Ночью, когда факел отбрасывал свет прямо ей на лицо, черты его и эмоции читались со всей ясностью. Днем их тоже можно было увидеть, но когда свет лился сверху через окно, он высвечивал в первую очередь лежащий у нее на коленях драгоценный груз: тело сына. А он, господи, он тоже был прекрасен. Увечья, оставленные крестом, не бросались в глаза. Ни окровавленных дыр в руках и ногах, ни кровоточащей раны в боку, ни царапин от тернового венца на голове. Здесь не было ничего, что отвлекало бы зрителя от великолепия Божьей работы: воплощения его единственного сына в теле смертного. Теперь тело это было вновь воссоздано в мраморе рукой человека. Круг замкнулся.
Лукреции не позволили надолго остаться с телом Альфонсо. В комнате царил сущий хаос, раздавались крики и стенания, у нее совсем не было времени на то, чтобы осознать случившееся, принять эту боль. Но здесь, стоя перед лежащим в объятьях матери телом Христа, она могла испить свою грусть до дна и попробовать найти хоть немного успокоения. Здесь она могла молиться и знала, что ее молитвы будут услышаны. Здесь она могла отпустить свое прошлое, принять тот факт, что Бог дает и Бог забирает, и с этим ничего не поделаешь.
Она постояла еще немного, пытаясь запомнить каждую складку мраморной драпировки, каждый изгиб этого драгоценного тела. Невыполнимая задача, но сейчас это ее не волновало. Закрыв глаза, она видела перед мысленным взором достаточно. Лукреция кивнула служанке, и они быстро направились обратно по темному нефу к двери, откуда путь их лежал по еще более темной улице.
Однако снаружи было не темно. Небо наполнилось мягкими белыми пушинками. Это снег! С неба падал снег! За всю свою жизнь она ни разу не видела, чтобы в Риме шел снег.
Обе женщины встали как вкопанные, замерев от удивления. Служанка в восторге раскрыла ладони, подняв их вверх. То же сделала и Лукреция. Хлопья снега, тихо шипя, таяли в пламени факела. Они улыбнулись друг другу, засмеялись, совсем как дети, а затем плотнее завернулись в накидки и побежали к двери, оставляя на ковре из снега мокрые следы. Снег! Какой удивительный сюрприз перед отъездом!
Во дворце уже не спали. Слуги во дворе проверяли, хорошо ли закреплены на мулах тюки. Плечи их припорошил снег, а головы они нагнули, чтобы снежинки не летели в глаза. Служанки искали нужный сундук с теплой одеждой. Выбранный для поездки наряд не подходил для такой погоды. Нужно было найти и распаковать меха и теплые накидки, подготовленные для переправы через Апеннины. Тут одна из них увидела на ступенях свою хозяйку.
– Госпожа, вернитесь в постель. Вы здесь замерзнете.
– Разве я усну? – сказала она, вглядываясь в безмолвную белизну ночного неба. – Это чудо!
Только не для тех, кому предстояло еще много работы. Служанки дули на замерзшие пальцы и притоптывали ногами, а будущее готовило им обморожения и потрескавшуюся кожу. Лукреция велела раздать всем горячего вина, и это был ее последний приказ на земле Рима.
– Все, что пожелаешь, дочь моя. Просто скажи мне.
Часом позже она пришла попрощаться с папой. Он сидел, откинувшись на спинку своего кресла, в котором уже привык проводить большую часть времени, а она на шелковой подушке у его ног, руки ее в его ладонях. Ей полагалось утешить отца. Слезы его капали ей на руки. Все знали, что, расплакавшись, он с трудом успокаивался.
– Ты станешь писать мне каждый день, причем собственноручно. Слышишь? Гонцы будут летать между нашими городами, да так быстро, что покажется, будто мы ведем обычную беседу. Твой новый свекор имеет репутацию… скупердяя. Не позволяй ему экономить на тебе. И в случае чего, пиши. Ах, как же я останусь здесь без тебя!
Александр поднял ее с подушки и заключил в объятия.
– Со мной все будет в порядке, отец. Мы уже расставались раньше, переживем разлуку и на этот раз. – Она мягко выбралась из его объятий. – Почти рассвело. Мне скоро ехать.
– Тебе следует делать так, чтобы муж приходил каждую ночь. Им срочно нужен наследник. Так что… каждую ночь… – заговорил Александр поспешно, как будто вдруг вспомнил, что ему надо еще о многом ей сказать. – Пусть ему будет хорошо с тобой, но никогда не жалуйся, когда он уходит… Мужчины… знаешь, они всегда такие. Ты Борджиа и заслуживаешь поклонения, и все же бывает, что нужно смириться…
– Папа, все в порядке. Я дважды была замужем, я знаю, в чем мои обязанности. А сейчас… видишь… погода портится. Если мы не уедем в самое ближайшее время…
Он посмотрел в окно, откуда лился призрачный белый свет.
– Ах, нет, ты только взгляни… Боже, что творится!
Лукреция уже поднималась с колен, когда дверь открылась и в проем шагнул Чезаре в черных лоснящихся одеждах, как пантера, полон энергии в преддверье нового дня.
– Ах, Чезаре! Скажи своей сестре, что она не может ехать. Только посмотри на небо. Скажи ей, что нужно подождать до завтра.
– Боюсь, что не могу этого сделать. – Он подошел к трону и протянул ей руку, помогая подняться, будто приглашая на танец. – Ей предстоит долгая дорога, и вся Феррара с нетерпением ждет приезда своей новой герцогини. Я прав, сестра?
