ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Глава первая
Не думали, не гадали Павел Пантелеймонович с Полиной Александровной ранним утром 22 июня 1941 года услышать это страшное слово. Сразу изменилась мирная жизнь поселка. И без того малолюдный, он стал пустеть день ото дня. Уходили на фронт рабочие, трактористы, сеяльщики. Пришло письмо из Ивановской от отца. Пантелеймон Тимофеевич сообщал, что братья Петр и Василий, проживший много лет в Ростове, уходят в армию. «Совсем старик стал, — подумал про отца Павел Пантелеймонович, — девятый десяток пошел, а духом не падает, как и весь наш народ, верит, что придет конец фашисту».
…Мирная жизнь кончилась. Павел Пантелеймонович стал еще более замкнутым. Он видел общее народное горе и понимал, что теперь не время для селекции. Жаль, но придется сворачивать с размахом задуманный им фронт исследований. А ведь сколько намечено сделать! И твердую озимую пшеницу решил вывести для качественных макарон, и ветвистыми пшеницами занимался, и перспективный низкорослый неполегающий сорт в работе, для окончания которой еще потребуется минимум десяток лет…
Урожай летом 1942 года выдался отличный. Собранный хлеб лежал ворохами на току селекционера, и машины едва поспевали вывозить скопившееся зерно. Крайком партии торопил с вывозом, так как обстановка на фронте складывалась тяжелая. Потерпев поражение под Москвой, фашистские вояки круто меняют стратегический план ведения войны. Танковые армады неприятеля устремляются к югу, в хлебородные районы, чтоб отрезать Москву от жизненно важных районов снабжения, а тем временем достичь кавказской нефти. К лету ожесточенные сражения с захватчиком развернулись в донских степях, и к концу июля под угрозой оказался Ростов. Теснимая превосходящими силами противника, Красная Армия вынуждена была пядь за пядью отступать. Вскоре враг вплотную приблизился к кубанской земле.
Павла Пантелеймоновича с самого начала войны предупреждали, что в армию он не должен идти: хлеб ведь тоже является оружием борьбы. И труд его приравнивается к ратному.
Приходили письма с фронта от старших братьев Василия и Петра, шли из Ивановской письма от отца, они придавали ему силы и уверенность в святости народного подвига.
Сводки Совинформбюро приносили безрадостные вести. Немцы развили наступление на востоке края в направлении Армавира. На днях Павел Пантелеймонович — в который раз за последнее время — побывал в крайкоме партии. Он давно как заместитель директора института был ознакомлен с планом эвакуации. Но все не верилось, теплилась какая-то надежда на чудо. Увы! Чуда не случилось. Лукьяненко было приказано в кратчайший срок подготовиться к эвакуации наиболее ценного имущества селекционной станции в ближайшие дни.
Начались спешные сборы. Павел Пантелеймонович и Полина Александровна потеряли счет времени. Следили за упаковкой, давали распоряжения. В эти-то дни им некогда было вспомнить даже о сыне. А он все время где-то пропадал.
Эвакуация началась в один из августовских дней 1942 года. В небе висели вражеские самолеты, где-то далеко слышался тяжелый гул дальнобойных орудий. В назначенный час стали выезжать с территории в строгом соответствии с предписанием. Думали, что Гена нагонит их в пути, но вот уже и мост через Кубань позади, а его все нет и нет…
На подводе, которую должен был вести Гена, проехала одна из работниц селекционной станции по имени Миля. Павел Пантелеймонович никому, кроме нее, не доверил бы сорт пшеницы, который после войны станет известен как Новоукраинка-84. Дорога под Саратовской была изуродована бомбами. Немцы уже вошли в Краснодар, и над головами все чаще стали проноситься самолеты с черными крестами. Они сбрасывали свой груз, стараясь попасть в ниточку моста, возле которого время от времени скапливались то полуторки с подводами, то стада угоняемых в горы лошадей и коров. Работники станции двигались каждый на своей подводе, соблюдая интервал в полчаса, чтобы в случае нападения с воздуха не был уничтожен одним заходом весь обоз. Впереди Полина Александровна. За ней следовал Павел Пантелеймонович. На его подводу был уложен весь селекционный материал. Небольшие сумочки-пакеты тщательно упакованы в ящики и мешки. В них лежали все имевшиеся на опытной станции образцы пшеничных растений, кропотливо отобранные в небольших количествах.
Когда первая пара лошадей благополучно миновала опасное место и поднялась на пригорок, Полина Александровна оглянулась и увидела, что переправа и вовсе разбита и повреждения настолько серьезны, что теперь требуется величайшая осторожность при продвижении вперед.
— Осторожно съезжай, Павел! Мостик разбит! — успела предупредить она показавшегося из-за бугра мужа.
Уже передние копыта его коней готовы были, казалось, ступить на доски, как Милькины лошади ни с того ни с сего вдруг понесли, вмиг настигли подводу Павла Пантелеймоновича и врезались в нее. Обе подводы сцепились и полетели под откос.
