А теперь, когда я оглядываюсь на ту зиму в Париже, мои лучшие воспоминания связаны с Дэрком Стреве. Было что-то действительно очаровательное в его семейной обстановке. Он и его жена, вместе представляли картину, ласкавшую воображение. Простодушная любовь Дэрка к жене была трогательна. Он оставался нелепым существом, но искренность его страсти возбуждала сочувствие. Я старался разгадать чувства его жены и радовался, когда видел ее нежную привязанность к мужу. Если она обладала небольшим чувством юмора, ее должно было забавлять, что Стреве ставил ее на пьедестал и поклонялся ей с чистосердечием идолопоклонника; но даже если бы она и посмеивалась над этим, такое поклонение должно было нравиться ей и трогать ее. Дэрк был преданным возлюбленным, и, хотя она с годами теряла свои округлые линии и миловидность, для него она оставалась неизменной. Для него она всегда была самой восхитительной женщиной на свете. В их жизни царил приятный порядок. Кроме студии у них была спальня и крошечная кухня. Миссис Стреве сама вела хозяйство и, пока Дэрк писал плохие картины, она ходила на рынок, готовила обед, шила, копошилась, точно деловитый муравей. А вечером сидела в студии снова за шитьем, в то время как Дэрк погружался в музыку, далеко превышавшую, я убежден, ее понимание. Он играл со вкусом, но с чувством, более подчеркнутым, чем иной раз требовалось, и вливал в исполнение всю свою сентиментальную, пылкую душу. Жизнь этой четы была по-своему идиллией, и это поднимало ее до своеобразной красоты. Нелепость, которая прицеплялась ко всему, исходившему от Дэрка, вносила в нее курьезную ноту, словно неразрешенный диссонанс, но в то же время делала ее более современной, более бытовой. Как грубая шутка, брошенная в серьезную сцену, она оттеняла остроту, присущую всякой красоте.
Глава XXIV
Незадолго до Рождества Дэрк Стреве пригласил меня провести с ними праздник. У него было особое чувство к этому дню, и он желал встретить его среди друзей с соблюдением должных церемоний. За последние две-три недели мы оба не встречали Стриклэнда, я был занят с приятелями, приехавшими ненадолго в Париж, а Стреве, поссорившись с ним сильнее обыкновенного, решил прекратить с ним общение. Стриклэнд был невыносим, и Стреве поклялся никогда больше с ним не разговаривать. Но наступающее Рождество пробудило его обычную кротость, и ему было тягостно думать, что Стриклэнд должен встретить праздник в одиночестве. Он приписывал ему свои собственные чувства и не мог вынести мысли, что в такой день, когда люди должны веселиться в кругу семьи и друзей, одинокий художник будет предоставлен собственной меланхолии.
Стреве поставил в студии елку, и я подозревал, что мы все получим маленькие глупые подарки, которые будут развешены на ее праздничных ветвях. Но Дэрк боялся встретиться со Стриклэндом один; было немного унизительно так легко простить нанесенные жестокие обиды, и он желал, чтобы я присутствовал при этом примирении.
Мы отравились вместе на Авеню де Клиши, но Стриклэнда не было в кафе. Сидеть снаружи было холодно и мы уселись на кожаных скамьях внутри кафе. Было душно и жарко, воздух посерел от табачного дыма. Стриклэнд не явился, но мы увидели одного французского художника, иногда игравшего со Стриклэндом в шахматы. Я случайно познакомился с ним, и он подсел к нашему столику. Стреве спросил, не видел ли он Стриклэнда.
– Он болен, – отвечал художник. – Разве вы не знаете?
– Тяжело?
– Очень тяжело, как я слышал.
Стреве побледнел.
– Почему же он не написал мне? Как глупо, что я поссорился с ним. Мы должны пойти к нему немедленно. За ним некому присмотреть. Где он живет?
– Понятия не имею, – сказал француз.
Оказалось, что никто из нас не знал, как найти его. Стреве огорчался все больше и больше.
– Он может умереть, и никто об этом не узнает. Это ужасно. Я не могу вынести этой мысли. Мы должны разыскать его немедленно.
Я пытался доказать Стреве, что нелепо бегать по Парижу, ничего не узнав предварительно. Сначала надо выработать какой-нибудь план.
– Да, а он в это время, может быть, умирает, и, когда мы найдем его, будет уже поздно.
– Сидите спокойно, придумаем что-нибудь, – нетерпеливо сказал я.
Единственный адрес, известный мне, был «Отель де Бельж», но Стриклэнд давно уехал оттуда, и о нем, наверное, уже забыли там. При его странной манере скрывать свое местожительство он, уезжая, едва ли сообщил, куда перебирается. Кроме того это было более пяти лет назад. Но я был уверен, что он живет где-нибудь вблизи Отель де Бельж». Если он продолжал бывать в том же кафе, где бывал, когда жил в отеле, то, вероятно, потому, что оно было самым близким. Я вспомнил вдруг, что он получил заказ написать портрет водопроводчика через булочницу, у которой он брал хлеб, и я сообразил, что у нее мы можем узнать его адрес. Я потребовал справочник и стал просматривать список булочников. По соседству было пять булочных, оставалось только обойти их все. Стреве пошел за мной нехотя. Его план состоял в том, чтобы обежать все улицы, ведущие к Авеню де Клиши, и справляться в каждом доме, не живет ли там Стриклэнд. Моя простая схема все же оказалась практичнее, так как во второй булочной женщина, стоявшая за прилавком, сказала, что знает Стриклэнда. Она не знала точно его адреса, но могла сказать, что он жил в одном из трех домов напротив. Нам повезло, и в первом же доме консьержка сказала, что мы найдем Стриклэнда на самом верху.
