Где битвы жаркие кипят…
В этом стихотворении я сетовал на холодную луну, которая одиноко сияла в бескрайнем небе и бесстрастно взирала на происходящее в подлунном мире, в то время как я был полон тревоги за будущее Японии и за свою собственную судьбу. И не было ничего, чем можно было бы утолить печаль: ни вина, ни закуски. Позднее я попал в такое захолустье, как Мимасаку, и здесь поселился в крошечном флигелёчке позади одной из тех небольших рестораций, которые типичны для заштатных городков. В моём рабочем кабинете, который я устроил себе в мезонине, на задней стене токонома — парадной ниши с приподнятым полом и полочками для украшений — я повесил каллиграфическое панно. То были строки из старика Ку Хун-мина, написанные им в изгнании:
Луна сменяется луной,
А ты всё ждёшь: когда ж домой?
И я здесь смотрел на луну с тем же чувством, с каким взирал на неё тот древний изгнанник. Потом, когда через год после окончания войны, преодолев колебания, я перебрался наконец в Киото, первое время мне тоже было не до луны. Нужно было приводить в порядок свои дела, носиться по городу, подыскивая постоянное жильё, устраиваться на новом месте… В декабре я приобрёл наконец домишко и поселился в нём. Мне нравился мой двухэтажный домик с видом на Восточную гору. От нас было рукой подать до синтоистского храма Хэйандзингу, который особенно хорош был весной, и до буддийского храма Эйкан, который особенно хорош был осенью. Весною глаз наш радовали роскошные цветники — они раскинулись здесь на площади в пять-шесть гектаров, — а осенью — кленовые аллеи, тянувшиеся почти на полкилометра. В лунные ночи окрестности были просто великолепны. Цветов в том году было чуть ли не в два раза больше, чем ожидалось. Но вот с клёнами и лунными ночами повезло меньше. Цвет красных клёнов в прошлом году был нехорош: случилось это и с клёнами в парке храма Эйкан. Что касается любования полнолунием, то у нас произошёл следующий казус. В прошлом году мы в компании с господином Сюндзю Вацудзи, его супругой и англичанином Митчелом (он приходился родственником тем Митчелам, которые славятся своими красными тросточками), сняли на вечер приёмный зал в храме Хэйандзингу, откуда решили полюбоваться восходом луны. Но, как назло, луна из-за облаков так ни разу и не выглянула, и мы не солоно хлебавши разошлись по домам. Вполне естественно, что в этом году мы с женой особенно нетерпеливо ждали дня полнолуния. Мы с ней не раз обсуждали, куда бы нам лучше пойти: на озеро Хиродзава, к Святилищу трёх колодцев или к Каменной горе. Таким образом, приглашение, полученное нами от господина Ямаути, оказалось весьма кстати. Беспокоила нас только погода. Мы боялись, как бы не повторилась прошлогодняя история. На нашу беду, 14 и 15 сентября по радио передавалось предупреждение, что в ночь с 16 на 17-е на море и в ближайших к Киото пяти провинциях ожидается тайфун. Нетрудно себе представить, как мы были разочарованы: значит, и в этом году любование луной сорвётся. Мы уже махнули рукой на эту затею, но вдруг счастье снова нам улыбнулось: тайфун прошёл где-то стороной в направлении Токио и, как передавали, с особенной силой разразился в районе Сайтама. В самом Киото с утра 17 сентября было ясно. В прозрачном осеннем небе лишь кое-где медленно плыли небольшие белые облачка, но постепенно и они рассеялись, и небо стало совсем чистым. Итак, тайфун, видимо, нас действительно миновал. Теперь ещё целый месяц, а то и два Киото будет самым прелестным уголком во всей Японии, сущим раем на земле. Будут чудесные лунные ночи, роскошный листопад, можно будет собирать грибы. Наступил лучший сезон для загородных пикников. С тех пор как облетели апрельские цветы, я с нетерпением ожидал наступления этого сезона.
Итак, в назначенный день мы начали собираться. Концерт должен был начаться во второй половине дня, но нас просили прийти пораньше. Пока мы собирались, явился посыльный и сообщил, что все уже в сборе и ждут нас. Я стал торопить жену, и в три часа дня мы наконец вышли из дому. Мы направились к Золотому Храму. Чтобы попасть к нему, нам пришлось перейти через Горбатый мост со стороны павильона Хисаго и миновать храм Сэйфуку, близ которого находится могила Акинари Уэда.[4] От этого храма ровная и совершенно прямая дорога вела к храму Нандзэндзи. Пройдя её, мы упёрлись в Императорские ворота. За этими воротами к югу от заросшего лотосами пруда находятся ещё одни ворота, возле которых стоит каменный столб с высеченной на нём надписью:
«Кратчайший трамвайный маршрут: Святилище восточного сияния — Золотой Храм — Гавань Кэйга». За этими воротами справа тянется земляной забор. В конце его — Главные ворота, у которых также стоит каменная плита с высеченной надписью: «Золотой Храм. Историческая достопримечательность. Реликвии старины и живописные уголки». Этот храм с его главным молитвенным залом, в который превращён бывший тронный зал императорского дворца на Персиковой горе, и восемью чайными павильонами, построенными знаменитым Энсю Кобори, — подлинное национальное сокровище Японии. Храмовый парк, известный под названием Сад Журавля и Черепахи — этих символов долголетия, как гласит предание, — тоже устроен по проекту Энсю. Здесь же стоят Ворота Акэти, воздвигнутые полководцем Мицухидэ Акэти в середине эры правления Тэнсё, то есть около 1583 года.
