Итак, на полу погреба была разлита типографская краска! А в верстатке находится часть готового набора. Ну и что там набрано?
Араго зажмурился, чтобы лучше сосредоточиться, и начал исследовать пальцами выступающие очертания букв.
Первой оказалась литера Е: именно прописная «Е», а не строчная «е». Вернее, эта буква будет при печати последней – ведь, чтобы оттиск получался правильным, набор делали зеркальным и набирали литеры в строки справа налево.
«Если последняя буква в строке прописная, значит, все прописные, и это не простой текст, а заглавие книги, отпечатанное на титульном листе, или название главы, – сообразил Араго. – Ну что ж, пойдем дальше».
И вот что он прочел в конце концов: «SAR LÂCHE DE RUSSIE ET SA IMPÉRATRICE DISSOLUE». Одна литера отсутствовала. Похоже, именно ее и подобрал Араго с полу. Она похожа на букву T, а значит, это никакой не «SAR»: с Т начинается слово «TSAR». По-русски tsar – царь. А полностью фраза выглядит так: «TSAR LÂCHE DE RUSSIE ET SA IMPÉRATRICE DISSOLUE», что в переводе означает «ПОДЛЫЙ ЦАРЬ РОССИИ И ЕГО РАСПУТНАЯ ИМПЕРАТРИЦА».
Ничего себе… И это заголовок какой-то статьи?!
Руки Араго задрожали, верстатка упала, и, очевидно, набор рассыпался на отдельные литеры, но теперь это не имело значения: стало понятно, что именно хранилось в проклятом погребе проклятого серого особняка.
Опасная ЛотарингияВитри – Нанси, 1814 год
Охваченный страхом и паникой Филипп Бовуар увез семью в родную Лотарингию, в родной Нанси, чтобы найти покой, но сколько же раз он проклял потом свое решение!
Все началось с того, что еще в городе Витри, когда до цели путешествия было рукой подать, Бовуар случайно узнал, что вдоль бельгийской границы стоят воинские соединения Отдельного оккупационного корпуса под командованием русского генерал-лейтенанта Воронцова. Корпус «опекал» три департамента: Нор, Эна и Арденны. А корпусная квартира, как назло, находилась именно в Нанси. Значит, Филипп привезет семью прямиком к русским, подальше от которых он так хотел оказаться! У него начиналась неврастения, стоило представить, что вокруг будет звучать русская речь, которую он ненавидел всю жизнь и еще пуще возненавидел сейчас!
Витри находился под опекой германских военных. При всей своей нелюбви к «деревянным бошкам» мсье Бовуар безусловно предпочитал их «русским медведям», а потому немедленно принял решение остаться в Витри.
Нет слов: по пути сюда встречались разоренные деревни или пустые дома без дверей, с разбитыми окнами; внутри вся домашняя утварь была переломана и разбросана; жители скрывались в лесах и показывались иногда толпами в стороне от дороги, – однако в Витри кипела жизнь. Городок был окружен солидным земляным валом, усиленно восстанавливали парапет разрушенного взрывом прекрасного каменного моста через Марну, древняя готическая церковь Нотр-Дам возвышалась над домами, словно охраняя их, и это, по мнению мсье Бовуар, делало город вполне безопасным. Словно приветствуя приезд семьи Бовуар, звонили колокола великолепного храма… правда, все огромное пространство внутри было наполнено сеном и овсом: церковь превратили в склад отступающие французы, – однако мсье Филипп великодушно закрыл глаза на это святотатство.
Многие квартиры сдавались внаем. Для начала Бовуар снял две комнаты в бельэтаже с китайскими обоями и с богатой мебелью: обширная кровать под пурпуровым балдахином в спальне, на столе бронзовые древние часы, камин с зеркалом; большие венецианские окна смотрели прямо в сад. Солнышко весь день светило в эти комнаты. Здесь можно прекрасно отдохнуть после четырехдневного пути! Конечно, это жилье было временным: Филипп надеялся, что рано или поздно сможет перевезти семью в Нанси. Не навек же там обосновались русские!
На другой день на рынке, где, по старинному обычаю, выстраивались деревенские девушки, которые искали место горничных или кухарок, нашлась пухленькая хорошенькая Мари, гораздая на всякую работу. Ее поселили в чуланчике. Впрочем, девушке, непривычной к городу, это казалось роскошью!
Неделю приживались, успокаивались, гуляли с Фрази, которая постепенно отходила от пережитого в Париже потрясения и даже начала улыбаться, глядя на стаи голубей, которые шумели на площади около церкви, вспугнутые звоном колоколов.
Однажды Мари прибежала с рынка испуганная: к ней пристали два пьяных пруссака. Еле удалось отвязаться от пылких поклонников, которые сопровождали ее свистом и восхищенными выкриками до самого дома! Девушка так напугалась, что готова была немедленно бросить добрых хозяев и вернуться домой, в деревню.
Жюстина кое-как успокоила ее и посулила повысить жалованье. Филипп, который прекрасно знал расчетливость своих лотарингских земляков, хмурился, подозревая, что Мари просто набивает себе цену, потому и выдумала любвеобильных пруссаков. Однако он ошибся…
Ночью в дом ворвались четверо прусских солдат и набросились на Мари. Филипп схватился было за ружье, однако оно было выбито из рук, а мсье Бовуара солдаты пригрозили пристрелить, если он будет мешать им удовлетворять свою похоть. Более того, сказано было, что, из уважения к благородным людям, «гости» пока не трогают фрау хозяйку, однако, если они останутся не удовлетворены, их миролюбивые намерения могут измениться!
