Канады, к примеру, почти не подвержены этому заболеванию. Лукьяненко делает обширные выписки, обобщает свои наблюдения и цифры. Книги и статьи подтверждают: бороться против ржавчины почти невозможно, применение против нее химии неэффективно, да и слишком дорого обойдется. Советуют создавать новые, не подверженные заболеванию сорта. Но как это сделать, кто даст совет? У него такого опыта нет…
Пока что из своих наблюдений он знал, что местный яровой сорт слабо поддается болезни. Он пробует сеять такой сорт под зиму в надежде превратить его со временем в озимый, невосприимчивый к опасной болезни. Наблюдения Лукьяненко были опубликованы в Грозном в 1930 году. Называлась его статья «Сорта яровых пшениц в озимом посеве».
В октябре 1930 года семья Лукьяненко перебирается в Краснодар.
После зеленой Чечни город показался серым и пыльным. На улицах лишь кое-где росли деревца, цветов же почти никто не сажал. Возле городского парка рядом с медицинским институтом высилось недавно отстроенное здание так называемой «стодворки» — большого жилого дома. О невиданном доме в городе было немало разговоров. А в общем-то город за время их отсутствия не изменился. Как и пять лет назад, трамвай тащился по улице Красной мимо куполов белого собора, а за мельницами, почти у самого Сенного, все так же стоял памятник двухсотлетию Кубанского казачьего войска. Он до мелочей был знаком Лукьяненко уже хотя бы потому, что практические занятия по минералогии в институте проходили именно здесь — преподаватель приводил сюда студентов, и они изучали минералы, из которых был сложен обелиск. Они постигали поясок за пояском, поднимаясь от цоколя к самому верху: розовато-серый лабрадорит, угольно-черный базальт, гранит, шпат полевой… С тех пор он усвоил, что этот памятник сделан из тех же горных пород, из которых сложены горы Кавказа.
Павел Лукьяненко начинает свою работу в Краснодаре молодым агрономом, и первые опыты он проводит с гибридом, уже выведенным к этому времени на опытном поле «Круглике».
Он хорошо помнил время, когда на старших курсах они проходили практику у Пустовойта на полях «Круглика». Старшекурсникам были хорошо знакомы и опытные делянки, и — добротные — сараи для животных, и удобные помещения для ежедневных занятий, и, конечно же, дубовый лес, и колодец с изумительно вкусной родниковой водой…
Что было известно Павлу о Василии Степановиче Пустовойте? Моложавый с виду, в действительности он был намного старше многих сотрудников по институту. Еще в 1908 году он навсегда переселяется на Кубань после окончания Харьковского земледельческого училища. Молодой агроном исполнял тогда обязанности помощника управляющего войсковой сельскохозяйственной школой. Уже в ту пору начинался долгий и трудный путь его в опытническом деле, путь приобретения опыта практической, организаторской и хозяйственной работы. Немало труда пришлось затратить Василию Степановичу, чтобы доказать местному населению пользу сельскохозяйственной науки.
С самого начала агрономическая деятельность Пустовойта была посвящена разработке агротехники и выведению сортов именно озимой пшеницы.
Пустовойт передал семена полученного им сорта на Краснодарскую госселекстанцию в 1930 году. Этот гибрид под названием Н-622 был «двуручкой», то есть его можно было высевать либо осенью, как озимый, либо весной, как яровой.
Началась многолетняя кропотливая работа. Полина Александровна занималась проблемой зимостойкости. Она тщательно изучала сорт ячменя Круглик-21. У ячменя точечки роста заметнее, крупнее и лучше поддаются наблюдению, нежели у пшеницы. А все физиологические процессы обеих культур сходны.
Опыты по выведению нового сорта велись ею в нескольких направлениях. Полина Александровна выясняла вопрос, почему зимуют «двуручки», и пришла к выводу, что причиной зимовки является удивительная их способность задерживаться в развитии на световой стадии. Вместе с Павлом Пантелеймоновичем она отбирала растения, не подверженные заболеванию ржавчиной. Кроме того, добивались, чтобы новый сорт стал и более урожайным по сравнению с исходной формой. Конечно, материал, с которым они работали, был довольно пестрым, как по темпам роста, так и по времени созревания. Иначе говоря, гибрид отличался большой невыровненностью.
Павел Пантелеймонович из урожая делянки, засеянной сортом Н-622, оставлял только низкорослые, с короткой соломиной растения, которые при созревании и при неблагоприятных погодных условиях не полегали бы. Для дальнейшей работы шли экземпляры, которые созревали одновременно, были устойчивы ко всем трем видам ржавчины.
Растения с нужными качествами после браковки и отбора смешивали и высевали в одном посеве. И опять отбор, по тем же трем признакам: короткая соломина, одновременное созревание и устойчивость к ржавчине.
