Нанси – Париж, 1828–1829
Вернувшись домой и проводив отчима в тот же склеп, куда несколько лет назад отнесли ее мать, Фрази никак не могла забыть слов Филиппа Бовуара: «Ты скоро останешься совсем одна, одна. Совсем одна, моя девочка!»
Они звучали как пророчество – страшное пророчество. Могло ли так быть, что отчим перед смертью обрел способность провидеть будущее?
Фрази с тайным ужасом выискивала в лице Шарля признаки ухудшения здоровья, а то и близкой смерти, которую напророчил Бовуар, однако еще никогда ее муж не выглядел так хорошо и никогда у него не было такого прекрасного настроения.
– У меня необыкновенное предчувствие близкого выздоровления, – сказал он однажды. – Близкого освобождения от тех пут, которые не дают мне встать на ноги!
Глаза его повлажнели, и Фрази почувствовала, что на ее глаза тоже навернулись слезы радости.
А на другой день она не смогла проронить ни слезинки – стояла окаменело, глядя на искалеченный труп своего мужа, на окровавленные, мертвые тела свекра и свекрови. Франсуа, Амели и Шарль погибли, когда лошади, впряженные в их экипаж, вдруг понесли на опасном повороте возле обрыва. Кучер не справился с ними, свалился с козел, а может быть, спрыгнул с них, пытаясь спастись, но не спасся, сломал себе шею, а экипаж со всеми седоками сорвался в обрыв.
Никто не выжил.
Так вот какое освобождение предчувствовал бедный Шарль…
И снова Фрази стояла перед семейным склепом, на сей раз – перед склепом Рёгаров, а потом выслушивала речи нотариусов, сообщавших ей, что Шарль был единственным наследником своих родителей, а она стала единственной наследницей своего мужа. Учитывая состояние, которое перешло к ней от Филиппа Бовуара, молодая вдова могла считаться одной из самых богатых женщин не только Нанси, но и Лотарингии. Однако после того, как Фрази кое-как смирилась с потерями, она немедленно занялась раздачей этих столь внезапно свалившихся на нее богатств. Проданы были оба дома, на улице Гизов и на Волчьей улице, причем проданы вместе с обстановкой, а вырученные деньги Фрази передала госпиталю картезианского монастыря. Одежду покойных и книги она раздала городским домам призрения сирот и вдов, оставив себе только несколько томиков, которые любила с детства, да самый скромный гардероб. Ну и, конечно, те бумаги, которые она достала из тайника своего отчима, и заветный сундучок с золотом хранила она с особым вниманием. Золото ей понадобится на пути в Париж.
Да, она решила отправиться в Париж. В основном унаследованные ею деньги хранились в банкирских домах Нанси, и Фрази везла с собой заемные письма, которые открыли бы ей кредит у парижских партнеров этих банков.
Она не стала продавать самую прочную и удобную карету Рёгаров и четырех лучших коней. В этом экипаже, запряженном этими конями, она собиралась ехать в сопровождении трех надежных и хорошо вооруженных слуг, которые должны были чередовать между собой обязанности кучера и охранников. Разумеется, они не знали о том, что их мадам Рёгар везет с собой немалое количество золота. Фрази, по совету своего банкира, старинного друга семьи Рёгаров, обмолвилась, словно невзначай, при слугах, что письма к парижским банкирам будут недействительны, если их предъявит кто-то другой кроме нее. Более того, предъявители будут немедленно арестованы как грабители. Кроме того, она пообещала своим сопровождающим очень щедрую награду. Все эти меры должны были, конечно, избавить их от искушения обворовать хозяйку. Вдобавок заряженные пистолеты, которые она всегда держала наготове, чтобы отстреливаться от могущих встретиться дорожных грабителей, заодно могли впечатлить и защитников, вздумай они поддаться искушению. Да и обещанная им щедрая награда за услуги должна была укрепить их порядочность.
Здесь, в Нанси, больше ничто Фрази не держало. Ничто! Этот город всегда оставался для нее чужим, а сейчас был связан только с горестными воспоминаниями.
И вот настало время совершить еще один печальный и тягостный для нее шаг – проститься с братом Бонфилием.
Фрази не видела своего друга довольно долгое время, со дня погребения Шарля и его родителей, однако ей показалось, что минуло не несколько месяцев, а несколько лет, настолько сильно он исхудал, настолько измученным выглядел.
– Что с тобой? – испуганно спросила Фрази. – Неужели и ты болен?
Брат Бонфилий слабо усмехнулся:
– На все воля Божия, ты это знаешь, сестра!
– Воля Божия была на то, чтобы мое сердце разорвалось от горя? – уныло вздохнула Фрази. – Я потеряла мать, отчима, мужа, его родителей, которые относились ко мне как к родной дочери… А ты продолжаешь повторять, что я должна верить в мудрость небес? Неужели я должна и тебя потерять из-за этой мудрости? Моего единственного друга?!
– Пока я не собираюсь умирать, – спокойно сказал брат Бонфилий. – Так что не хорони меня раньше времени. Ты же все равно пришла проститься со мной, вот и простись мирно и спокойно. Умру я или останусь жив, вряд ли мы встретимся снова, вряд ли ты вернешься когда-нибудь в Нанси, а я попаду в Париж. Поэтому не горюй обо мне! Если я умру, но ты не узнаешь о моей смерти, я ведь останусь для тебя живым, разве нет? И еще тебе будет напоминать обо мне вот это…
Жестом фокусника он вытащил из-за спины Библию – ту самую Библию в кожаном переплете и с окованными медью уголками! – и подал Фрази.
