Тотчас рядом свистнула пуля Богуша, но Араго уже вскочил в седло вороного и направил коня на поляка, держа повод левой рукой, а другой выхватывая из правой ольстры пистолет. Выстрел!
Богуш свалился с седла; Араго отбросил бесполезный пистолет, выхватил еще один из левой ольстры и ошеломленно огляделся.
Три мертвых поляка лежали на земле, но на Богуша и Людвига Араго бросил только беглый взгляд – уставился на Каньского.
Голова того была прострелена.
Но кто стрелял?!
Араго снова огляделся и наконец разглядел совсем рядом, в сквозной рощице, еще одного всадника.
Это была женщина в сером платье. Она склонилась головой на шею своего мышастого конька; ее распустившиеся волосы сплелись с его гривой. Одной рукой она цеплялась за луку, силясь удержаться, другая бессильно свесилась, а у конских копыт в траве валялся… маленький пистолет!
«Это мой „дерринджер“!» – сообразил Араго, но тут же забыл обо всех пистолетах на свете.
Соскочил с коня и успел подхватить лишившуюся чувств всадницу, когда она уже начала сползать с седла.
Осторожно опустил ее наземь, поддерживая голову одной рукой. Вьющиеся разлетевшиеся пряди прикрывали ее лицо, но Араго не надо было видеть лица, чтобы узнать ту, которая снова спасла ему жизнь.
Горло у него пересохло, он не мог выговорить ни слова. Да и ни к чему были слова! Свободной рукой осторожно, едва касаясь, отодвинул светло-русые пряди от неподвижных губ и коснулся их своими губами – коснулся осторожно, бережно, робко, боясь ее испугать или обидеть, но вот губы Фрази дрогнули, шевельнулись, словно позвали, и, отвечая на этот тихий зов: «Дер-жа-вин…», он припал к ее губам таким поцелуем, какого еще не дарил никому и никогда. В нем было все: любовь, нежность, страсть… и в то же время стыд.
Да, стыд!
Наш герой стыдился того, что всю жизнь считал себя достойным наследником Казановы и был убежден, будто к сердцу каждой женщины сможет подобрать свой ключик. У него уже набралась целая связка таких ключиков, он ими гордился, изредка шаловливо перебирал воспоминания о замочках, которые открыл с их помощью, однако сейчас эта сверкающая связка вдруг сделалась тяжела, словно кандалы, почти невыносима – и постыдна, будто клеймо каторжника.
Единственным способом исцелиться от этого стыда было отблагодарить Фрази. Но как можно отблагодарить человека, который спас тебе жизнь? Только посвятить ему свою жизнь! Араго был бы счастлив сделать это. Но захочет ли этого Фрази? Нужна ли ей жизнь Державина, нужен ли ей он сам? А… как же Габриэль?!
Ревность внезапно сдавила сердце до боли, и губы Араго вместо признания в любви, даже вместо благодарности, неожиданно для него самого произнесли:
– Кто такой Габриэль?
Фрази замерла было, потом шевельнулась, выскальзывая из его объятий, и Араго ужаснулся тому, что сейчас опять потеряет ее – на вторую половину жизни!
– Это для тебя так важно – знать, кто он? – холодно спросила Фрази.
– Нет, нет, клянусь! – жарко и в то же время жалобно пробормотал Араго. – Просто я подумал… я подумал, не помешает ли тебе эта… ну, эта твоя привязанность к нему выйти замуж за меня?
Фрази замерла, откинула пряди со лба и уставилась на Араго изумленными глазами.
– Я же говорил, что сон будет вещий! – захохотал кто-то рядом, и Араго увидел Базиля, который незаметно подошел, держа в поводу гнедую кобылку и мышастого жеребчика. – Не помешает, разрази меня гром, не помешает ей этот паршивец Габриэль де Ла Рени замуж за тебя выйти!
– Габриэль де Ла Рени? – тупо повторил Араго.
– Слушай, Базиль, я, конечно, понимаю, почему ты называешь Габриэля де Ла Рени, именем которого зовется улица, где я живу, просто Габриэлем, хотя это и звучит двусмысленно и фамильярно, но почему же ты постоянно твердишь, что он паршивец?! – спросила Фрази.
Голос ее дрожал от с трудом сдерживаемого смеха.
– Разве ты не знаешь, кем был этот Габриэль де Ла Рени? – удивленно воскликнул Базиль. – При нашем короле-солнце, Людовике XIV, он служил начальником парижской полиции и прославился борьбой с обитателями Двора Чудес – пристанищем бродяг, пиков и прочих гриншей, а также мастеров делать буланже[194]. Ну разве он после этого не паршивец?!
– О боже мой, – пробормотал Араго. – Габриэль де Ла Рени… Ну и болван же я!
– Не без того! – хихикнул Базиль. – Ну ладно, вы тут продолжайте целоваться, а я тем временем поищу какой-нибудь дом в шапо, чтобы было где вас под суд отдать[195], да побыстрее…
Он накинул поводья обоих коней на ветку ближайшего дерева и шмыгнул в кусты.
Араго вскочил и поднял Фрази.
– Скажи что-нибудь, – пробормотал с мольбой, боясь этого отчужденного выражения, которое застыло на ее лице, боясь того, что она старается не смотреть на него. – Ты отказываешь мне? Ты… не любишь меня?
