Он же, напротив, явно нервничал. Монашки часто творят такое с мужчинами, а у него действительно хватало поводов для беспокойства.
– Да, послание очень важное. А кроме того, у меня есть письмо для вас от его высокопреосвященства кардинала Валенсии.
Она взяла письмо, сломала печать и прочла. С ее губ слетел короткий вздох, а ужас на лице быстро сменился сочувствием.
– Ах, как ужасно! Эта новость глубоко потрясет герцогиню. – Она посмотрела на Кальдерона. – Возможно, лучше мне…
– Нет-нет, – быстро сказал он. – Мне приказано лично передать ей письмо из рук в руки.
Он произнес те же самые слова пять лет назад, стоя на пыльном дворе посреди Сиены. С того дня много воды утекло. Тогда слова эти были правдой. Но сейчас Чезаре не давал столь подробных инструкций своему гонцу. В этой ситуации Педро впервые решился на ложь.
– Хорошо, я пошлю за ней. Вам лучше встретиться в саду. Сестры сейчас на вечерней молитве, и там вас никто не потревожит. Я сама отведу тебя туда. Когда будешь готов уходить, позвони в колокольчик у двери, и сестра-караульная проводит тебя. – Аббатиса положила письмо в ящик стола, затем с неожиданной резкостью спросила: – Скажи, как себя чувствует сейчас его святейшество папа римский?
– Он… он в глубокой печали.
– Да, разумеется… – Она быстро кивнула. Похоже, даже аббатисам не чужд соблазн посплетничать. – Пути Господни неисповедимы. Мир порой так жесток. Уверена, тебя выбрали для этого задания за твою доброту.
Он склонил голову.
– Я просто скромный слуга своей герцогини.
На мгновение она задержала на нем взгляд, а потом повела его к саду.
Солнце уже садилось, и сад окрасился в мягкий золотистый цвет. За ним исправно ухаживали: ряды аккуратно подстриженных кустов тянулись вдоль дорожек, разветвлявшихся от небольшого прудика, по которому между листьями лилий лениво скользило солнце. Подрезанные и подвязанные фруктовые деревья и клумбы с травами источали смесь аптечных и летних ароматов, наглядно иллюстрируя Божий труд, в котором полезное сочеталось с приятным. Он неловко стоял посреди этого великолепия и ждал. Ждал. Он, Педро Кальдерон, которого воспитал отец-испанец, а сердечным делам научила мать-итальянка, и который, пусть и потерял девственность в семнадцать лет в борделе, с тех пор ждал встречи с женщиной своей мечты. Своей Лаурой, своей Беатриче, своей Гвиневрой. Своей принцессой. Своей погибелью.
Она пришла, одетая в простую белую повседневную одежду, волосы убраны под свободную золотистую сеточку, лишь несколько локонов выбились и свободно вьются возле лица. Она шла быстро, голова высоко поднята, и он вспомнил, как увидел ее впервые во всем великолепии свадебного убранства, скользящую по коридору, словно она не касалась ногами земли.
– Ах! Это вы! – Лукреция чуть рассмеялась, улыбнулась ему, лицо ее засветилось. Кто бы ни позвал ее сюда, он не удосужился предупредить, что новости будут плохими. – Педро Кальдерон! – Теперь она почти бежала. И вот она уже рядом и порывисто хватает его за руку. – Ах, как я рада. Мне не сказали, что это вы.
Впервые они коснулись друг друга, и оба сразу подумали об этом.
– Госпожа… великая честь снова видеть вас. Вы в порядке?
– О, разумеется, этот валенсийский, – сказала она, легко переключаясь на язык своего детства. – Я в порядке. Учусь умиротворенности. – Она пожала плечами. – Хотя это не так уж легко. А вы? Привезли новости из дома?
– Да…
– Какие? – Лукреция посмотрела на него и сразу все поняла. – Что случилось?
– У меня… письмо.
Он протянул ей бумагу, но она по-прежнему внимательно вглядывалась в его лицо.
– Что случилось? Что-то с моим отцом? Ах, боже, что-то случилось с ним, с моим отцом!
– Госпожа, я… нет, с вашим отцом все в порядке.
– Значит, Чезаре…
– Нет. Письмо от него. Посмотрите на печать. Держите, пожалуйста. Вы должны прочесть его.
Она с облегчением улыбнулась.
– Ну, значит, это по поводу моего замужества. Хорошо.
Лукреция отняла руку и взяла письмо, хоть и твердо знала, что в нем нет ни слова о ее браке. Пальцы ее неуклюже боролись с печатью, и в спешке она чуть не уронила послание. Глаза пробежались по первым строчкам – наполненные любовью нежные приветствия, а затем…
Дочитав, она устремила взгляд на пруд. Она увидела, как плещутся серебристые и красные рыбки, а легкий ветер рябит воду. Ничего не изменилось. Разве это возможно? Хуан умер, а в мире никак не отразилась эта утрата. Или ее боль. От этой мысли у нее закружилась голова.
– Ах, госпожа!
Стоило Лукреции покачнуться, как он тут же оказался рядом, рука обвила ее талию, другой он поддержал ее за локоть и повел на край сада к каменной лавочке под стеной с высокими окнами келий. Она позволила проводить себя туда.
Педро сел рядом, чувствуя себя несколько скованно, однако по-прежнему поддерживал ее рукой. Глаза ее наполнились слезами, и каменные плиты на дорожке теперь виделись как в тумане. Но слезы не помогут побороть этот ужас. Она задушила их в себе и с минуту просто сидела, замерев.
