— Я тебе не изменяла тогда, не изменю и сейчас, но, — Наталья Николаевна сделала паузу и продолжила, — у нас тут третье тысячелетие и терпеть твои выходки я не намерена. Не веришь мне, расходимся, но уж извини, потом я свою жизнь и без тебя смогу устроить,
— Верю, — мрачно сказал Пушкин, его бешеная, страстная натура требовала действия и он со всей мощи, кулаком двинул по косяку двери.
— Надо боксерский тренажер купить и перчатки, — спокойно предложила Наташа, — покажи руку, ну конечно пальцы в кровь поцарапал, подожди сейчас обработаю.
Пока перекисью водорода обработала мужу раны, он уже успокоился.
— Но ты можешь хотя бы не кокетничать с мужчинами? — тихо попросил Александр Сергеевич,
— Как мило, — наигранно восхитилась Наталья Николаевна, — раньше ты такой деликатностью не отличался и процитировала: «Ты радуешься, что за тобою, как за сучкой, бегают кобели, подняв хвост трубочкой и понюхивая <тебе задницу>; есть чему радоваться!»[136]. Вот что ты мне писал. Какие глубокие знания о сучках и кобелях.
Наталья Николаевна как задохнулась от гнева, она не тихоня из девятнадцатого века и ничего терпеть не собирается, всё выскажет.
— Запомни милый, — холодно заявила она, — я не сучка, да и вышла замуж не за кобеля, по крайней мере я хочу в это верить.
И тут как почувствовала, что Наташа из девятнадцатого века, ей напомнила: «Я тоже тихоней не была, зря ты так про меня думаешь, когда надо было и пощечину влепить могла, а так ты совершенно права, так ему и надо».
Наталья Николаевна уже перестала бояться шизофрении (ну да есть такое дело, живем дальше) и совершенно спокойно переходила в состояние жены Пушкина из девятнадцатого века и обратно.
— Между прочим, — стал оправдываться Пушкин, — в том же письме я тебе сообщал: «Теперь, мой ангел, целую тебя как ни в чем не бывало; и благодарю за то, что ты подробно и откровенно описываешь мне свою беспутную жизнь. Гуляй, женка; только не загуливайся и меня не забывай»[137].
— Не забываю милый, — проворковала она, — и ты не забывай, что у хирурга рука еще тяжелее чем «у моей мадонны рука тяжеленька»[138], думаешь я не видела, как ты пялился на тех голых, бесстыжих девок в бассейне, и вот что …
Требовательно сигналил аппарат связи, Наташа приняла вызов, звонила Маша Вяземская, Наташа попросила:
— Я с мужем, на громкую поставлю, повтори,
— Я про Дантеса уже всё узнала, — весело напористо звучал голос Вяземской, — настоящая фамилия: Дальчин. Дантес еще школьное прозвище. Получил в школе «кол» по литературе, когда изучали творчество Пушкина, потом в классе после урока пытался сорвать и бросить на пол портрет поэта, тот упал и при падении рама портрета рассекла ему голову. Бедняжка Жорж свалился со стула, его окровавленного увезли на «Скорой», рану зашили, сотрясение мозга прошло, а погоняло [139] «Дантес» прилипло и осталось. Так что ему не привыкать от Пушкина получать. А вы, Александр Сергеевич, — смехом дрогнул голос Маши, — просто роковая личность,
— С этим не шутят, — хмуро ответил Пушкин,
— Ладно, — уже серьезно сказала Мария Петровна Вяземская, — с Дантесом уже после наложения постоянных фиксаторов, в больнице поговорил Гарольд Прекрасный, так поговорил, что Жорж сам написал, что неловко поскользнулся на кафеле в бассейне и сломал челюсть. Его объяснение находится в истории болезни, второй экземпляр Гарольд Прекрасный мне принес. Так что на адвокатов и полицию тратиться не надо. Знаете, Наталья Николаевна, — голосом усмехнулась Вяземская, — стоит прекрасный на пороге моего дома, такой скромный милашка, прямо как мой котик после кастрации у ветеринара, взглядом кушать просит, я и дала ему денежку. А что инициативу проявил, денежку честно заработал, получай, я девочка справедливая, заплатила как за визит адвоката.
Маша не включала отбой связи длинная повисла пауза, Наташа вежливо поинтересовалась:
— Что-то еще?
— Спасибо, Наташа, — глухо сказала Вяземская, — кабы тогда, по-моему всё вышло, я бы вместе с остальными и этого прекрасного убила, по питерски на куски расчленила, а так все живы, я в норме,
— Все прошло Маша, — ласково сказала Наташа, — не злись на него, его ориентация и жизнь — это его выбор,
— Я вечером зайду? — спросила Маша, — наша смена в больнице только завтра, а мне по антропологии ваша консультация нужна, а у Александра Сергеевича по пьесам для постановки хочу совет спросить, но если вы заняты, то без обид, на работе поговорим,
— Заходи, — ответила Наташа,
— Не отключай связь, — попросил жену Пушкин и Вяземской:
— Приходи, когда хочешь, сестренка, тебе всегда рады.
Вяземская посопела и более ничего не говоря отключила аппарат связи.
Они смотрели друг на друга, запал ссоры прошел, Наташа ласково предложила:
— Пошли пить чай, я еще вчера вечером тортик испекла.
