Что он такое делал с Новоукраинкой и как — этого никто не знает. Но вскоре сорт всех порадовал не только прежними своими качествами, но и отличным обмолотом. Выведенная под его руководством Новоукрапнка-84 была предназначена для возделывания в северной зоне Краснодарского края, где, как правило, получают высококачественное товарное зерно. Сорт обладал лучшей зимостойкостью по сравнению с исходной формой.
Глава вторая
В 1957 году к Павлу Пантелеймоновичу приходит большое признание. За свои достижения в области селекции он награждается орденом Ленина и Золотой медалью «Серп и Молот». Теперь он носит высокое звание Героя Социалистического Труда. Но, как и прежде, с ранней весны до поздней осени, да и зимой частенько его видят во многих уголках края. С той, видимо, поры, когда он сам еще заведовал сортоучастками, осталась у Павла Пантелеймоновича на всю жизнь искренняя симпатия к работникам сортоучастков, к их судьбам. При первой же возможности, как только академик узнавал о нужде какого-либо агронома сортоучастка, он делал все, чтобы помочь человеку. То беспокоится, чтобы непременно обеспечили семью инвалида топливом на зиму, то хлопочет об увеличении пенсии, другому же поможет с жильем. У него были налажены давнишние связи с заведующими почти всех сортоучастков края. Держались они на истинно человеческой основе взаимного притяжения и лукьяненковского обаяния. Те, кто-знал его, отмечали прежде всего именно эту важнейшую особенность характера Павла Пантелеймоновича.
Со многими из агрономов на сортоучастках он был дружен. Такие добрые отношения на протяжении долгих лет сохранились у него и с заведующим сортоучастком в станице Абадзехской. Расположилась она на берегу короткой, но полноводной речки Белой. Мчится среди просторной долины белесый от размытых в верховьях горных пород поток, всего несколько часов назад сбежавший с ледников Фишта.
Заехали они с начальником инспектуры края по сортоиспытаниям В. В. Усенко в Абадзехскую, да там и заночевать пришлось. Было это уже в 1958 году. Вечером за чашкой чая под шум перекатываемых полноводной речкой камней сидели они у своего давнего друга на веранде и поеживались. От воды в тот поздний час тянуло холодком. Павел Пантелеймонович спросил радушного хозяина, когда тот отодвигал на край стола лукошко с ежевикой и кизилом, чтоб поставить сковородку с жареными лисичками:
— А что за хлопчик, который с вами сегодня вечером был?
— Это Пучков Юра. Студент.
— Ну и как он?
— Ничего, справляется. Из города, правда, парень. Москвич! Ну, да я из него агронома сделаю. Толковый будет специалист.
— Надо бы мне на тот год пригласить его к себе, — заинтересовавшись окончательно, сказал Павел Пантелеймонович. — Понравился он мне, работящий. У нас каждый год студенты из Тимирязевки на практике бывают. Чего там, многие побега кукурузы от мышея не отличат, а таких, как этот, ни разу не присылали. Как бы его мне заполучить на тот год? Владимир Васильевич, ты напомни мне потом о нем, когда в Краснодар вернемся, чтоб я похлопотал, — сказал Лукьяненко, обращаясь к Усенко.
Юрий Пучков приехал на другой год в Краснодар и проходил практику у Лукьяненко, а вернулся в Москву и через полтора месяца послал на Кубань письмо. Павел Пантелеймонович читал и думал, что пролетели у парня каникулы, и вот снова начались занятия. На последнем курсе учится, сейчас изучает частную селекцию, семеноводство, технологию сельскохозяйственных продуктов, плодоводство, разведение сельскохозяйственных животных, философию, растениеводство и организацию сельскохозяйственного производства. Учится на шофера-любителя. Эти строки живо напомнили Лукьяненко его студенческую молодость. А в конце письма он прочел просьбу:
«Хотелось бы услышать от Вас предложения, советы по дипломной работе, чтобы она была более полной. Дипломную работу я хотел бы с Вашего разрешения прислать Вам на рецензию. Я буду стараться, чтобы завершить ее хорошо».
Через некоторое время пришло из Москвы второе письмо, из которого Павел Пантелеймонович узнал, что студенческая жизнь у Пучкова идет своим ходом. Парень напористый — при всей загруженности занимается, находит время для занятий в кружке. Продолжает осваивать автомобиль. Что ж, дело это для агронома не лишнее. Лукьяненко еще раз пробежал глазами письмо и нашел строки, где молодой человек писал, что сдал экзамены по растениеводству, плодоводству, технологии сельскохозяйственных продуктов и организации социалистических сельскохозяйственных предприятий.
«Молодец, все сдал на «отлично», — подумал Павел Пантелеймонович. — А что он пишет в дипломной? Энергия всхожести и прорастания… Тема интересная, пусть трудится. Что еще? А, вот просьба: «Скоро нас будут распределять на работу. На кафедре селекции нам говорят и направляют нас на то, чтобы мы сами выбирали себе места. Некоторые из нас уже определили свое место, получили вызов на работу. Встал и передо мной такой вопрос. Я хотел бы посоветоваться с Вами, каким путем идти мне дальше в жизнь. Безусловно, меня интересует генетика и селекция. Распределение у нас будет в феврале месяце, а выпуск в июне. Нет ли возможностей устроиться у Вас? Прошу Вас, Павел Пантелеймонович, помочь мне в этом вопросе!» О чем речь? Надо немедленно посылать запрос — этот парень будет работать с ним.
