– Никто, кроме Стриклэнда, не нуждался бы в таком напоминании, – вставил я. Что же он сказал?
– Он засмеялся своим коротким смехом. Вы знаете, как он смеется: не потому, что ему весело, а как будто показывая, что вы отчаянный дурак, и сказал мне, что уходит немедленно. Начал собирать свои вещи. Вы помните: я привез тогда из его комнаты кое-что необходимое. Затем попросил Бланш дать ему веревку и бумагу, чтобы сделать пакет… Стреве запнулся, задохнувшись, и мне показалось, что он падает в обморок.
То, что он рассказал дальше, было для меня совершенно неожиданным.
– Бланш была очень бледна, но принесла газету и веревку. Он ничего не сказал. Увязывал пакет и насвистывал какую-то песенку. Он не обращал ни на меня, ни на Бланш никакого внимания. В глазах ироническая усмешка. Мое сердце было точно свинцом налито. Я боялся, что сейчас что-то случится, и жалел, что сказал ему. Он стал искать шляпу. Тогда Бланш сказала:
– Дэрк, я ухожу со Стриклэндом. Я не могу больше жить с тобой.
Я хотел заговорить, но не мог найти слов. Стриклэнд молчал по-прежнему. Он продолжал насвистывать, как будто все это нисколько его не касалось.
Стреве опять остановился и вытер лицо.
Я молчал. Теперь я верил – и был поражен. Я ничего но понимал.
Он рассказал мне дрожащим голосом, – слезы катились по его щекам, – как он бросился к ней, хотел обнять ее, но она уклонилась и попросила не трогать ее. Он умолял ее не оставлять его. Говорил ей, как страстно любит ее и как он предан ей. Он напоминал о их счастливой жизни. Он не гневался, не упрекал ее.
– Дай мне уйти спокойно, Дэрк, – сказала она наконец. – Разве ты не понимаешь, что я люблю Стриклэнда? Куда он пойдет, туда пойду и я.
– Но ведь он никогда не даст тебе счастья. Не уходи от меня ради себя самой. Ты не знаешь, что готовишь себе.
– Ты сам виноват. Ты настоял привезти его сюда.
Стреве повернулся к Стриклэнду.
– Пощадите ее, – умолял он его. – Не позволяйте ей совершить это безумие.
– Она поступает по своему выбору, – отвечал Стриклэнд. – Ее не заставляют уходить.
– Мой выбор сделан, – сказала она глухим голосом.
Оскорбительное спокойствие Стриклэнда взорвало наконец, Стреве. Слепая ярость охватила его, и, не сознавая того, что он делает, он бросился на Стриклэнда. Тот был захвачен врасплох, и покачнулся, но он был очень силен даже после болезни, и через минуту Стреве, сам не зная как, очутился на полу.
– Смешной вы человечек, – сказал Стриклэнд.
Стреве поднялся. Он заметил, что его жена оставалась совершенно спокойной, и то, что он оказался смешным в ее глазах, увеличивало его унижение. Его очки слетели во время драки, и он не видел, где они. Бланш подняла их и молча подала ему. Он внезапно осознал свое настроение, и, хотя понимал, что ставит себя в еще более нелепое положение, заплакал. Он закрыл лицо руками. Бланш и Стриклэнд молча наблюдали его, не говоря ни слова и не двигаясь с места.
– О, моя дорогая! – простонал он наконец. – Как ты можешь быть такой жестокой?
– Ничего не могу поделать, Дэрк, – ответила она.
– Я преклонялся перед тобой, как никто никогда на свете ни перед одной женщиной. Если я что-нибудь сделал, что тебе не понравилось, почему ты мне не сказала? Я бы мог исправить. Я старался все делать для тебя.
Она не отвечала. Ее лицо было непреклонно, и он видел, что слова его вызывают в ней только скуку. Она пошла к двери, и Стреве понял, что через минуту ее не будет. Он бросился за ней, упал на колени, схватил ее за руки; он потерял всякое чувство достоинства.
– О, не уходи, дорогая! Я не могу жить без тебя! Я покончу с собой! Если я оскорбил тебя, я прошу простить меня. Дай мне исправить ошибку. Я сделаю все, чтобы дать тебе счастье…
– Встань, Дэрк. Ты ставишь себя в глупое положение.
Дэрк, шатаясь, поднялся, но не пускал ее.
– Куда ты идешь? – поспешно говорил он. – Ты не знаешь, на что похожа квартира. Стриклэнда. Ты не можешь там жить. Это было бы ужасно.
– Если мне все равно, не знаю, почему ты должен беспокоиться?
– Останься еще минуту. Я должен сказать тебе еще что-то. Ты не можешь отказать мне в этом.
– К чему все это? Я решила. Никакие твои слова не заставят меня изменить решение. Стреве, задыхаясь, прижал руку к сердцу, чтобы успокоить его мучительное биение.
– Я не собираюсь просить тебя менять решение, но хочу, чтобы ты выслушала меня еще минуту. Это последнее, что я прошу у тебя. Не отказывай мне в этом.
Она остановилась, глядя на него серыми спокойными глазами, в которых теперь читалось такое равнодушие к нему. Она сделала несколько шагов от двери в студию и оперлась на стол.
– Hy?
Стреве с большим трудом взял себя в руки.
– Будь благоразумна. Ты не можешь жить воздухом. Стриклэнд ничего не зарабатывает.
– Я знаю.
– Ты будешь страдать от самых ужасных лишений. Ты знаешь, почему он так медленно выздоравливал? Он голодал..
– Я буду зарабатывать деньги для него.
– Как?
– Не знаю. Найду какой-нибудь способ.
