Я спросил Стреве, работает ли он.
– Работаю ли я? Я пишу лучше чем когда-либо.
Мы сидели в студии, и он указал на неоконченную картину на мольберте. Я слегка вздрогнул. Он писал группу итальянских крестьян в костюмах Кампаньи, беседующих на ступеньках римской церкви.
– Это то, что вы пишете теперь? – спросил я.
– Да. Я могу доставать натурщиков здесь так же, как и в Риме.
– Правда, это очень красиво? – сказала миссис Стреве.
– Моя глупенькая жена считает меня большим мастером, – пояснил он.
И его снисходительный смешок не мог скрыть его радости. Глаза его были прикованы к картине. Странно, что его критическое чутье, такое острое и безошибочное, когда он глядел на работы других, удовлетворялось этой явной пошлостью и банальностью.
– Покажи свои другие картины, – сказала она.
– Показать?
Хотя Дэрк сильно страдал от постоянных насмешек приятелей, но в горячей жажде похвалы и в наивном самоудовлетворении никогда не мог устоять перед соблазном похвастаться своими произведениями. Он принес мне изображение двух лохматых итальянских мальчишек, играющих в кости.
– Ну, разве они не прелестны? – сказала миссис Стреве.
Дэрк показывал картину за картиной. Я увидел, что в Париже он писал все те же безвкусные крикливо – живописные вещи, какие из года в год писал в Риме. Все было лживо, неискренне, надуманно. И однако трудно было найти человека более честного, искреннего и чистосердечного, чем Дэрк. Кто разрешит такое противоречие? Не знаю почему, мне вдруг пришел в голову вопрос:
– А не встречали ли вы здесь случайно художника Чарльза Стриклэнда?
– Неужели вы его знаете? – вскричал Дэрк.
– Грубый нахал, сказала его жена.
Дэрк засмеялся.
– Ma pauvre cherie![11] – он подошел к ней и поцеловал у нее обе руки. – Он не нравится ей. Как странно, Что Вы знаете Стриклэнда.
– Мне не нравятся дурные манеры, – сказала миссис Стреве.
Дэрк, все еще смеясь, стал объяснять мне.
– Видите ли, я попросил его однажды прийти посмотреть на мои картины. Ну, он пришел, и я стал показывать ему все свои вещи. – Стреве замялся на минутку, сконфуженный. Не знаю, почему он начал рассказывать неприятную для себя историю. Ему было неловко оканчивать ее. – Стриклэнд смотрел на… мои картины и ничего не говорил. Я думал, что он откладывает свое мнение под конец, и говорю ему: «Ну, вот и вся моя куча». А он говорит в ответ: «Я пришел занять у вас двадцать франков».
– И Дэрк действительно дал ему эти деньги, – негодующе сказала миссис Стреве.
– Я был очень удивлен. Я не люблю отказывать. Он положил деньги в карман, кивнул головой, сказал «благодарю» и вышел.
Пока Дэрк рассказывал эту историю, на его круглом глуповатом лице было такое растерянное удивление, что почти невозможно было не рассмеяться.
– Я бы нисколько не обиделся, если бы он сказал, что мои картины плохи, но он не сказал ничего… – ничего.
– И ты рассказываешь об этом, Дэрк, – произнесла жена.
Плачевно было то, что в этой истории более забавляла смешная роль голландца, чем возмущало грубое поведение Стриклэнда.
– Надеюсь, что я никогда более не увижу его здесь, – прибавила миссис Стреве.
Дэрк улыбнулся и пожал плечами. Его добродушная веселость уже вернулась к нему.
– Но одно все же остается несомненным: Стриклэнд – большой художник, великий художник.
– Стриклэнд! – воскликнул я. – Это, значит, не тот.
– Здоровенный парень с рыжей бородой. Чарльз Стриклэнд. Англичанин.
– У него не было бороды, когда я знал его, но, если он отрастил ее, она может быть рыжей. Человек, которого я знал, только начинал писать пять лет назад.
– Он и есть. Большой художник!
– Не может быть!
– Разве я когда-нибудь ошибался? – спросил меня Дэрк. – Говорю вам: он гениален.
Я убежден в этом. Если через сто лет нас с вами будут вспоминать, то только потому, что мы знали Чарльза Стриклэнда.
Я был удивлен и взволнован. Мне вспомнился вдруг мой последний разговор с ним.
– Где можно видеть его работы? – спросил я. – Он добился успеха? Где он живет?
– Нет, он не добился успеха. Не думаю, чтобы он продал хоть одну картину. Когда вы упоминаете о нем среди художников, – все смеются. Но я знаю, я знаю, что он – великий художник. Когда-то смеялись и над Манэ. Коро не мог продать ни одной картины… Я не знаю, где Стриклэнд живет, но вы можете увидеть его. Он бывает в кафе на Авеню де Клиши каждый день в семь часов вечера. Если хотите, мы пойдем туда завтра.
– Я не уверен, желает ли он видеть меня? Я напомню ему прошлое, о котором он, наверное, хочет забыть. Но я пойду во всяком случае. А есть возможность увидеть какую-либо из его картин?
– Только не у него. Он вам ничего не покажет. Есть один мелкий торговец, у которого имеется два или три его полотна. Но вы не должны смотреть их без меня. Вы не поймете. Я вам сам покажу их.
– Дэрк, ты меня выводишь из терпения, сказала миссис Стреве. – Как ты можешь говорить так о его картинах после того, как он тебя оскорбил?
Она повернулась ко мне.