Вечер был хорош, свежезаваренный чай от еще сохранившегося подарка Повелителя Царства Мертвых был ароматен, но от испеченного накануне вкусного шоколадного тортика не осталось и кусочка. Зато Вяземская, следуя питерской гостевой традиции принесла с собой чудные воздушные малокалорийные пирожные, которые делал их повар. Пушкин наверху в кабинете страдал и писал свой роман, а Наташа и Маша на большой кухне обсудив основные теории антропологии, болтали, наслаждаясь здоровьем, молодостью, тишиной, чаем и беседой.
— Что-то я стала к парням равнодушна, — пожаловалась Маша, — никто не нравится, а мне шестнадцать, самое время от гормонов на стенку лезть, а еще я чувствую, как злой стала, беспощадной, прямо змея, кроме близких никого не жаль. Это патология?
— У тебя был сильный стресс, — успокоила ее Наташа, — он забрал очень много нервной энергии, почти всё что было из тебя высосал, теперь твой организм восстанавливается, он защищаясь бессознательно выставляет блокаду сильным внешним раздражителям. Чем меньше эмоций, тем быстрее ты окончательно выздоровеешь.
— А злоба, — нахмурилась Маша, — я иногда чувствую, что она меня так распирает, змеей шипеть и жалить охота,
— Госпожа Жизнь отвесила тебе оплеуху и из твоего уютного мирка, вышвырнула в другую реальность, а злоба — это твой ответ новому миру и страх перед ним, — объяснила Наташа, пожала плечами, — восстановится нервная система, пройдет страх и с ним приступы не мотивируемой злобы. Ато что добренькой сентиментальной слюнявой самочкой ты уже никогда не будешь, так это и хорошо. Не бойся Маша, если ты любишь маму и папу, думаешь о них, заботишься о маме, то ты выздоравливаешь. И как я вижу, это выздоровление идет быстрее ожидаемого, а уж твое решение перейти на индивидуального обучение и начать работать в деле отца, это отличная восстановительная терапия и почти идеальное психологическое решение. И ты это сама выбрала, никто не подсказывал, молодец.
Маша покраснела от удовольствия, ей нравилось, что человек которого она уважает и у которого она учится, так высоко ее оценивает.
Хорошо, что она пока еще не приступила к изучению психологии, подумала Наташа, а то бы знала, что похвала это один из самых эффективных приемов манипулирования личностью.
— А женский вопрос можно задать? — поинтересовалась Маша,
— Попробуй, — насторожилась Наталья Николаевна и отставила чашку с чаем, полагая, что вопрос будет из интимной жизни и почти угадала,
— Мне когда-то придется заново с парнями отношения выстраивать, — чуть смущено спросила Маша, — и я хочу сразу определиться, как относится к тому что до меня было,
— Никак, — пожала плечами Наташа, — даже не поднимай эту тему, а вот если он начнет сравнивать кто лучше, сразу бросай, ты такая одна, не нравится, иди к другим,
— Вы так и относились к пресловутому списку Пушкина?
— Когда я выходила замуж, — тихо ответила Наталья Пушкина из девятнадцатого века, — ни про какие списки я не знала, светские сплетни слышала, но дурочкой я никогда не была и прекрасно понимала, что у зрелого мужчины были женщины, но для семьи и для общей судьбы он выбрал меня,
Наталья Николаевна из девятнадцатого века тихонько засмеялась и доверительным тоном продолжила:
— Тогда сексуальное образование получала каждая девушка, мамы рассказывали, тетушки, старшие семейные сестры, замужние подружки, так что психологическая невинность юной девушки, это миф, всё мы знали, включая и физиологические подробности. Переход от теории к практике был не таким уж и неожиданным. Ну а дальше многое от мужчины зависело, сумеет овладеть женщиной и удовлетворить ее, все нормально будет, а если нет, то быть тебе рогатой скотиной. Мы женщины, — сухо с нотками надменности произнесла Наталья Николаевна, — умеем быть беспощадными. И что бы никогда не возвращаться к этому вопросу, с Сашей у меня все было нормально, рогатым он не был тогда и не будет сейчас, а без ссор и скандалов семьи не бывает.
— Ну тогда в девятнадцатом веке наверно сложно было с любовником мужу изменять? — с неистребимым женским любопытством заинтересовалась Маша,
— У меня такого опыта не было, — засмеялась Наташа, — но подруги в светских салонах делились тем как они этот вопрос решали, в принципе, при желании ничего сложного. Моя троюродная сестра Идалия так вообще любовников на дому принимала, ее мужа офицеры кавалергарды звали «божей коровкой», кстати на ней и Дантес отметился, а ее мужу все это было безразлично, плевать он нее хотел, пусть на ней все желающие как на публичной кобыле катаются, он по актрисулькам бегал. Ее это бесило. Таких семей в светском обществе Санкт-Петербурга полно было,
— А что не разводились? — удивленно спросила Маша,
Пирожные были съедены, чай выпит, собеседницы перешли в гостиную и уселись в уютные кресла,
— Тогда это не просто было, — поморщилась Наталья Николаевна из девятнадцатого века, — хотя, — грустно улыбнулась она, — моя бабушка по материнской линии Еуфрозиния Ульрика фон Поссе, урожденная Липхарт, до беспамятства влюбилась в моего женатого дедушку Ивана Загряжского, брос