Ужасная мысль мелькнула в голове голландца, и он задрожал.
– Я боюсь, не сошла ли ты с ума. Не могу понять, что случилось с тобой?
Она пожала плечами.
– Теперь я могу идти?
– Подожди еще секунду.
Он тоскливо оглядел студию. Он любил эту комнату, потому что присутствие Бланш делало ее веселой и уютной. Он закрыл на мгновение глаза. Затем остановил долгий взгляд на жене, как бы стараясь запечатлеть в своей памяти ее образ. Затем встал и взял шляпу.
– Нет. Уйду я.
– Ты?
Она встревожилась. Она не понимала, что это значит.
– Я не могу перенести мысли, что ты будешь жить на грязном и отвратительном чердаке. В конце концов эта квартира совершенно так же твоя, как и моя. Здесь тебе будет удобнее. Ты, по крайней мере, избавишься от самых тяжких лишений.
Он подошел к комоду, где держал свои деньги, и вынул пачку банкнот. Я оставлю тебе половину того, что я заработал здесь. Это будет справедливо. Он положил деньги на стол. Ни Стриклэнд, ни Бланш не произнесли ни слова. Стреве вспомнил, наконец, и о себе.
– Пожалуйста, упакуй мое платье и оставь у консьержки. Я зайду завтра, он попробовал улыбнуться. – Прощай, дорогая! Я благодарен тебе за счастье, которое ты мне дала в прошлом.
Он вышел и плотно прикрыл за собой дверь.
Я представил себе, как Стриклэнд бросил шляпу на стол, сел и закурил папиросу.
Глава XXIX
Я молчал несколько секунд, размышляя над тем, что сказал мне Стреве. Я не мог переварить его слабости, и он чувствовал мое неодобрение.
– Вы, как и я, знаете, в каких условиях жил Стриклэнд – сказал он дрожащим голосом. – Я не мог, допустить, чтобы она оказалась в такой обстановке. Просто не мог.
– Это ваше дело, ответил я…
– А что сделали бы вы на моем месте? – спросил он.
– Ваша жена знала, на что она идет. Если бы ей пришлось терпеть лишения, это был бы ее собственный выбор.
– Да, но, видите ли, вы ее не любите.
– А вы все еще любите?
– О, больше, чем когда-либо! Стриклэнд не из тех людей, которые дают женщине счастье. Они недолго будут вместе. Мне хочется, чтобы она знала, что я никогда не оставлю ее.
– Неужели вы готовы взять ее назад?
– Без всяких колебаний. Она будет нуждаться во мне больше, чем когда-либо. Когда она окажется одинокой, униженной и разбитой, было бы ужасно, если бы у нее не нашлось приюта..
В нем не было никакого раздражения против Бланш. А во мне сказалась обычная мужская психология, и я чувствовал себя оскорбленным таким отсутствием характера. Может быть, догадавшись о моих мыслях, он сказал:
– Она не могла любить меня так, как я любил ее. Я – шут. Таких, как я, женщины не любят. Я всегда знал это. Я не могу упрекать ее за то, что она полюбила Стриклэнда.
– Никогда не видел человека менее самолюбивого, чем вы, – сказал я.
– Я люблю ее больше, чем самого себя. Мне кажется, если самолюбие примешивается к любви, то это случается только потому, что человек на самом деле любит больше себя. В конце концов очень часто бывает, что муж влюбляется в другую, а затем возвращается к жене, и она принимает его, и все считают это вполне естественным. Почему же должно быть иначе с женщинами?
– Вы, пожалуй, логичны, – усмехнулся я, – но большинство мужчин созданы по-другому, и они не могут думать так.
Но, разговаривая со Стреве, я еще не могу опомниться от изумления: как могло все это случиться так неожиданно? Неужели он ни о чем не догадывался? Я вспомнил странное выражение в глазах Бланш. Может быть, она тогда уже смутно сознавала то, что росло в ее сердце, и это удивляло и тревожило ее.
– У вас не было подозрения раньше, что между ними что-то есть?
Он не отвечал с минуту. На столе лежал карандаш, и он, взяв его, бессознательно начертил головку на пропускной бумаге.
– Если вам неприятны мои вопросы, пожалуйста, скажите откровенно.
– Мне легче, когда я говорю. О, если бы вы знали, какая ужасная тоска у меня в сердце! – он бросил карандаш. – Да, я знал об этом уже две недели. Знал раньше, чем она сама узнала.
– Почему же, черт возьми, вы не заставили Стриклэнда убраться?
– Я не мог поверить. Казалось невозможным. Ведь она не выносила его вида. Это было более, чем невозможно. Это было невероятно. Я думал, что во мне просто говорит ревность. Знаете, я всегда был ревнив, но старался не выказывать этого. Я ревновал ее ко всем, кого она знала. Я ревновал и к вам. Я знал, что она не любила меня так, как я любил ее. Это вполне естественно, не правда ли? Но она позволяла мне любить ее, и этого было достаточно для моего счастья. Я заставлял себя уходить на несколько часов, чтобы оставлять их вдвоем. Я хотел наказать себя за подозрения, недостойные меня. И, когда я приходил назад, я чувствовал, что был лишний. Не для Стриклэнда – он вообще был равнодушен к тому, здесь я или нет… Но Бланш… она содрогалась, когда я подходил поцеловать ее. Когда, наконец, я убедился, я не знал что делать. Я чувствовал, что они только посмеются надо мной, если я устрою сцену. Я подумал, что если буду молчать и делать вид будто ничего не вижу, все наладится. Я рассчитывал удалить его спокойно, без ссоры. Если бы вы знали, что я претерпел.