Совсем рядом по полотну железной дороги из-за поворота показался эшелон. На открытых платформах ехали и конные и пешие, везли пушки и иной ратный груз. Была ночь. С поезда дали свет. Луч прожектора полоснул темный провал откоса и высветил на дне подводу с лежащим неподалеку телом. Пока вытаскивали подводу, из леса выбежала женщина с распущенными волосами, глаза ее были широко открыты, она металась в яркой белизне прожекторного снопа и вопила: «Здесь! Они убили их!» Зияла воронка, да далеко, метрах в двадцати от нее, валялись два обгорелых колеса от полуторки. Вокруг были разбросаны щепки и куски искореженного металла. Из сбивчивых фраз несчастной женщины удалось узнать, что бомба попала в грузовик, на котором ехала ее семья — муж и двое детей. Из ее слов было невозможно понять, сколько времени она здесь блуждает, тем более что она снова направилась к лесу. Неожиданно над краем леса появился немецкий самолет, который пронесся над их головами с такой быстротой, что никто не успел даже испугаться. Все побежали к лесу, когда шум давно исчез.
— Туда, туда! — звала женщина и показывала вниз, на то место, где виднелись торчащие кверху колеса. Вытащили наконец пострадавшего с помощью красноармейцев. Но Милю так и не смогли найти. Это была первая потеря, и они тяжело переживали ее.
У Павла Пантелеймоновича была ушиблена спина и придавлены обе ноги при падении. Целые сутки он не мог разговаривать. Но сортовой материал был спасен. Ему предстоял нелегкий путь через Сочи, Баку, Красноводск, а оттуда в Алма-Ату.
Выбирались к Сочи с великими тяготами. Уже вблизи городка настиг их сильный, почти тропический ливень. Он промочил насквозь пакеты и мешочки с образцами пшениц. Но тут же выглянуло солнце, стало тепло, и Полина Александровна разложила весь селекционный материал на брезенте. Она выбрала для этой цели широкую полянку в окружении зарослей азалии. Несколько часов ушло на просушку. К счастью, зерна не успели набухнуть.
Долгим оказался путь до Баку, а там через Каспий в Красноводск, затем с немалыми приключениями — поездом до самой Алма-Аты.
Добравшись до места, они первым делом поинтересовались, целы ли семена. Опасения, что заставший их в Сочи дождь испортил пшеницу, к счастью, не оправдались, и ничто не могло помешать продолжить работу на новом месте.
Но отозвали Павла Пантелеймоновича в Москву, и вся тяжесть работы легла на плечи Полины Александровны. Дело все же шло благодаря помощи комсомольцев да вернувшихся с фронта инвалидов.
Управляющий местным селекцентром посчитал нужным, чтобы весь привезенный материал был отдан под непосредственный его контроль. Полина Александровна, конечно, с этим не могла согласиться. Она не собиралась никому отдавать свое детище. Тогда начальник отказал ей во всякой поддержке, в том числе снял с себя обязанности материального обеспечения семьи. Остался скудный паек и маленькая Оля. А простые добрые люди и тут помогли. Это были казахи. Им самим приходилось несладко в эту тяжкую пору. И все же что ни день — стук в дверь:
— Апа[9]! Возьми, пожалуйста!
И приносили для Оли кто яичко, кто ложку масла.
Увидев, что так он ничего не сможет добиться, управляющий решил, что они не будут больше проживать в комнатке, где находится селекционный материал, а следует им переселиться в другое место, подальше от того, что ему понадобилось.
Переселили их с Олей сначала в хибарку рядом с конюшней. На одной из стенок висели хомуты, а в середине стены было вмазано грязное стекло. Заглянула девочка в него, а оттуда свиное рыло как хрюкнет!
— Идем отсюда, мамочка, лучше в поле будем жить! — закричала Оля.
Она выскочила во двор, мать за ней побежала по полю. Сели они на бугорке, где так часто мечтали, ожидая поезда, который привезет Гену или отца.
Ночь подошла. Унте в темноте слышат вдруг, как чьи-то зовут голоса, и огни засветились в поле, фонари. Это комсомольцы искали, и ясно раздался голос:
— Ну, если и здесь нет, тогда не знаем, что делать.
Вернулись они, отвели их в прежнюю комнату. Так и остались с Олей жить в комнатке, заваленной до потолка мешками с селекционным материалом.
Далеко, далеко от Алма-Аты до Краснодара. Не скоро получит письмо мать, единственное письмо за полгода эвакуации. Еще не знала, не поняла от кого, но почувствовала — может, Гена весточку подал, а может, Павел из Москвы заехал в Краснодар и пишет вот обо всем. Спешит, разрывает торопливо и видит из-под руки вдруг по сердцу полоснувшую строку: «…ваш сын Гена погиб…»
Почернело в глазах, закричала она, ничего не помня. Люди начали собираться вокруг, утешать стали.
Смотрела Полина Александровна на лица своих сотрудниц, простые, мудрые крестьянские лица. Стояли перед ней казашки, русские, украинки, и поняла она горькую правду их слов и силу.
С того дня плакать не стала. Ушла с головой в работу. Да только камень улегся на сердце. На всю жизнь улегся.