В середине апреля Павел Пантелеймонович распечатал письмо от Пучкова и увидел там заявление с просьбой принять его на работу. Значит, комиссия удовлетворила вызов, который он посылал в Тимирязевскую академию. Хорошо, пусть теперь заканчивает оформление диплома: близится день, защитится. Как он назвал тему? Да, «Влияние сроков и способов уборки озимой пшеницы на урожай и качество зерна». Не зря, значит, прошли беседы во время практики здесь, в Краснодаре, с практикантом, не пропали даром, как без толку оброненное зерно на дороге. Пусть приезжает.
Набежали горячие дни, и присуждение Ленинской премии за выдающийся вклад в развитие советской селекции застало академика в нескончаемых трудах. Сделано немало, но сколько планов впереди. Вот-вот можно будет говорить о новых сортах, отзывчивых на орошение и повышенные дозы минеральных удобрений. Но пока все это только на подходе…
По дороге с Сенного базара, проходя по улице Октябрьской в направлении улицы имени Горького, Павел Пантелеймонович непременно оглядывал здание бывшей церкви — памятника жертвам холерной эпидемии, выложенное из красного, теперь уже почерневшего кирпича. Тысячи жизней унесла в те годы страшная азиатская гостья.
Опустели тогда наполовину кубанские станицы. Еще мальчиком он знал всю эту историю по страшным рассказам дедушки Тимофея, да и отец не раз говорил ему об этом…
В то время в Ивановской атаманствовал Савченко. Убыль холерных по станице достигла такой угрожающей цифры, что областное начальство вынуждено было направить туда комиссию с целью выяснить на месте причину столь высокой смертности.
А дело доходило до того, что погребали по нескольку человек в одной могиле. Холерные содержались в некоем подобии больницы. Рядом с больными на полу лежали умирающие, и никому не было до них дела. Молодому казаку, приставленному к ним, было страшно входить в эту комнату — боялся сам заразиться. Ежедневно на кладбище, в той стороне, где закапывали сапных лошадей, хоронили, едва успевая отпевать, по нескольку десятков жителей.
Не помогали никакие меры предосторожности — ни присыпание свежих могил известкой, ни обязательное кипячение воды перед употреблением. Беда была еще в том, что жители, боясь пуще холеры «больницы», подолгу не сообщали о заболевших родственниках. День ото дня постепенно все большее число заражалось в тесных хатах…
Вот почему всякий раз, идя на Сенной рынок или же возвращаясь с него по Октябрьской улице, он при взгляде на старое и заброшенное здание вспоминал Ивановскую и всю эту печальную историю…
А придя домой, получил очередное письмо от мачехи. «Посылаю я вам привет, Павлуша и Полина, и желаю я вам самых лучших благ. Деньги я получила 17 апреля», — ну и все прочее о себе сообщала Прасковья Емельяновна. Совсем она стала плоха. Да и годы-то, годы какие — за девятый десяток перевалило…
Через год (а шел уже 1959-й) П. П. Лукьяненко получил еще одно письмо из Ивановской от мачехи — на этот раз последнее:
«Добрый день, Павлуша, Полина и Оличка, — писала она. — Передаю я вам свой низкий сердечный поклон. Получила я деньги 14 марта, за которые очень благодарна, не забывай, Павлуша…
Как ваше здоровье, а мое здоровье неважное. Ножечки мои никак ничем не збавлю. Не знаю, что делать с ними.
До свидания. Целую крепко. Мать Лукьяненко».
С этим грустным письмом он уловил себя на том, что все чаще стали являться ему такие дальние теперь годы и ранняя, еще того времени, когда, кроме домотканой рубахи, он ничего и не знал, жизнь, вернее, крошечные лоскутки той заревой поры, что отшумела, отпела и успокоилась навеки. Что ж, отлетели и теперь никому не надобны ее заботы, и остались всего лишь поминки по ней, светлые и грустные, как все далекое, отболевшее.
В трудах на делянках, встречах, на симпозиумах и конференциях, поездках по колхозам и совхозам, казалось, похожие один на один бежали дни, из них складывались месяцы, годы.
В середине декабря 1962 года Павел Пантелеймонович получил письмо из Болгарии от своего ученика, агронома Георгия Петрова.
«Прошу принять мою большую благодарность за теплый прием, внимание — заботы, которыми Вы меня удостоили. Предоставили тематические планы, отчеты. Ваши труды, регистры, журналы, материал в столе и особенно личные беседы с Вами дали мне возможность познакомиться близко и полно с Вашей работой и приложенными Вашими методами, Вашими взглядами по различным вопросам. Все это пополнило некоторые пропуски в моих знаниях, сделало меня более уверенным и дало возможность дооформить мой взгляд как селекционера по пшенице».