– После того, как я в первый раз увидела тебя, вернувшись в Париж, я потом очень старалась почаще попадаться тебе на глаза, – пробормотала Фрази, по-прежнему не глядя на него. – Даже комнаты сняла по соседству с «Бульвардье», на улице Мартир! Но ты меня не узнавал. Да что! Ты меня даже не замечал!
Фрази резко вздохнула – этот вздох был похож на обиженное девчоночье всхлипывание:
– А я всю жизнь представляла нашу встречу. И как ты узнаешь меня с первого взгляда, и как я тебе скажу, что… Знаешь, я вышла замуж за Шарля, потому что наши семьи сговорились об этом браке, когда я только на свет появилась. К тому же он спас мне жизнь… и все-таки я никогда, никогда не забывала ту клятву, которую дала: что буду любить тебя всю жизнь. Так и вышло, меня никто от этой клятвы не освободил.
«Значит, Видов правду сказал…» – подумал Араго и едва не задохнулся, такой могучей волной нахлынуло на него ощущение счастья.
Он схватил Фрази в объятия, прижал к себе, уткнулся лицом в волосы, пахнущие незабудками. Да она сама была незабудкой с этими своими темно-голубыми глазами, сейчас затуманенными любовью! Араго принялся целовать ее, моля Бога, чтобы сейчас не появился и не помешал им Базиль… нет, моля Бога, чтобы Базиль появился и сообщил, дескать, нашел «дом в шапо», потому что Араго хотел накинуть на Фрази оковы венчания, после которого она наконец-то будет принадлежать ему нерушимо и неразделимо. Его поцелуи становились все жарче, он прижимал к себе Фрази все крепче, и она сама прижималась к нему все отчаяннее, как вдруг затрещали кусты по чьими-то тяжелыми шагами.
Араго оттолкнул Фрази к себе за спину, нагнулся, протянул было руку к «дерринджеру», который так и валялся на траве, – и расхохотался: из кустов вывалился Тоннер с волочащимся по траве поводом.
– Это ты! – облегченно вздохнул Араго. – Надоело ждать, дружище? Решил, что я тебя забыл?
– Разве можно такого красавца забыть?! – восхищенно воскликнула Фрази. – Как его зовут?
– Тоннер. А твоего мышастого?
– Юсар, – с лукавой улыбкой сообщила Фрази, и гусар Д. снова расхохотался, снова принялся за поцелуи, однако Фрази вдруг отстранилась и глянула ему в лицо:
– Почему Тоннер? Почему ты так назвал коня?
– Потому что это родной город Жан-Пьера Араго. Человека, именем которого я назвался. Он был в плену в Витебске и утонул еще в 1814 году. Мне попал в руки его дневник – и мы с графом Чернышевым придумали, как им воспользоваться. Нам повезло, что у Араго не осталось никаких родственников, которые могли бы его узнать, и он ни с кем не был знаком в Париже. Все его однополчане погибли в России. Я надел личину Араго, я завладел его привычками, его воспоминаниями, его деньгами, я стал жить его жизнью… Но все его намерения начисто изменил: он хотел, вернувшись во Францию, вредить России, а я начал помогать России, как мог.
– Ты читал дневник Араго? – взволнованно перебила Фрази. – Скажи, а там никогда не упоминался Пьер-Поль Бушар?
– Упоминался, – насторожился Араго. – Но откуда ты об этом знаешь?!
– От него самого! – вскричала Фрази. – От Пьер-Поля! Только его звали брат Бонфилий, когда мы познакомились. Он служил в госпитале картезианского монастыря в Ар-сюр-Мёрт, близ Нанси. Он был моим самым близким другом, единственным моим другом! Я ему стольким обязана… Когда уезжала в Париж и пришла прощаться, брат Бонфилий сказал, что видел имя Жан-Пьера Араго в каком-то номере «Бульвардье», просил найти тебя и передать… передать… что воспоминания о вашей дружбе и о том, как вы пели песню про бедного Пьеро, навсегда остались его самыми дорогими воспоминаниями. И в первый же вечер в Париже я пошла на улицу Мартир, чтобы зайти в «Бульвардье», найти Жан-Пьера Араго и передать ему привет от Пьер-Поля. Но увидела тебя… а потом, когда я узнала от графа Поццо ди Борго, почему Иван Державин стал Жан-Пьером Араго, я написала брату Бонфилию, что это другой человек, не тот Араго, кого он помнил с детства. Я боялась, что это знакомство может тебя каким-то образом выдать! А осенью прошлого года мне пришло письмо от настоятеля Картезианского монастыря в Ар-сюр-Мёрт. Он писал, что, исполняя последнюю волю брата Бонфилия, сообщает о его смерти, потому что покойный любил меня как родную сестру. Как родную сестру! А я его обманула!
На своей перине
Спит малыш Пьеро.
У луны он просит
В подарок серебро.
И луна, которая
Всегда ко всем добра,
Бедному мальчишке
Даст серп из серебра, —
тихо пропел Араго слова, которые запомнил на всю жизнь, так же, как мольбу человека, чье имя он носил, – мольбу, обращенную к голубому оку Фосс Дион.
Слезы хлынули из глаз Фрази, и Араго принял ее в свои объятия, счастливый тем, что теперь у нее появилось место, где укрыться в горе, и появился человек, который в этом горе ее утешит.
Начал легонько целовать ее вздрагивающие веки, похожие на бледные яблоневые лепестки, осушая поцелуями влажные щеки, как вдруг из кустов выломился Базиль с двумя пистолетами в руках. Лицо у парнишки было такое, что Араго понял: случилась какая-то беда.