– Знаете, недавно пришли несколько голландцев покупать картины Дэрка, и он стал их убеждать купить картины Стриклэнда. Он настоял, чтобы их принесли сюда и показали им.
– А как вы находите его картины? – спросил я, улыбаясь.
– Они ужасны.
– Дорогая моя, ты не понимаешь.
– Ну, ведь твои голландцы пришли в бешенство. Они думали, что ты смеешься над ними.
Дэрк Стреве снял очки и стал вытирать их платком. Его румяное лицо горело от волнения.
– Ты думаешь, что красота – самая драгоценная вещь в мире лежит, точно камень, на берегу моря, так что беззаботный прохожий может беспечно подобрать ее? Красота есть нечто удивительное и странное, что художник добывает в душевных муках из хаоса мира. И когда он это сделал, не всем дано понять его. Чтобы постичь красоту вы должны повторить весь путь художника. Это – мелодия, которую он поет для вас, и чтобы услышать ее в вашем сердце, вы должны обладать опытом, чувствительностью и воображением.
– А почему я всегда нахожу твои картины, Дэрк, прекрасными? Я восхищаюсь ими с первого раза, как только увидела их.
Губы Дэрка дрожали.
– Ложись спать, моя дорогая. Я немного пройдусь с нашим другом; я скоро вернусь.
Глава XX
Дэрк Стреве условился зайти за мной на следующий день и повести в кафе, где обыкновенно бывал Стриклэнд. С удивлением узнал я, что это было то самое кафе, в котором мы со Стриклэндом пили абсент пять лет назад, когда я приезжал в Париж повидаться с ним по просьбе его жены. Он остался верным этому первому кафе, что указывало на некоторую леность, и равнодушие к окружающему, показавшиеся мне весьма характерными.
– Он здесь, – сказал Стреве, когда мы вошли в кафе.
Несмотря на октябрь, вечер был теплый, и столики на мостовой все были заняты. Я окинул взглядом публику, но не увидел Стриклэнда.
– Смотрите… Там, в углу. Играет в шахматы.
Я увидел человека, склонившегося над шахматной доской, но мог разглядеть только большую войлочную шляпу и рыжую бороду. Мы пробрались между столиками и подошли к нему.
– Стриклэнд.
Он поднял голову.
– Алло, толстяк. Что нужно?
– Я привел к вам старого знакомого, который хотел повидать вас.
Стриклэнд бросил на меня беглый взгляд и, видимо, не узнал меня. Он снова сосредоточился над шахматами.
– Садитесь и не шумите, – сказал он.
Он сделал ход и окончательно погрузился в игру. Бедный Стреве тревожно посмотрел на меня, но я не смутился от такого пустяка. Заказав какой-то напиток, я спокойно ждал, когда Стриклэнд окончит партию. Я был доволен, что мне представлялся случай спокойно рассмотреть его. Конечно, я не узнал бы его. Рыжая всклокоченная борода закрывала почти все его лицо: кроме того, он отрастил длинные волосы на голове; но самая неожиданная перемена в нем была его страшная худоба. Его нос выступал теперь еще надменнее; скулы выдавались, глаза казались громадными. На висках виднелись глубокие впадины. Тело его походило на скелет. На нем был тот же костюм, который я видел пять лет назад, но теперь он был изношен, разорван, в пятнах и висел на Стриклэнде как на вешалке, словно был с чужого плеча. Я обратил внимание на его руки: грязные, с длинными ногтями, они, казалось, состояли только из костей и связок, громадные и сильные; но я только теперь заметил, что они были такой превосходной формы, Стриклэнд, сидевший передо мной, погруженный в игру, произвел на меня впечатление большой силы. Его худоба усиливала как-то это впечатление, я не мог понять почему. Наконец Стриклэнд сделал ход и, откинувшись, с рассеянной усмешкой посмотрел на своего противника. Это был толстый бородатый француз. Он задумался над положением, затем разразился веселыми проклятиями и, смешав фигуры на доске, бросил их в ящик. Он откровенно выбранил Стриклэнда, позвал лакея, уплатил за абсент и ушел. Стреве пододвинул свой стул к столику.
– Теперь, полагаю, мы можем поговорить, – сказал он.
Стриклэнд смотрел на него с недоброй усмешкой. Он как будто приискивал злую шутку, не мог придумать ее и потому молчал.
– Я привел к вам старого знакомого, – повторил Стреве весело.
Стриклэнд внимательно посмотрел на меня. Я ничего не сказал.
– Никогда в жизни не видал его, – промолвил он.
Не знаю, почему он сказал это. Я был уверен по беглому блеску в его глазах, что он узнал меня. Но я уже не так легко конфузился, как пять лет назад.
– Я видел недавно вашу жену, – сказал я. – Уверен, что вам интересно услышать последние новости о ней.
Стриклэнд издал короткий смешок. Его глаза блеснули.
– Да, мы провели с вами когда-то веселый вечерок, – сказал он. – Сколько это лет назад?
– Пять лет.
Он заказал еще абсент. Стреве пустился в многословные объяснения, как и где мы встретились и как случайно мы узнали, что оба знакомы со Стриклэндом. Не знаю, слушал ли его Стриклэнд. Он задумчиво взглянул на меня раз или два, но, видимо, был занят собственными мыслями. Без болтовни Стреве разговор, вероятно, оказался бы трудным. Через полчаса Дэрк, посмотрев на часы, объявил, что ему надо идти. Он спросил, иду ли я. Я подумал, что, оставшись наедине со Стриклэндом, я, может быть, добьюсь от него чего – нибудь, и потому ответил, что осталось. Когда толстяк ушел, я сказал: