Затем Коген сказал замечательную вещь.
– Как хотел бы я, чтобы бедный Стриклэнд был еще жив. Воображаю, что он сказал бы, когда я уплатил бы ему 29 800 франков за его картину.
Глава XLIX
Я жил в «Отель де ла Флер», и хозяйка отеля, миссис Джонсон, рассказала мне печальную историю, как она упустила случай разбогатеть. После смерти Стриклэнда часть его имущества продавалась с публичного торга на рынке в Папити. Она пошла туда из-за американской печки, продававшейся вместе с другими вещами, и заплатила за нее двадцать семь франков.
– Там было и около дюжины картин, – рассказывала она мне, – без рам, и никто не хотел покупать их. Некоторые из них пошли за 10 франков, а большинство и того дешевле – по 5 и 6 франков. Подумайте, если бы я тогда купила их, – теперь я была бы богатой женщиной.
Но Тиарэ Джонсон никогда не могла бы разбогатеть, – деньги у нее не держались. Она была дочерью туземки и английского капитана, поселившегося на Таити. Когда я ее встретил, ей было около пятидесяти лет, но на вид гораздо больше. Она была громадных размеров: высокая и страшно толстая, она была бы величественна, если бы не чересчур доброе выражение лица. Ее руки похожи были на бараньи окорока, а груди – на гигантские тыквы: лицо ее, широкое и мясистое, казалось неприличным по своей обнаженности, а подбородки громоздились один на другой; не знаю, – сколько всего было их, они исчезали в ее бюсте. Она всегда была в розовом капоте и широкополой соломенной шляпе. Но когда она распускала свои волосы, она делала это довольно часто, потому что гордилась ими, – вы видели, что волосы были длинны, темны и волнисты, а глаза все еще оставались молодыми и живыми. Ее смех был самым заразительным, какой я, когда – либо слышал: он начинался где-то в глубине ее горла, становился все громче и громче, и под конец все ее громадное тело сотрясалось от хохота. У нее было три пристрастия: остроумная шутка, стакан вина и красивый мужчина. Знакомство с ней было очень приятно. Она считалась лучшей поварихой на острове и очень любила хорошо поесть. С раннего утра до поздней ночи сидела она в кухне на низком стуле в обществе китайского повара и двух или трех девушек-туземок, отдавая приказания, весело болтая и пробуя вкусные кушанья, которые она заказывала. Когда она желала оказать какому-нибудь другу особую честь, она готовила обед своими собственными руками. Гостеприимство было ее страстью, и никто не уходил от нее без обеда, если только в «Отель де ла Флер» были какие-нибудь запасы. Она никогда не отказывала своим клиентам, если они не платили ей по счетам. Она всегда надеялась, что они заплатят, когда смогут. Один из них совершенно разорился, и миссис Джонсон в течение многих месяцев давала ему стол и квартиру. Когда китаец отказался стирать ему белье и потребовал платы, она стала посылать в прачечную вещи жильца вместе со своими. Она не могла допустить, чтобы бедняк ходил в грязной рубашке, – говорила она, – и так как он был мужчина, а мужчины должны курить, то она давала ему франк в день на папиросы. При этом она обращалась с ним с той же любезностью, как и с другими клиентами, которые платили ей по счетам каждую неделю. Возраст и толщина сделали ее неспособной в любви, но она живо интересовалась любовными делами молодежи. Она считала, что любовь самое естественное занятие мужчин и женщин, и всегда была готова дать совет и указание на основании своего опыта.
– Мне еще не было пятнадцати лет, – говорила она, когда мой отец узнал, что у меня уже есть возлюбленный. Это был третий помощник капитана с «Тропической птицы». Красивый малый! Она вздохнула. Говорят, что женщина всегда вспоминает первого возлюбленного с нежностью, но, может быть, она не всегда может вспомнить, кто был первым. – Мой отец был умный человек, прибавила Тиарэ.
– Что же он сделал? – спросил я.
– Он избил меня до полусмерти, а потом выдал замуж за капитана Джонсона. Я не противилась. Он не был молод, но тоже был красивый мужчина.
Тиарэ – (отец назвал ее так по имени белого душистого цветка, растущего на Таити; таитяне говорят, что, если вы раз понюхаете его, вы непременно вернетесь в конце концов на Таити, как бы далеко вы ни уехали) – Тиарэ хорошо помнила Стриклэнда.
– Он иногда приходил сюда, и я не раз видела его разгуливающим по улицам Папити. Я жалела его; он был такой худой и всегда без денег. Когда я узнавала, что он в городе, я посылала боя отыскать его и приглашала отобедать со мной. Раза два я давала ему работу, но он не мог ни к чему прикрепиться. Очень скоро его начинало томить желание уйти опять в лес, и в одно прекрасное утро он исчезал. Стриклэнд добрался до Таити через полгода после того, как выехал из Марселя. Он заработал на проезд, служа матросом на парусном судне, которое совершало рейсы между Оклендом и Сан-Франциско. Он привез ящик с красками, палитру и десяток холстов. В кармане у него было несколько фунтов стерлингов; он заработал их в Сиднее. Стриклэнд поселился в маленьком домике у туземца за городом. Я думаю, что он с первого же момента почувствовал себя на Таити, как дома. По словам Тиарэ, он однажды сказал ей: – Я подметал палубу, и вдруг матрос мне говорит: «Вот и Таити. