– Но вы не похожи на отшельника.
– Все эти делишки внушают мне отвращение.
– Человеческая натура безнравственна, не правда ли? – сказал я.
– Чего вы потешаетесь надо мной?
– Потому что я не верю вам.
– Ну, значит, вы просто глупы.
Я замолчал и пытливо посмотрел на него.
– Зачем вы стараетесь одурачить меня? – спросил я.
– Не понимаю, о чем вы говорите.
Я улыбнулся.
– Позвольте мне объяснить вам. Я представляю себе, что много месяцев мысль об этом не приходит вам в голову, и вы готовы убедить себя, что покончили с этим навсегда. Вы радуетесь вашей свободе и думаете, что наконец-то можете назвать вашу душу своей собственностью. Вам кажется, что вы идете, касаясь головой звезд. И вдруг вы чувствуете, что не можете больше этого выносить, и видите, что все время ваши ноги шагали по грязи. И вас охватывает желание опрокинуться самому в грязь. Тогда вы находите какую-нибудь женщину, грубую, вульгарную, существо скотских инстинктов, в котором весь ужас пола попросту мычит, и вы накидываетесь на нее, как дикое животное. Вы упиваетесь до исступления.
Он смотрел на меня, точно окаменевший. Я выдержал его взгляд. Медленно я продолжал:
– Скажу вам теперь то, что должно казаться самым странным: когда все проходит, вы чувствуете себя необыкновенно чистым. Вам кажется, что вы бестелесный дух. Вы чувствуете себя способным прикоснуться к красоте, точно она – осязаемая вещь. И вы ощущаете духовное единение с ветерком и деревьями, шелестящими листьями, и с радужным сиянием реки. Вы чувствуете себя богом. Можете ли вы мне объяснить это?
Он не отрывал своих глаз от моих, пока я не кончил, и только тогда отвернулся. На его лице было странное выражение, и я подумал, что такой вид должен быть у человека, когда он умирает под пыткой. Стриклэнд молчал. Я знал, что наш разговор окончен.
Глава XXІІ
Я устроился в Париже и начал писать пьесу. Вел очень правильный образ жизни, работая по утрам, а после обеда гулял по Люксембургскому саду или бродил по улицам. Долгие часы я проводил в Лувре, наиболее приветливой из всех галерей и наиболее удобной для размышлений, или блуждал по набережным, перелистывая у букинистов старые книги без всякого намерения купить их. Я прочитывал по одной странице, наугад раскрывая книгу, и бегло знакомился, таким образом, со многими авторами. По вечерам я посещал друзей, с которыми не искал более близкого знакомства. Часто бывал я у Стреве и разделял иногда с ними их скромный обед. Дэрк Стреве гордился своим уменьем готовить итальянские блюда, и, признаюсь, его «спагетти» были лучше, чем его картины. Можно сказать, что обед бывал прямо «королевский», когда Стреве приносил громадное блюдо спагетти сочно залитых томатами. Дополнением служили превосходный домашний хлеб и бутылка красного вина. Я познакомился ближе с Бланш Стреве, и, так как я был англичанин, а она встречала мало соотечественников, ей было приятно видеть меня. Она была проста и приветлива, но всегда молчалива, и мне казалось, что она хочет что-то скрыть. Но возможно, что это была естественная сдержанность, подчеркнутая болтливой откровенностью ее мужа. Дэрк никогда ничего не скрывал. Он обсуждал самые интимные вопросы, не зная, что такое скрытность. Иногда конфузил свою жену, и лишь один раз она потеряла свою сдержанность, когда он упорствовал в своем желании рассказать мне, как он принял слабительное и пустился при этом в некоторые реалистические подробности. Полнейшая серьезность, с которой он повествовал о своих горестях, заставляла меня корчиться от смеха, а это еще больше раздражало миссис Стреве.
– Тебе, кажется, нравится разыгрывать из себя дурака, – сказала она.
Его круглые глаза стали еще круглей, и лоб сморщился в испуге, когда он увидел, что она рассердилась.
– Дорогая моя, я огорчил тебя? Хорошо, я больше не буду принимать лекарство. Это только потому, что замучила изжога. Я веду сидячую жизнь. Никакой гимнастики. В течение трех дней у меня не было…
– Замолчи, ради бога, – прервала его она со слезами досады на глазах.
Лицо Дэрка потускнело, и он надул губы, как наказанный мальчишка. Он умоляюще посмотрел на меня, призывал на помощь, но я не в силах был сдержать себя и трясся от смеха.
Однажды мы зашли в магазин картин, где Стреве надеялся показать мне три картины Стриклэнда, но нам сказали, что Стриклэнд уже забрал свои произведения. Хозяин магазина не мог объяснить нам, почему Стриклэнд сделал это.
– Не думайте, что меня это огорчило, – сказал он. – Я взял картины в магазин только, чтобы сделать одолжение мосье Стреве, и сказал, что продам их, если смогу. Но на самом-то деле… – он пожал плечами, – Я интересуюсь новыми художниками, но в этом случае… Voyons, мосье Стреве, вы сами знаете, что здесь не видно никакого таланта.
– Даю вам честное слово, что в настоящее время я не знаю ни одной картины, в гениальности которой так уверен, как в гениальности картин Стриклэнда. Помяните мое слово: вы упускаете выгодное дело. Придет день, когда эти картины будут стоить больше, чем весь ваш магазин. Вспомните Монэ, который не мог найти покупателя на свои полотна, отдавая все за сто франков. А сколько они стоят теперь?