Сколько усилий положено на создание этого сорта, сколько лет кропотливого, вдумчивого труда, направленного к одной цели! Тогда, в самом начале деятельности супругов Лукьяненко, что могло быть подспорьем в их работе? Молодость, задор, вера в успех? И это при самом что ни на есть минимуме технической оснащенности: старенький микроскоп, линейка, карандаш, лупа, разноцветные ленточки для маркировки растений. А уж о бытовых затруднениях и говорить не приходится: трудная, неустроенная жизнь посреди полей, за городской чертой. Бездорожье, распутица, стужа — все это, так хорошо знакомое любому агроному-практику, не минуло их…
Московский поезд прибыл в Краснодар чуть свет. На первом трамвае добрался Павел Пантелеймонович до конечной остановки «Кожзавод». В тридцатые годы трамвайная линия была одноколейной, и вагоновожатый всякий раз должен был перевести штангу и пробраться по вагону от одного мотора к другому. Отсюда при хорошей погоде молодой селекционер предпочитал пройти оставшиеся пять верст пешком. А в дождь или распутицу добирался до опытной станции на поджидавшей ее работников служебной линейке, запряженной парой ломовых лошадей. Облаченный в свой неизменный брезентовый плащ, которому никакой дождь не был страшен, обутый в грубые непромокаемые сапоги, он широко шагал по обочине грунтовой дороги, торопясь к своим заветным делянкам, где наливались соками, колосились и тучнели пшеничные колосья. Колосья заботливо опылены, каждый порознь, при помощи пинцета. На них надеты бумажные колпачки, чтобы пыльца другого колоса ненароком не попала туда. Так опытное поле, где каждое растение бережно «наряжено» в белую шапочку, росло и цвело до определенного срока. А сколько мороки, сколько терпения надо, чтобы тщательно выбрать лучшие зернышки для засева одной только делянки! И все это лишь «черновая работа», основное же дело впереди: настанет ли тот долгожданный радостный час, когда из выращенных им на опытном участке сортов пшеницы заколосятся кубанские хлебные нивы? Скорей бы! — размышлял он, как бы торопя и подталкивая то счастливое время. Но опыты, казалось, шли досадно медленно, сроки созревания удлинялись из-за погоды, дни тащились черепашьим шагом. И желанные результаты дневных и ночных бдений были еще очень далеки…
Лукьяненко молодцевато спрыгнул с подножки вагона на «кольце» и, надвинув на лоб вылинявшую на солнце и побывавшую не под одним дождем соломенную брыластую шляпу — накрапывал теплый дождик, — подошел, поздоровался с работниками станции, уже начавшими поудобней усаживаться, и с трудом взобрался на переполненную линейку. Не успели отъехать и полкилометра по раскисшей черноземной дороге, как тут же застряли в одной из многочисленных ям. Возчик, несколько раз подергав вожжи, безнадежно сказал пассажирам: «Слазьте!» Работницы с шутками спрыгивали на землю, выискивая место посуше, смеялись над случайным каламбуром: слова возчика прозвучали как «сласти», а от таких сластей — горько! Стороной обошли непролазную колдобину, подождали, пока подойдет линейка, и снова заняли свои места.
Обычно сдержанный, подчас даже хмурый с виду, многим казавшийся суровым, Лукьяненко на этот раз долго смеялся вместе со всеми, затем, чтобы отвлечься от трудного «плавания» по ухабам, спросил, обращаясь к попутчикам:
— Хотите, расскажу я вам что-нибудь? Ну, например, как пшеница к нам на Кубань пришла?
— Хотим, — в один голос откликнулись путники.
Так под размеренный скрип колес, под несердитые понукания старика и редкое пощелкивание кнута, благо унялся дождик, в степи зазвучал рассказ молодого агронома. Изредка поглядывая в книжку, вытащенную по такому случаю из кармана плаща, Лукьяненко говорил:
— Сразу после переселения черноморских казаков на дикие берега Кубани, в январе 1795 года, тогдашний временщик, любимец царицы Платон Зубов послал из Санкт-Петербурга срочной почтой в Екатеринодар войсковому судье Антону Головатому два мешочка египетской пшеницы с просьбой «выслать некоторое количество в зерне с описанием, во сколько и с какой добротой она уродится». По какой именно причине фаворит послал пшеницу на Кубань — осталось неизвестным. Надо думать, благоволил он к Головатому, с которым был близко знаком, за остроумие и выдающиеся качества дипломата, а больше — за трогательные песни, которые войсковой судья сам сочинил и пел царице, задушевным звучанием их тронув давно очерствевшие сердца царедворцев.
Целых полтора месяца путешествовали мешочки с пшеницей по протяженной Российской империи — с севера на далекий юг. Затем, согласно сообщению Головатого, «по порядку хозяйственному на самоудобнейше вспаханной земле, отведенной мне у города Екатеринодара, при реке Карасун искусными хозяевами казаком Яковом Бойко первой с мешка семь фунтов марта двадцатого в половине восьмого часа по полунощи, а второй, Федором Диденко, крупной три фунта двадцать второго по полудни во 2-м часу посеяны и оберегаются под надежным соблюдением». Через десять дней пшеница проросла. «Какой же бог пошлет дальше ей возраст не умедлю Вашему Высокографскому Сиятельству донести», — писал пунктуальный Антон Андреевич. К сожалению, «по небытью в здешнем крае дождя», к маю месяцу ростки поднялись только на семь с половиной вершков…