплых от страсти стонах и нежных удовлетворенных вздохах, – однако сейчас Араго была нужна не столько новая любовница, сколько лазутчица в том логове врага, которым стал серый особняк в тупике Старого Колодца. А между тем ничего толкового от Агнес пока еще не удалось добиться. Она не могла вспомнить, заметила ли что-нибудь подозрительное в погребе, обронила только, что там было грязно, но пахло очень приятно, как пахнет на Рождество; она не вслушивалась в разговоры поляков, поскольку те говорят с таким акцентом, что ей ничего не разобрать, – и при первой же возможности, иногда даже в то время, когда они с Араго, как говорят французы, чокались пупками, начинала загадывать свои дурацкие загадки, отшибая у любовника всякое желание продолжать.
В самом ли деле Агнес считала пустую болтовню лучшим развлечением? В самом ли деле была глупа до изнеможения? Или просто корчила из себя этакую маленькую простушку со слабым умишком? Просто притворялась? Но с какой целью?..
– Из-за тебя я бью себя, из-за себя я бью тебя? – тупо повторил Араго.
– Не знаешь?! – разочарованно воскликнула Агнес. – Неужели не можешь угадать?! Да ведь это кузен![95]
Араго всегда восхищало французское название комара, этот каламбур, намекающий на то, что комар пьет кровь человека и, значит, становится с ним существом одной крови, как бы родственником, однако сейчас он только хмуро хмыкнул, размышляя, что станется с Агнес, если он попытается загадать ей какую-нибудь из русских загадок, известных ему с детства. Ведь ей вовек не додуматься, что такое бабушкины мохнатушки для дедушкиной колотушки, или можно ли в сите принести воды, или в какую ночь борода вырастает длиннее… Во Франции не ведают, что такое настоящая зима, а потому им незнакомо слово «варежки» (мохнатые шерстяные варежки, связанные бабушкой для дедовых кулаков!), они вовек не догадаются о том, что в сите можно принести замерзшую воду – лед, ну а о полярной ночи они вообще слыхом не слыхали!
Видимо, Агнес ухмылка любовника показалась оскорбительной, потому что он услышал горестное всхлипывание:
– Правду сказала Андзя: ты разобьешь мне сердце!
Вот это да! Араго и Агнес были знакомы немногим больше недели, и он уже размышлял о том, как бы поскорей оборвать эту связь. Но каким образом об этом могла узнать рыжая и шепелявая кухарка?! Вернее, бывшая кухарка…
– Андзя?! – изумился Араго. – Где ты ее видела?! Когда?!
– О, уже давно, – пояснила Агнес, не обращая внимание на удивление любовника (ведь Араго был уверен, что с тех пор, как Андзя несколько дней назад появилась в редакции «Бульвардье», она уже никак не могла вернуться в серый особняк в тупике Старого Колодца!). – На другой день нашего с тобой знакомства. Графиня велела мне пришить на ее любимой муаровой черной юбке внутренние карманы. Да такие глубокие! Пока я работала, Андзя и погадала мне на картах.
Араго прищурился.
Карты…
Что ж это вдруг облака с изображениями королей, дам, валетов, джокеров взяли да и сгустились над ним? Конечно, человеку, который проводил как минимум три вечера в неделю за столами, обтянутыми зеленым сукном, это не должно было казаться таким уж удивительным, однако Араго все же удивился. Дело в том, что переданная Андзей новая корреспонденция Лукавого Взора оказалась посвященной именно карточным играм!
Строго говоря, биться за секретность этой заметки столь героически, как это делал Араго, вовсе не стоило. Содержание ее было совершенно безобидным. Называлась она незамысловато и в то же время двусмысленно: «Зеленое сукно на пике моды» – и вроде бы ничем особенным не отличалась от тех простеньких и забавных статеек, с которых начиналась карьера Лукавого Взора в «Бульвардье», если бы автор не уделил особое внимание одному адресу, где собирались картежники, и это привлекло внимание Араго, уверенного, что он знает все места в Париже, которым покровительствовал Гермес, он же Меркурий, который, как известно, считался во времена золотой античности не только богом стад, дорог и торговли, но и покровителем воров и азартных игроков. Ну, значит, и для Араго оставалось в этом мире кое-что новое и неизвестное!
Лукавый Взор писал (или все-таки писала?..):
«Что такое в глазах иностранца француженка? Нет, мы говорим не о всякой француженке – мы говорим об истинной даме. Это черты, изукрашенные природой и искусством, это с величайшей изысканностью завитые волосы, это глаза, излучающие мягкое, приманчивое сияние, это грациозные движения, элегантные наряды, приветливость и учтивость, проникнутая доброжелательством, в котором самый недобрый наблюдатель не разглядит притворства…
Конечно, у стороннего наблюдателя, особенно если это иностранец, создается впечатление, будто цель всех стараний – нравиться мужчинам. Однако ни одна из дам об этом не помышляет. Во Франции женщины наряжаются не столько для того, чтобы удостоиться похвалы мужчин, сколько для того, чтобы восторжествовать над соперницами. Войдя в гостиную, француженка первым делом бросает взгляд на других – красивых ли, уродливых ли – дам ее возраста, дабы сравнить свой наряд с нарядами соседок, и результаты этого осмотра определяют ее настроение до конца вечера.
Но вот, вообразите себе, господа, все чаще и все более властно нашими дамами овладевает страсть торжествовать над другими женщинами и даже мужчинами не с помощью ухищрений кутюрье или куафёров, а с помощью остроты ума, ловкости рук или же просто благосклонного отношения к ним трефлей, кёров, пик или карро