– Верно. Но, кроме Монэ, в то время было еще сто художников, которые тоже не могли продать своих картин, и эти картины ничего не стоят и теперь. Как угадать, завоюют ли эти картины успех? Du reste, требуются еще серьезные доказательства, что у вашего друга есть достоинства. Никто его не признает, кроме мосье Стреве.
– Как же вы узнаете, есть ли у художника достоинства? – спросил Дэрк, лицо которого покраснело от гнева.
– Один способ – успех.
– Филистер! – вскричал Дэрк.
– Но вспомните великих артистов прежнего времени – Рафаэля, Микель Анджело, Энгра, Делакруа и других – у них у всех был успех.
– Идем, – сказал мне Стреве, – или я убью этого человека.
Глава XXIII
Я встречал Стриклэнда довольно часто и, случалось, играл с ним в шахматы. Настроение у него было неустойчивое. Иногда он сидел молчаливый, рассеянный, не обращая ни на кого внимания. В другие дни был добродушен и разговаривал, по обыкновению запинаясь, бросая лаконические фразы. Он не был остроумен, но ему был присущ грубый сарказм, довольно меткий, и он всегда говорил то, что думал. Обидчивость других его не трогала, и он забавлялся, когда задевал своих собеседников. Дэрка Стреве он оскорблял постоянно и так жестоко, что тот убегал от него и клялся, что никогда не будет с ним разговаривать. Но в Стриклэнде была внушительная сила, которая притягивала толстого голландца против его воли, и он возвращался, ласкаясь, словно неуклюжая собака, хотя заранее знал, что единственным приветствием будет новый удар, столь страшный для него. Со мною Стриклэнд почему-то сдерживался. Наши отношения носили странный характер. Однажды он попросил у меня взаймы пятьдесят франков.
– Ну, нет, и не подумаю, – ответил я.
– Почему?
– Да мне ничуть не интересно помогать вам.
– Мне пришлось очень туго, вы же знаете.
– А мне это безразлично.
– Вам безразлично, что я умираю с голоду?
– А почему, скажите, мне это должно быть не безразлично? – спросил я в свою очередь. Он посмотрел на меня с минуту, трепля свою лохматую бороду. Я улыбался, поглядывая на него.
– Чему вы смеетесь? – спросил он, и в его глазах блеснул гнев.
– Вы наивны. Сами вы не признаете никаких обязательств, значит, ни у кого нет никаких обязательств и по отношению к вам.
– Разве вы не почувствовали бы неловкости, если бы я пошел сейчас и повесился, потому что меня могут выгнать из комнаты за неплатеж?
– Нисколько.
Он рассмеялся.
– Просто хвастаетесь. Если бы действительно я устроил это, вас бы загрызла совесть.
– Попробуйте, и мы увидим, – ответил я.
В его глазах блеснула улыбка, и он молча мешал свой абсент.
– Не хотите ли сыграть в шахматы? – спросил я.
– Ну, что ж. Не испугаюсь.
Мы расставили фигуры, и, когда доска была в порядке, он с довольным видом посмотрел на нее. Армия пешек, готовых за вас сражаться, вызывает всегда чувство удовлетворения.
– Неужели вы серьезно думали, что я дам вам денег взаймы? – спросил я.
– А почему бы нет?
– Вы удивляете меня.
– Чем?
– Приходится разочаровываться: вы в душе сентиментальны. Мне бы больше понравилось, если бы вы не взывали простодушно к моему сочувствию.
– Я бы возненавидел вас, если бы вы дали из сочувствия, – ответил он.
– Вот это лучше, – засмеялся я.
Мы начали играть и оба погрузились в игру. Когда партия была кончена, я сказал ему:
– Послушайте, если вы нуждаетесь, покажите мне ваши, картины. Понравятся, я куплю.
– Убирайтесь к черту, – ответил Стриклэнд.
Он встал, собираясь уйти. Я остановил его.
– Вы не заплатили за ваш абсент, – сказал я, улыбаясь.
Он выругался, бросил деньги на стол и ушел.
Я не видел его несколько дней, но как-то вечером, когда я сидел в кафе и читал газету, он подошел и сел рядом.
– Вы, однако, не повесились, – заметил я.
– Нет. Я получил работу. Пишу портрет одного удалившегося от дел водопроводчика за двести франков[14].
– Как это вам удалось?
– Женщина, у которой я покупаю хлеб, рекомендовала меня. Водопроводчик сказал ей, что ищет художника, чтобы написать свой портрет. Мне придется дать ей двадцать франков.
– Интересная физиономия?
– Великолепная. Большое красное лицо, как бараний окорок, и на правой щеке громадная бородавка, из которой растет пук длинных волос.
Стриклэнд был в хорошем настроении и осыпал жестокими сарказмами Дэрка Стреве, подсевшего к нам. При этом он выказал изобретательность, которой я в нем не подозревал, находя наиболее уязвимые места у несчастного голландца. Стриклэнд в конце концов пустил в ход не рапиру сарказма, а дубину издевательства. Ничем не вызванное нападение было так неожиданно, что растерявшийся Стреве не мог защититься. Он напоминал испуганную овцу, бестолково мечущуюся, и под конец слезы брызнули у него из глаз. И самое гадкое во всем этом было то, что, хотя вы ненавидели Стриклэнда и все зрелище было отвратительно, все же нельзя было удержаться от смеха. Дэрк Стреве принадлежал к числу тех несчастных людей, самые искренние чувства которых кажутся смешными.