Ночь семья провела взаперти в одной из комнат, в то время как в соседней пруссаки насиловали Мари. Это длилось до рассвета. Утром, когда «гости» наконец ушли, Филипп, решившийся выбраться на разведку, обнаружил горничную голой и мертвецки пьяной. Рыдая, она сказала, что пруссаки остались ею недовольны и вечером воротятся снова, чтобы «познакомиться» с хозяйкой.
Бовуар кинулся к начальнику прусского гарнизона с жалобой на его солдат, однако никто ничего даже слушать не стал: победители считали, что им дозволено все, а жалобщику пригрозили, что его отправят в тюрьму как пособника французских партизан, с которыми разговор у оккупантов был короток: к стенке!
Немедленно Филипп нанял повозку, погрузил на нее вещи, сколько поместилось, усадил семью и приказал трогать. К вечеру беглецы добрались до города Линьи.
Прекрасная дорога, старые башенки по стенам, зеленые тополя радовали глаз. Правда, надпись над воротами «Городу покровительствует Мария-Луиза» (имелась в виду вторая супруга Наполеона) настораживала: в нынешние лихие времена она не охраняла, а, наоборот, могла навлечь неприятности.
Линьи оказался почти пуст; на многих домах виднелись надписи à vendre, à louer – на продажу, внаем. Окна зияли выбитыми стеклами: здесь шли упорные бои, когда русские выгоняли французские войска! Найти жилище с целыми окнами оказалось непросто, однако наконец Филипп отыскал дом девяностолетней мадемуазель Киш, которая встретила постояльцев радостно и старалась услужить им изо всех сил, гоняя свою семидесятилетнюю горничную Сюзанну почем зря. Дом, впрочем, выглядел неопрятно, зарос пылью… одно было хорошо: на ветхие прелести Сюзанны вряд ли польстились бы даже самые похотливые мужчины!
Но семья Бовуар не зажилась и в Линьи.
Как-то утром Сюзанна наотрез отказалась идти на рынок, жалуясь, что подвернула ногу. Филипп сам отправился за покупками.
Скудость товаров на рынке его поразила. Правда, удалось раздобыть хлеба и солонины. Однако, стоило Бовуару выйти из мясной лавки, как его остановил какой-то смуглый мужчина и сурово спросил:
– Говорят, ты из Парижа приехал? Защищал город от русских, а теперь скрываешься?
Мсье Филипп судорожно сглотнул и сделал неопределенное движение головой, которое можно было истолковать и как согласие, и как отрицание. Незнакомец принял это за кивок и сам кивнул одобрительно:
– Хорошо! Значит, с нами будешь. Приходи сюда к полуночи, я тебя встречу и провожу в лес, где мы собираемся. Пора пруссакам перья ощипать! Оружие у тебя есть?
Мсье Бовуар похолодел: он уже знал, что окрестности кишели французскими партизанами, которые шныряли вокруг города, намереваясь ворваться в него, как волки в закрытую овчарню. Значит, это один из них!
– Так есть оружие или нет? – нетерпеливо повторил партизан.
Мсье Филипп сделал то же неопределенное движение, и это опять было принято за кивок. Незнакомец фамильярно хлопнул его по плечу и исчез.
Мсье Филипп опрометью бросился домой, по пути успев забежать на сенную площадь и нанять повозку.
Спустя час семья Бовуар покинула город Линьи, бросив почти все вещи. Главное, что заветный сундучок с деньгами вывезли!
Через Туль промчались, даже не думая остановиться. Город производил ужасное впечатление: улицы завалены мусором и нечистотами, дома закопченные и облезлые, лавки заперты, и снова кругом эти надписи: à vendre, à louer…
Ну уж нет! Хватит! Довольно! Нажились в чужих домах!
До Нанси оставалось всего ничего: немногим больше девяти миль. Теперь Филипп уже не думал о штабе оккупационных войск, расположенном в столице Лотарингии: он думал только о своем доме, о мебели, книгах, посуде, которые хранились там, о мягких постелях, в которых они теперь будут спать. И черт с ними, русскими: какими бы они ни были, Филиппу не придется проводить уже которую ночь под дверью, сжимая в руках старое ружье, чтобы защититься от пруссаков и французских партизан!
В Нанси въехали затемно, однако улицы были шумны, фонари горели. Здесь царило праздничное, мирное настроение! Ничего зловещего не было даже в зарослях, почти примыкавших к Гранд рю, Большой улице. Судя по количеству русских военных, никакие партизаны не проникнут в эти заросли!
И вот колеса застучали по родной рю де Луп, Волчьей улице, вот дом, где когда-то родился сам Филипп, где появилась на свет Фрази…
Но что такое? Окна оказались ярко освещены. Двое солдат болтали у ворот.
Болтали по-русски!
Подошел офицер, резко одернул их, они вытянулись во фрунт…
– Проезжай! – приказал Филипп кучеру.
Повозка проехала мимо родного дома, свернула за угол, на рю де Гиз, улицу Гизов, и остановилась.