Наконец она подняла глаза на Педро и нахмурилась, будто забыв, что он рядом.
– Ты знаешь, о чем тут написано? Ах да, разумеется, знаешь. Брат сказал, что это убийство. Убийство!
Он кивнул.
– Но как такое могло произойти? Кто сделал это? Что случилось?
«Если она лично примет тебя и попросит рассказать подробности, ничего не говори. Герцогиня глубоко эмоциональна, а таким женщинам, как она, не нужно знать больше, чем необходимо», – ясно звучал в его голове голос Чезаре.
– Я… хочу сказать, что это не мое дело…
Лукреция внимательно посмотрела на него.
– Ох… Он велел ничего не говорить мне, да? – Она тряхнула головой. – Он неправ, он думает, что как женщина я слишком слаба. Он не понимает, что гораздо, гораздо тяжелее не знать. Очень скоро я услышу все подробности от чужих людей, слухи обрастут грязной ложью. Будет лучше, если я узнаю обо всем от тебя, Педро Кальдерон. Пожалуйста.
Так за первой ложью последовало первое неповиновение. Да и мог ли он поступить иначе? Он рассказал все очень быстро, упомянув не только о жестокости убийства, но и о том, что произошло потом, красочно расписав все величие похоронной процессии и упомянув, как хорошо выглядел Хуан на погребальных дрогах – с телом его сотворили настоящее чудо.
– Он казался таким умиротворенным. Лицо выглядело в точности как при жизни. Так сказали все, кто его видел.
– Да. – Она слушала в глубокой задумчивости, не отрывая глаз от его лица, и время от времени кивала. – Теперь я вижу все как воочию. Думаю, я бывала на берегу реки недалеко от того места.
Она вздрогнула, затем снова опустила взгляд на письмо, будто теперь надеялась найти в нем больше слов утешения.
– Ответишь ли ты еще на один мой вопрос, Педро Кальдерон? – спросила она, чуть помедлив.
– Да, госпожа. Если смогу.
– Ты когда-нибудь убивал человека?
– Я?
– Ты телохранитель моего брата, так? Думаю, тебе приходилось участвовать в драках…
Он мысленно вернулся вместе со швейцарской гвардией на Пьяцца-Навона. Гнев, паника, крики боли, кровь на булыжной мостовой. Он хотел бы не говорить о том случае, тут нечем было гордиться, но человек чести не может нарушить обещание, данное женщине, которую любит.
– Да, драки бывали. Люди умирали. В одной драке и я убил человека, а может, и двух.
– А когда он умирал… он знал, что умрет?
– Я не понимаю…
– Было ли у него время помолиться?
– Помолиться? – Педро покачал головой. Молиться? Слышна ли была мольба в его криках о пощаде? Считается это за молитву? – Не знаю. Он говорил на другом языке.
– Ах! Что ж, я молюсь о том, чтобы у Хуана перед смертью была возможность попросить прощения за свои грехи. Надеюсь, он найдет там успокоение, которого не мог найти здесь, на земле. – Ее глаза снова наполнились слезами. – Мой бедный отец… Он слишком опечален, поэтому вместо него письмо писал Чезаре. Ведь так?
– Думаю, так и есть, госпожа.
– Ох, если бы я только могла сейчас быть рядом и поддержать его. – Она покачала головой. – Что ж, я не буду плакать. Хуан нуждается в молитвах, а не в слезах, – твердо сказала она, сделала глубокий вдох и выпрямилась, вздернула подбородок. Щеки ее все еще хранили милые детские ямочки. Несколько секунд они сидели молча. Педро слышал, как в ушах у него, отмеряя время, отдаются удары сердца. «Как хотел бы я остаться здесь навсегда», – думал он.
– Недалеко от этого монастыря погиб мученической смертью святой Сикст, – проговорила Лукреция. – Ты знал об этом? Его обезглавили по приказу римского императора. Даже когда над ним уже занесли меч, лицо его было наполнено радостью. Ведь он знал, что в смерти найдет вечную жизнь. Аббатиса часто рассказывает о нем, и тогда монашки плачут. И все знают, что этот монастырь, построенный в его честь, особенно подходит для молитв за тех, кто нам дорог. – Теперь речь ее лилась быстрее, словно она пыталась убедить в чем-то саму себя. – Так что я в нужном месте для того, чтобы помолиться о Хуане, правда? – спросила она, но не стала ждать ответа. – Я хочу сказать, что он… порой бывал безрассуден, и я знаю, что не все любили его, но жизнь в нем кипела, а на его плечи взвалили непосильный груз. Он был одним из детей Божьих, и все равно у него было чистое сердце. Я знаю это. Если я помолюсь здесь, Бог услышит мои молитвы.
– Уверен, так и будет, госпожа.
– Да. Я тоже так думаю, – со всей серьезностью сказала она.
Пока они сидели, свет постепенно покидал окрашенное в ярко-розовые и абрикосовые оттенки небо. Казалось, начертанные кистью Пинтуриккьо херувимы выглядывают из легких закатных облаков.
– Спасибо, – произнесла она наконец. Оба они понимали, что их руки, хоть и не соприкасались более, лежали слишком близко друг к другу. Смутившись, она подвинула ладонь к себе. – Я… я рада, что именно тебя послали рассказать мне об этом.
Педро кивнул.
– Я… теперь я пойду… если желаете.