— Бушмен, привет! — Я поднял руку, на всякий случай не поднимаясь во весь рост. Пули, впрочем, можно было не опасаться: двустволка Бушмена с обуглившимся прикладом лежала в одной куче с досками и штакетинами.
— А, Лунь! Здравствуй. — Сталкер посмотрел на меня мутными, слезящимися глазами, кивнул. — Посмотри, какое я солнце разжёг! Светло от него стало, хорошо. Теперь всем света хватит, и тебе, и мне. Для всех светит, горит моё солнышко на всю Зону, и темноты больше не будет, вот так!
— Что ж ты до схрона не добежал, дружище? — Я сглотнул, чувствуя, как холодок пробежал по спине.
— А? Да вот как-то так… не успел. — Бушмен улыбнулся. — А потом темно стало. Долго была тьма, пока я солнце делал…
Сумасшедший сталкер подобрал выпавшую из рук гнилую дощечку, бросил в «костёр».
— Пойдём, друг, отсюда. Я тебя к «долгам» отведу. — Я поднялся, закинул «Сайгу» за плечо, но Бушмен резко мотнул головой и принялся выкручивать корявый сук мутировавшей берёзы.
— Не могу, Лунь. Я за солнцем смотреть должен, погаснет оно без меня… и тогда темно будет… опять темно…
Усилия Бушмена были напрасны — сук хоть и треснул, но очень крепко держался на мочале разлохматившейся древесины. Тогда он выпустил его из рук и побрёл к фундаменту сгоревшего много лет назад дома.
— Стой! — гаркнул я и, уже понимая, что не успею, побежал за Бушменом. — Стой, тебе говорят!
— Сейчас, Лунь, погодь… брёвнышко маленькое возьму, последнее… — Бушмен, оглянувшись и показав на обугленный кусок дерева, продолжал шагать туда, где над шелушащимися кирпичами и трухой растрескавшегося от пожара шифера еле заметно переливался и мутнел воздух.
— Стой, зараза! Назад! А, ч-чёрт…
Невидимая сила бросила Бушмена внутрь сгоревшего дома. Он проехался спиной по битому стеклу, шиферным чешуям и размокшим, слипшимся углям. Брызги грязи и мелкие осколки кирпича начали быстро взлетать вверх, собираясь в крутящееся облако.
— Это… чё это? — Сталкер попытался подняться, но неудачно. «Карусель» вновь сбила его с ног, с хрустом протащила дальше и наконец подняла в воздух. Бушмен удивлённо озирался и, ещё не понимая, что случилось, размахивал руками, пытался уцепиться за что-нибудь, но молчал. Закричал он, когда его начало раскручивать в стремительном фуэте смерти, и его крик продолжался до тех пор, пока центробежная сила не разорвала внутренние органы. Уже мертвое тело сталкера поднялось ещё выше, вспыхнуло радужным огнём и с трескучим грохотом разлетелось в брызги. В багровом облаке ещё пару раз полыхнуло, зашипело, и на землю посыпались разбитые в песок кирпичи, осколки костей и мелкие красные капли. Аномалия утробно заурчала, бросила в небо ещё одну тучу чёрной грязи и щепок, закрутила вихрем, блеснул тусклый радужный свет. И опять только воздух мутно колышется над сгоревшим до основания домом, и словно не было никогда сталкера Бушмена. Я стянул капюшон, сел прямо на мокрую глинистую землю, нащупал в боковом кармане фляжку. Привык. Привык ведь к такому, чёрт возьми, и уже не колотит, как раньше, даже руки почти не трясутся, словно фильтр какой-то в мозгах появился. Только горечь в душе, знакомая жгучая горечь, очень похожая на вкус «слезы контролёра», да ещё щиплет в глазах. Ещё один… ещё… ядрёна восемь…
— Когда же ты нажрёшься, сволочь?..
Зона не ответила. Всё так же посвистывал ветер, шептался с ветвями узловатой берёзы, шелестел ржавыми листьями. Где-то за бывшей деревней истошно заорал «кошак», потомок домашних барсиков и мурок, ставший жуткой пародией на семейство кошачьих. Его вопли, похожие одновременно на плач младенца и визг гиены, уныло носились над Зоной, навевали тоску, и издалека, словно в ответ, затянул протяжный вой собачьей стаи. Реквием по Бушмену. Знал ли ты, сталкер, что именно так будет отпевать тебя Зона…
Профессор. Живчик. Барин. Фугас. Доктор. Теперь Бушмен. Они медленно проходили перед моим мысленным взором, я узнавал их жесты, улыбки. Как жаль, что теперь вы будете жить только в моей памяти и приходить лишь во сне…
— Ты же умер, Барин…
— Да живой я, дружище, живой. Зачем хоронишь? Лучше глянь, как я заведение украсил. Новый год на носу, праздника небось всем хочется… — И Барин, гордо улыбаясь в усы, показывает снежинки, вырезанные из блестящих металлизированных плёнок от сухпайка. — Ну, как?
— Солидно. Настоящий Бар. Прямо как в Европе, — киваю я, и Барин расплывается в улыбке.
— А то ж…
И в Баре уже многолюдно, травит очередную байку на удивление трезвый Фугас, похохатывает Живчик, трясёт кудлатой шевелюрой, а к стойке привалился Профессор, подпёр рукой умную свою голову, бурчит под нос услышанный где-то мотив. Вот и Доктор зашёл, кивнул вежливо, улыбнулся одними глазами, присел за столик, строчит заказ на пенициллин, бинты и хирургические инструменты. И вдруг понимаешь, что все живы, что умерли они не взаправду, показалось это мне только, и хорошо становится, так хорошо, что хочется закричать от счастья. И, даже проснувшись, ещё не знаешь, что это был всего лишь сон, и радуешься, что так здорово всё получилось…
— Лунь? — Едва слышно, но понятно, это Хип подползла, волнуется. Нагоняй бы устроить за то, что покинула «позицию», но я и сам виноват: сел, понимаешь, и молчок, и это после того, как разрядилась «карусель». Вот и думай, что случилось…
Спрятав глаза — не хватало ещё, чтоб стажёр на них слякоть заметила, зачем расстраивать девочку, — я сделал вид, что занят проверкой «Сайги».
— Что здесь было? Ты кричал, потом как будто «карусель» ахнула, ну, я и…
— Она и есть. Рассмотреть вот не успел, кого сгребла, — соврал я. Не нужно Хип пока знать, что Бушмен погиб. До Ростка доберёмся, там и скажу, а до него ещё дойти надо. — Зови нашего Философа, дальше пойдём. К вечеру надо в Грибной Деревне быть, а это не ближний свет.
«Прощай, Бушмен. Прости, если обидел чем».
— Эй, там это… ну, короче, сами гляньте. — Из зарослей показалась голова Ереси. — Такое, блестит, значит, и подпрыгивает.
— В смысле?
— Ну, пока вы на разведку ходили, я веточкой в земле ковырял. Сверкало там, значит, и мне любопытно, что за штука. Разрыл, а она так раз, значит, из земли. Во какая. — Ересь нарисовал в воздухе овал. — И по бокам тоже штуковины торчат, но поменьше, и переливаются по-всякому. Гляньте, а?
Хип поднялась, поднесла к глазам бинокль.
— Лунь, не поверишь. Наш Философ «выверт» надыбал. Ну, герой, доставай контейнер, бери добычу.
— А чё, это типа артефакт, да? Во блин! Чё, мой, что ли?
— Раз уж ты нашёл, значит, твой, — кивнул я. — Осталось тебе всего каких-то четыреста девяносто пять тысяч заработать для полного счастья.