– Он, кажется, болен, – заметил Стреве.
– Может быть, – небрежно ответила консьержка. – En effet[15], я не видела его уже несколько дней.
Стреве взбежал по лестнице быстрее меня, и, когда я взобрался наверх, я увидел его разговаривающим с рабочим без пиджака, в одном жилете, открывшим дверь на его стук. Рабочий указал на другую дверь. Жилец той комнаты, кажется, художник, он не видел его уже с неделю, объяснил он. Стреве хотел постучать и вдруг обернулся ко мне, сделав беспомощный жест. Я увидел, что он в паническом страхе.
– А вдруг он умер?
– Не умер, – сказал я.
Я постучал. Ответа не было. Я взялся за ручку, дверь не была заперта. Я вошел, и Стреве последовал за мной. В комнате было темно. Я увидел, что это был чердак с покатой крышей. Из слухового окна проникал тусклый свет, то есть даже не свет, а менее глубокий мрак, чем в комнате.
– Стриклэнд, – позвал я.
Ответа не последовало. Действительно было что-то жуткое вокруг, и мне показалось, что Стреве дрожал позади меня. Я не решался зажечь свет. Смутно различал я стоявшую в углу кровать, и мне представилось вдруг, что при свете спички я увижу на ней мертвое тело.
– Разве у вас нет спичек, дураки? – голос Стриклэнда, резко прозвучавший в темноте, заставил меня вздрогнуть.
Стреве воскликнул:
– О, боже, я думал, вы умерли!
Я зажег спичку и стал искать свечу. При беглом свете я увидел тесное помещение, полу комнату, полу студию, где не было ничего, кроме кровати, нескольких полотен, повернутых липом к стене, мольберта, стола и стула. Пол не был ничем покрыт. Печки тоже не было. На столе, заваленном красками, мастихинами[16] и разной дрянью, я нашел огарок свечи. Стриклэнд лежал на кровати в неудобной позе, так как кровать была явно коротка для него; он навалил на себя все платье, какое у него было, чтобы согреться.
С первого же взгляда было видно, что он в сильном жару. Стреве подошел к нему, его голос прерывался от волнения.
– Бедный друг, что случилось с вами? Никак не думал, что вы больны. Почему вы не известили меня? Вы знаете, что я готов для вас сделать все на свете. Неужели вы все еще помните мои слова? Я не то хотел сказать. Я не прав. Это вышло глупо, что я обиделся.
– Идите вы к черту, – сказал Стриклэнд.
– Ну, будьте благоразумны. Позвольте мне услужить вам. Неужели никто не ухаживает за вами?
Он с расстроенным видом оглядел грязный чердак. Затем пытался привести в порядок постель. Стриклэнд, тяжело дыша, хранил сердитое молчание. Он злобно взглянул на меня. Я стоял совершенно спокойно, наблюдая его.
– Если вы хотите сделать что-нибудь для меня, сказал он наконец, – достаньте мне молока. Я не выходил два дня.
Около постели стояла пустая бутылка от молока и в обрывке газеты виднелись крошки хлеба.
– Что вы ели? – спросил я.
– Ничего.
– Сколько времени? – вскричал Стреве. – Неужели, вы хотите сказать, что ничего не ели два дня? Это ужасно!
– Я пил воду.
Его глаза остановились на большой кружке, стоявшей у кровати на расстоянии протянутой руки.
– Я сейчас побегу, – сказал Дэрк. – Чего вы хотите?
Я посоветовал прежде всего купить градусник, хлеба и немного винограда.
Стреве, довольный тем, что может быть полезен, бросился вниз по лестнице.
– Отпетый дурак, – пробормотал Стриклэнд.
Я пощупал его пульс – он бился слабо и быстро. Я задал Стриклэнду два-три вопроса, он не отвечал, а когда я повторил их, он раздраженно повернулся лицом к стене. Оставалось молчать и ждать. Минут через десять вернулся запыхавшийся Стреве. Помимо того, что я посоветовал, он купил свечей, мясного экстракта и спиртовку. Он был практичный человек и, не медля ни минуты, принялся кипятить молоко и резать хлеб. Я смерил температуру Стриклэнда – оказалось свыше 40°. Было ясно, что он очень болен.
Глава XXV
Недолго пробыли мы у него. Дэрк пошел домой обедать, а я хотел привести доктора к больному. Но когда мы вышли на улицу, овеявшую нас свежестью после душного чердака, голландец попросил меня пойти с ним домой. Он что-то задумал, но не говорил, в чем дело, только настаивал, что я должен сопровождать его. Так как я не думал, чтобы доктор мог в эту минуту сделать больше того, что мы уже сделали, я согласился. Бланш Стреве была дома и накрывала стол к обеду. Дэрк подошел к ней и взял обе ее руки.