– Обещаешь, что будешь держать порох сухим и как следует смазывать механизм? И постараешься не ронять священную книгу во избежание греха неожиданного выстрела? – спросил он лукаво, и Фрази, как ни была удручена предстоящей разлукой, не могла не засмеяться, настолько не вязалась эта лихая фраза с коричневой рясой смиренного картезианца.
– Но, сестра моя, – продолжил брат Бонфилий, – у меня есть к тебе одна просьба…
– Я исполню сколько угодно твоих просьб, сколько угодно! – горячо воскликнула Фрази.
– Тогда слушай. Помнишь, я рассказывал тебе про своего давнего друга, Жана-Пьера Араго из Тоннера? Я ничего не слышал о нем много лет, и вот некоторое время назад мне в руки случайно попала одна парижская газета, которая называется «Бульвардье». Ты знаешь, нам не разрешается читать мирскую прессу, этот рассадник губительной суеты, распутства и фарисейства! – Брат Бонфилий произнес эти слова с таким назидательным и вместе с тем комическим выражением, что Фрази опять расхохоталась. – Эту газету вместе с целой пачкой других принесли одному из наших больных, и, увидев ее, я вдруг почувствовал неодолимое желание сунуть в нее нос. Именно в эту газету! В «Бульвардье»! Думаю, на то была воля Провидения, потому что я почти сразу наткнулся на подпись под одной небольшой статьей. Фамилия автора была Араго!
– Араго! Удивительно! А имя? Как его имя? – с любопытством спросила Фрази.
– Жан-Пьер. Жан-Пьер Араго! Я почти уверен, что это мой друг, друг моего детства! И я прошу тебя, Фрази, найди его. Если это он, напомни ему обо мне, напомни о песне, которую мы пели, когда были мальчишками, напомни о бедном Пьеро и свете луны… Воспоминания о нашей дружбе были для меня самыми дорогими воспоминаниями – до тех пор, пока я не стал твоим другом и не нашел в этом утешения своему сердцу и душе. Кто знает, может быть, Араго станет и твоим другом, когда ты найдешь его.
– Боже мой, брат Бонфилий, но как же найти его в огромном Париже?! – почти испуганно пролепетала Фрази. – Я, конечно, обязательно разузнаю, где находится «Бульвардье», и зайду в редакцию, может быть, там записывают адреса авторов…
– Все гораздо проще! – засмеялся брат Бонфилий. – Около заголовка был указан адрес «Бульвардье»: дом 6 по улице Мартир, – а на обороте, после всех материалов, напечатано имя и фамилия редактора: Жан-Пьер Араго. Неужели мой друг редактор этой газеты?!
– Я буду просто счастлива, если это он! – воскликнула Фрази. – Но ты должен знать, что редактором «Бульвардье» может оказаться его тезка и однофамилец.
– А я чувствую, что это он! – упрямо сказал брат Бонфилий. – Обещай, что не забудешь о моей просьбе!
– Я даже обещаю, что первым же делом, как только приеду в Париж, навещу редакцию «Бульвардье», – засмеялась Фрази.
Они начали обсуждать предстоящее путешествие Фрази, но голос брата Бонфилия становился все более слабым, и вдруг, сдавленно проговорив:
– Прощай, сестра, и да хранит тебя Бог! – он повернулся и торопливо зашагал прочь.
Фрази, которой хотелось поцеловать руку последнему близкому ей человеку и получить от него прощальный, благословляющий поцелуй в лоб, рванулась было следом, но и в сутулой спине брата Бонфилия, и в его неровной, поспешной походке было что-то настолько непреклонное и в полном смысле слова бесповоротное, безвозвратное, что она не тронулась с места, а только вспомнила его слова: «Не оглядывайся на прошлое, верь в будущее и не бойся настоящего, доверяя Богу!»
С тяжким вздохом Фрази покорилась этому совету, перекрестила удаляющуюся фигуру брата Бонфилия и пошла к ожидавшей ее двуколке.
Через неделю она отправилась в путь, провожаемая слезами и добрыми пожеланиями гораздо большего количества людей, чем ожидала. Эту молодую красавицу с такой трагической судьбой любили и жалели в городе, который, увы, так и не стал ей родным, и сердце не одного мужчины, втайне мечтавшего, но так и не посмевшего предложить ей утешение, преисполнилось тоски в минуту прощания. А Фрази со странным волнением смотрела в будущее и ждала его столь отчаянно, столь напряженно, что даже не замечала тягот пути.
Она почти не помнила Парижа с тех давних времен, когда жила там с отчимом и матушкой в тупике Старого Колодца, поэтому, едва карета загрохотала колесами по мостовым французской столицы, велела остановиться около первой же писчебумажной лавки и купила гид[178], изданный знаменитым по всей Франции издательским домом Луи Ашетта. В гиде были указаны адреса отелей. Фрази хотела обезопасить себя и сама найти жилье: нансийцы, которые приезжали в столицу дилижансами, с ужасом потом рассказывали, как прямо на станциях на них налетали толпы носильщиков и посыльных, наперебой предлагающих «прекраснейшие апартаменты во всем Париже», «превосходнейшие комнаты» и почти насильно впихивающих карточки с адресами гостиниц и срывающих непомерные чаевые.