— Это как? Не понял…
— Пять уже срубил. Ну или сто шестьдесят монет, если в импортной валюте считать.
— Вау! Супер! — И Ересь, на лету поймав брошенный контейнер, ломанулся за артефактом. М-да, зря я сболтнул про арт и деньги. Ишь, как глаза загорелись, не пошла бы вся моя наука прахом. Зона умеет приручать человека, знает, чем и когда подманить. Стерва… Что-то срочно надо предпринимать. Ага, знаю. В научной аптечке, помимо действительно необходимых лекарств, лежало десять шприцев с витаминами. В сущности, очень нужная вещь, полезная, но только если нет таблеток БАДУНа, прекрасно восполняющих недостаток витаминов и микроэлементов.
— Надеюсь, ты его руками не брал? — поинтересовался я у сияющего от радости Ереси.
— А что?
— Ничего. Спрашиваю, голыми руками касался? — Изобразив на лице беспокойство, я посмотрел на ладонь новичка.
— Ну, да… — Ересь тоже уставился на свои руки, и на его лице вдруг стали лучше заметны веснушки.
— Вот блин… это же «чёрный выверт». — Импровизация получилась удачно. Новичок сильно занервничал. — Руки чешутся?
— Немного…
— Хана. — И я сокрушённо покачал головой.
— Погоди, Лунь. — Хип, заметив мой взгляд в сторону аптечки, едва заметно кивнула. — Ведь должно быть средство.
— Да, верно. Но оно, зараза, тоже опасное. Пятьдесят на пятьдесят. — И я с сомнением начал крутить в пальцах шприц-тюбик.
— Коли! — белугой взвыл Ересь и начал расчёсывать ладони. Эйфорию с него как ветром сдуло. Ну, что ж, уколем. Витамины ему только на пользу. А внушение — тем более. Выждав пять минут и, как заправский доктор, проверив пульс и зрачки, я хлопнул Философа по плечу:
— Жить будешь. Повезло тебе, парень.
Что-то заврался ты сегодня, сталкер Лунь. Совсем совесть потерял. Хотя нет, не потерял. Грызёт, зараза, с того самого момента, как показал «кино» новичку. И вроде всё правильно сделал, но что-то не давало успокоиться. По зубам надавал? Нет, это заслуженная была трёпка, за дело Ересь получил. Соврал про «выверт»? Каюсь, было такое. Но для пользы ведь! Жить будет парень, доведу я его до «долгов», а потом за Периметр, и забудет он Зону как страшный сон, хоть одну жизнь отсюда, но вытащу. Так что тебе не нравится, зануда, чего ты ко мне прицепилась, как болотная вошь? Хоть бы намекнула, на что пеняешь. Эх, совесть… бессовестная ты у меня. Ладно, об этом после подумаем, а сейчас в путь, время не ждёт.
— Двинули. Порядок движения прежний.
Покрутив в пальцах гайку с полоской магнитофонной ленты, я аккуратно запустил её к остаткам асфальтированной дороги, вслед за ней сразу отправил вторую, но чуть дальше — не нравилось мне поведение ветерка над жёлтыми гривками травы, вылезшей из трещин. Нет, показалось… обычное завихрение воздуха, не более. Да и вряд ли можно найти здесь подлянку в виде «струны» или «смерть-искры». Кордон он и есть Кордон, даже после Третьей Катастрофы: новые аномалии почему-то здесь не появлялись, а «трамплины», «присоски» и «карусели» мало того что были хорошо заметны, так ещё и очень редко сползали с «насиженных» мест. Из всех территорий, включая новые и периферию, Кордон оставался, пожалуй, самым безопасным, хотя нынешняя граница Зоны давно уползла почти на полсотни километров к югу. Но всё равно это была Зона, а раз так, то ходи, сталкер, аккуратно, не зевай. Помни, сколько народа здесь угробилось, перепутав Кордон с бульваром для прогулок… а вот, кстати, и оно…