– Да, – сказала она с улыбкой, ведь ничто уже не сможет омрачить ее радости. Последние дни были сущим безумием, бесконечные празднования, и у брата с сестрой совсем не было времени побыть наедине. Вот и настало время прощаться. – Да, ты прав.
– Ты уже сказал ей, отец? – Он по-прежнему крепко сжимал ее руку.
– О чем? – спросила Лукреция.
– О том, что будет.
– Ты про моего мужа и свекра? Не беспокойся, у меня есть некоторый опыт проживания с разными мужчинами.
– Ха! Отлично сказано! – засмеялся папа. – Боже мой, хотел бы я увидеть лицо старого скряги, когда он с тобой познакомится. А об остальном ей знать не нужно, Чезаре.
– О чем остальном? – спросила она, переводя взгляд с одного на другого.
Александр лишь махнул рукой.
– Да разные планы. Планы!
– А я говорю, что лучше ее подготовить, – заявил Чезаре таким тоном, который скорее подобал отцу в разговоре с сыном, чем наоборот. Александр отмахнулся, не желая развивать эту тему. Звезда Чезаре поднималась все выше, и папа, казалось, начинал побаиваться собственного сына. – В предстоящий год нас ждут великие дела, Лукреция. Италия навсегда изменит свой облик. А мы наживем еще больше врагов.
– В таком случае папа прав, – с тревогой сказала Лукреция. – Мне лучше ни о чем не знать.
– Тем не менее все это затронет и тебя. Семейные дела. Поскольку ты одна из Борджиа, тебя будут считать причастной.
Семейные дела. Она посмотрела на брата.
– Ты забыл, что я теперь замужем за наследником Феррары. Я теперь лишь наполовину Борджиа, а на другую половину д’Эсте. – Лукреция широко улыбнулась, будто намекая, что просто пошутила. Она взглянула в окно, за которым по-прежнему валил снег. – Мне пора.
– Да, раз пора, ничего не поделать. Ах, подойди же ко мне и поцелуй. – Александр широко раскрыл объятья, и она в последний раз ощутила на себе всю силу отцовской любви. – Как же я буду жить без тебя? – Его голос задрожал, и из глаз вновь хлынули слезы. Она сама едва не расплакалась.
С другой стороны комнаты за ними наблюдал Чезаре. Глаза его были совершенно сухими.
Лукреция расправила юбки и подошла к нему с высоко поднятой головой. Чезаре Борджиа, красивый мужчина, который носит в душе лед и пламя. Вот только недавно она стала замечать, что цвет лица его приобрел немного розоватый оттенок, и то там, то тут видны рубцы от сыпи, покрывавшей его кожу во время обострений. Теперь красота его уже не безупречна.
– Прощай, мой дорогой герцог Валентино, – сказала она, обнимая его. – Обещай, что будешь беречь себя на поле битвы.
– Ты тоже береги себя. – Он разжал объятья, но задержал ее руку в своей. – Так что? – Он понизил голос до шепота. – Услышу ли я теперь от моей любимой сестры долгожданные слова?
– Какие слова? – спросила она с улыбкой на губах.
– Что ты любишь меня и прощаешь.
– Ах, Чезаре. Разумеется, я люблю тебя. Ведь ты мой брат.
Он ждал, не произнося ни слова.
– Ты мой брат, – повторила Лукреция, и ее голос дрогнул. Она высвободилась из его рук и ушла.
А снаружи стоял Иоганн Буркард – так близко к двери, что с трудом верилось, что он не подслушивал. За все эти годы он так и не овладел каталонским, зато отлично понимал интонации.
– Госпожа, – сказал он, сразу выпрямив спину. – Я… Вас просят пройти во двор.
– Да, да. Уже иду, – машинально ответила Лукреция, пытаясь собраться с мыслями.
– Желаю вам счастливого пути. – Буркард поклонился. – Я буду молиться, чтобы город Феррара позаботился о вас должным образом.
– Прощайте. – Она взяла его руку. – И спасибо за добрые пожелания. – Наступило неловкое молчание, а затем, вдруг охваченная странным порывом, она добавила: – Иоганн, я знаю… я знаю, что порой мы… у нашей семьи много врагов. Но вы очень нужны отцу. И я знаю, вы хорошо к нему относитесь. Я очень благодарна вам за это. – Лукреция наклонилась и поцеловала его в щеку.
Еще долго пред ее мысленным взором стояло удивленное лицо старика.
Во дворце вовсю суетились фрейлины. Они укутывали хозяйку в шерстяные накидки, подыскивали меховые шапки и перчатки. Возможно, стоило воспользоваться паланкином – в нем бы она, по крайней мере, не вымокла. Но ей очень хотелось увидеть все происходящее. Она вскарабкалась в удобное седло мула, и кавалькада двинулась в путь. Они выехали со двора и направились мимо Ватикана к Виа Алессандрина. Снег пошел еще гуще, снежинки кружились, исполняя по пути к земле причудливый танец.
Лукреция посмотрела вверх на окна второго этажа, точно зная, что увидит там его крупное лицо, прижатое к толстому стеклу. Он махал ей рукой, и она помахала в ответ, затем переключила внимание на своего мула, который, предоставленный самому себе, не знал, куда идти в такую метель. Кавалькада ехала вперед, и отец переходил от окна к окну. Еще и еще. Затем переместился в следующую комнату, и еще в одну, быстро проносясь по длинному коридору Ватикана, отчаянно надеясь бросить на дочь последний взгляд, пока, наконец, она не скрылась за углом и оба не потеряли друг друга из виду.