С Украины в конце июня того же года колхозники сельскохозяйственной артели из Херсонской области писали ему, что их колхоз имени Кирова расположен в 65 километрах от города Херсона и имеет 5250 гектаров пахотных земель, из них 1850 гектаров озимой пашни. Это хозяйство одним из первых в Херсонской области начало культивировать Безостую-1.
«В первый год мы имели 10 га элитного посева, — писали они. — В то время у нас в основном проводились посевы озимыми пшеницами сортов Одесская-16, Белоцерковская-198, Мироновская-264, Одесская-24. В течение двух лет с начала размножения благодаря высокой урожайности, устойчивости к полеганию и болезням пшеница Безостая-1 заняла 100 % посевных площадей в хозяйстве.
На поливе пшеницы Одесская-51, Юбилейная не выдержали влажного режима и сильно полегли. Безостая-1 отлично себя чувствует, и удивительно — не наблюдается ржавчины. Виды на урожай значительно лучше, колос в среднем на 1,2 см крупней.
Наш коллектив лично Вам и Вашим помощникам очень благодарен за такой золотой подарок сельскохозяйственным работникам, как выведенный Вами сорт озимой пшеницы Безостая-1».
И тут же просьба прислать семян Авроры и Кавказа. Но Павел Пантелеймонович ловит себя на мысли, что спешить с рекомендациями относительно внедрения этих сортов все же пока не стоит. Хотя отовсюду о них идут самые лестные отзывы, он чутьем опытнейшего специалиста улавливает и понимает, что последнее слово скажет время. Не надо торопиться. Пока что следует продолжать работу над Авророй и Кавказом. Безостая же еще сможет послужить.
Конечно, слова подобных посланий говорят сами за себя. Труженики полей писали в Краснодар к Лукьяненко, преисполненные чувства восхищения и благодарности. И это лишь небольшая часть писем о Безостой-1. Удивительно, но и сегодня сорт этот после более чем двадцатилетнего возделывания продолжает служить как нам, так и нашим друзьям во многих странах, дает ежегодно устойчивые, гарантированные урожаи. Быть может, имея в виду счастливую судьбу этого сорта, селекционеры нередко задаются вопросом: каким путем следует развиваться селекции, что целесообразней — бесконечно вы водить все новые и новые сорта, что связано со значительными материальными затратами, или сохранять и улучшать старые, хорошо зарекомендовавшие себя?
В начале февраля 1972 года Павел Пантелеймонович находился в Москве. Приезжал он туда нередко. На этот раз темой его выступлений были достижения и перспективы в селекции пшеницы. Сделав на одном из совещаний краткий обзор сложившейся ситуации в связи с селекцией пшеницы в нашей стране, крупнейшем производителе пшеницы как озимой, так и яровой, он отметил, что у нас под пшеницей занято 65 миллионов гектаров, то есть одна треть всей мировой площади. Говорил он о Безостой, что она вновь отличилась в международном испытании, которое организовал американский селекционер профессор В. Джонсон, в 1969–1970 годах заняла первое место по урожайности и по адаптации, по приспособлению к разным экологическим условиям.
После одного из своих выступлений Павел Пантелеймонович весь вечер бродил по Москве. Как и всегда, направился он первым делом к Красной площади. Миновал грузный квадрат гостиницы. Шел по бывшей Варварке (ныне улице Степана Разина) и нет-нет да и останавливался: манила, обвораживая, невыдуманная краса старины — тесовые теремные крыши палат, зияли черно звонницы, спокойно белели нерушимые стены.
Знал оп, что если повернуть назад, миновать остатки Китайгородской стены, то можно выйти к Ильинским воротам, где стоит памятник героям Плевны, освободителям Болгарии от османского ига. Он хорошо помнил ивановских стариков, которые участвовали в той борьбе. Потому и запечатлелись в памяти начертанные на одной из сторон сооружения слова: «…Атце зерно пшенично над на землю не умрет, то едино пребывает, аще же умрет, мног плод сотворит».
Вот и Василий Блаженный: замер в свете вечерних фонарей всей громадой своих шатров и колоколен. В полутьме он угадывал каменную кладку фундамента, темные прутья ограды. Рядом Минин с Пожарским поднимают щит на защиту державы от посягновения проходимцев. В самом начале площади неподалеку от собора — возвышение в форме каменного круга с бордюром, Лобное место. Слева от Спасской башни — маленькая, неприметная башенка. Изящная и островерхая, притаилась она, как бы и не решаясь напоминать о себе времени.
Пошел десятый час вечера. Он побродил немного по площади, по ее полированной сотнями тысяч ног брусчатке, чтоб дождаться смены караула у Мавзолея.
Наконец под густой медный гул курантов, разбавленный звоном серебра, из глубины Спасских ворот стали расти звуки чеканных шагов. Вот показался и наряд. Площадь сама собой стихла, прихлынув разноязыкой толпой к маршрутной дорожке караула. Еще и еще всматривался он в лица молоденьких, похожих друг на друга, как близнецы, солдат. И в который раз пришло к нему ясное сознание величия Отечества, чувство гордости за свою Родину. Именно здесь, на Красной площади, где так ощутимы и ход времени, и вся глубина национальной нашей истории, он в который раз давал себе слово быть достойным своего великого времени, в какое ему посчастливилось жить, и все свои силы, знания, опыт отдать народу, чье предназначенье столь велико.
Разные стояли вокруг него люди: и шумные туристы из Англии, и флегматичные светловолосые скандинавы, и наши колхозники из Средней Азии в тюбетейках, сибиряки в пушистых шапках. И разные, конечно, чувства испытывали эти люди, стоя у Мавзолея. Одни — с осознанием гордости за свою страну, другие — с недоумением и удивлением, видимо открывая нечто новое для себя в эту минуту.
Вдоль кремлевской стены прошел Павел Пантелеймонович в сторону Исторического музея. В Александровском саду постоял у Вечного огня на могиле Неизвестного солдата. Миллионы советских людей приходят к этому священному месту, и каждый вспоминает о своих близких, родных, погибших или пропавших без вести в прошлую войну. В те недолгие минуты, стоя возле огня, он снова мыслью был вместе с сыном. Попали на глаза кисти рябины в саду — кровь, любуется ли мерцаньем разлитого золота на куполах Кремля — и снова Гена стоит перед ним как живой, все такой же мальчишка. «Старею», — подумал Павел Пантелеймонович, отгоняя настойчивые мысли.
И он вспомнил прошлые свои приезды в столицу. С братом Василием он впервые приехал сюда в тридцать первом году. Сил хватало на многое, бродили подолгу. Поехали в Останкино. Гуляли по старинному парку. Стояла теплая осень. Желтые листы кленов опадали, светясь на лету под мелким дождиком. Скульптуры уже оказались укрытыми на зиму, и вместо них стояли торчком ящики.
Робко оглядываясь по сторонам, боясь ступить лишний раз на диковинный в разводах паркет, с изумлением слушали они неторопливый рассказ пожилой женщины-экскурсовода. Все, что видели они, — и паркеты, и гобелены, и чудесные поделки, — все это сделано было руками русских умельцев, а не привезено из каких-либо далеких стран. Это явилось открытием и удивляло. И конечно же, восхищало — народ наш проявил гений свой не только на поле брани, лучшие умы его преуспели не только в одних лишь научных открытиях и изобретениях, не только дошел он до Великого океана. Нет, не потому только велик он. А все наши дворцы, соборы, все произведения русского зодчества, по праву ставшие достоянием народа, не о том ли скажут пытливому разуму?
ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ
Глава первая
В начале мая 1972 года в институт из Пакистана пришло любопытное письмо. Его автор, адвокат и вместе с тем фермер Мохд Ахмаль Хан писал Павлу Пантелеймоновичу о том, что однажды, просматривая ежемесячник «Советский Союз», встретил статью о том, что в СССР академиком Лукьяненко создано два новых высокоурожайных сорта пшеницы — Аврора и Кавказ. И далее продолжал: «Мне трудно найти подходящие слова, чтобы выразить мое уважение к Вашему труду и к тому, сколько пота пролито Вами, чтобы создать такие сорта. Это огромный вклад в решение проблемы питания человечества. Научные работы подобного размаха, проводимые во всем мире такими людьми, как вы, позволяют устранить угрозу голода и голодной смерти, которая стоит сейчас перед человечеством. Я совершенно уверен, что благодаря таким людям, как Вы, страждущее человечество в будущем не столкнется с угрозой голода. Вы открыли новые горизонты для развивающихся стран и их страждущих масс».
В конце было сказано: «Сам я мелкий фермер с 30 га земли. Для меня было бы большой честью, если бы Вы были так любезны и в знак дружбы между народами Пакистана и СССР прислали мне через Ваше посольство или другим путем десять килограммов семян каждого из сортов Авроры и Кавказа. В моей стране они получат новое имя — сорт «Лукьяненко».
Пакистанец просил дать ему рекомендации о сроках посева, наиболее подходящих для возделывания, почвах, удобрениях, режиме орошения для краснодарских пшениц.
Поблагодарив его за любезное письмо и столь благожелательный отзыв о своей работе, Павел Пантелеймонович писал: «Действительно, селекция играет важную роль в обеспечении человечества продуктами питания. Однако универсальных сортов, которые бы в одинаковой степени в любых природных условиях проявили бы свою высокую продуктивность, не существует. Поэтому и наши новые сорта озимой пшеницы Аврора и Кавказ, дающие у нас очень высокие урожаи зерна, для условий Западного Пакистана могут оказаться мало приспособленными».
Действительно, для тех мест, где живет адвокат, озимые, довольно позднеспелые, сорта не подойдут: ведь там испокон веку сеют яровые. Аврору и Кавказ же следует высевать только осенью. Потом, возможно ли там применение орошения, будут ли внесены высокие дозы удобрений. «К тому же наши сорта имеют красную окраску зерна, — думал Павел Пантелеймонович, — а у них предпочтительны белозерные сорта». И все же он решает удовлетворить просьбу и в знак дружбы между нашими народами отправляет по десять килограммов озимой пшеницы Аврора и Кавказ.