Дом господина Уэда, в который мы направлялись, находился на территории Золотого Храма, но к нему вёл отдельный вход. Пройдя Главные ворота, мы вскоре увидели решётчатую калитку, на которой висела табличка с фамилией хозяина дома. От калитки в глубь двора вела аллея прямых и тонких, как свечи, криптомерий. В конце её мы увидели парадное крыльцо и решили, что наконец мы у цели. Окончательно мы в этом удостоверились, когда увидели на крыльце множество гэта. Нам ничего другого не оставалось, как войти самим, что мы и сделали. Налево от входа тянулся коридор. В расположенных вдоль него комнатах не было заметно ни души. Мы продолжали беспрепятственно продвигаться в глубь помещения, пока не уткнулись в дверь, занавешенную тяжёлой портьерой. Как раз в этот момент из-за портьеры показалась какая-то дама. На ней было лёгкое шёлковое кимоно с узорами, волосы у неё были на домашний лад перехвачены сзади лентой.
— Ямаути-сан! Метр Танидзаки прибыл! — жеманным голоском проверещала дама и тут же скрылась. На её месте тотчас же выросла достопочтенная госпожа Хидэко Ямаути.
— Ах, как жаль, что вы задержались! Кёко как раз сейчас только закончила свой танец. А ей так хотелось, чтобы вы посмотрели её выступление. — С этими словами почтенная матрона провела нас за портьеру, и мы попали в обширное помещение, похожее на зрительный зал.
Это была комната метров 45–50. Как я узнал впоследствии, дом, занимаемый господином Уэда, принадлежал Золотому Храму. Когда-то в этом доме жил художник Кансэцу Хасимото, который затем перебрался в окрестности Серебряного Храма. После него вот уже десять лет, как этот дом снимал господин Уэда. Зал, в который мы вошли, по словам сведущих людей, некогда представлял собой в императорском дворце Святилище бога сокровищ Бисямона. Когда этот дворец был превращён в Золотой Храм, названное святилище переоборудовали в своеобразный приёмный зал. Прямо против входа в задней стене виднелась глубокая ниша, в которой раньше, по-видимому, помещался алтарь; сейчас эта ниша была превращена в токонома — пол её был приподнят, и на боковых стенах красовались полочки с цветочными вазами и безделушками. Однако массивные колонны, высокий потолок, большие стрельчатые окна и другие архитектурные детали живо напоминали интерьер храма. Часть наружной галереи, окружавшей этот зал, и сейчас ещё оставалась орешеченной. От прежнего широкого крыльца остались навес и площадка, лестница была убрана. Теперь это крыльцо превратилось в террасу с балюстрадой, веранда покоилась на сваях и доходила почти до середины пруда. Сейчас она была устлана коврами; поджав под себя ноги, гости устроились на полу. Терраса, таким образом, служила как бы зрительным залом, а сцена помещалась внутри большого зала, через который мы прошли. Рядом с залом находилась малая гостиная, а по соседству с ней комнатка, отведённая под уборную для участников концерта. От этой комнаты к сцене вела поднимавшаяся к ней покатая галерея. Выглядела она несколько примитивно, но всё же вполне могла сойти за хасигакари — галерею, по которой в театрах актёры выходят на сцену. Присмотревшись, я убедился, что это и в самом деле было великолепное помещение для устройства такого рода увеселений, как сегодня. Здесь были такие удобства, которые вряд ли можно было бы найти в обыкновенном доме. С первого взгляда я оценил и превращённую в зрительный зал веранду. Лучшего места для любования полнолунием нельзя было и придумать.
Дом, о котором идёт речь, находился на Фукудзимати в восточной части города Киото, мой же особняк — на Симогаварамати. В отдалённые времена обе эти улицы, по-видимому, составляли общую территорию храмового городка Нандзэндзи. В противоположность нашей улице, застроенной ныне частными домами и превратившейся в своего рода проспект фешенебельных особняков. Фукудзимати по-прежнему, как и в седую старину, продолжала оставаться девственным районом храмов и дворцов.
За парком виднелись горы, подступающие с тыла к храму Нандзэндзи. Это горная цепь Дзуйрюдзан, звеном которой является и Восточная гора. Вид на эти горы открывается и со двора дома, арендуемого господином Ямаути, но там, к сожалению, они видны с северной стороны, здесь же- с восточной. Луна, вероятно, появится из-за вершин этих гор. Когда она отразится в воде и пруд подёрнется голубовато-серебряной рябью, всё кругом засверкает тем особым чудесным блеском, какой бывает лишь в лунную ночь. Прислонившись к балюстраде, мы чувствовали себя почти как в просторной ладье на середине какого-нибудь озера. Мы не сможем дотянуться до лупы, которая взойдёт высоко над горами, но здесь, на воде, достать её будет пара пустяков. На пруду росло много белых лилий, ирисов, жёлтых кувшинок. Камыш сусуки и другие осенние травы по берегам были уже скошены, зато на противоположном берегу, от которого нас отделяла вода, стоял великолепный, выше человеческого роста куст белых сирахаги.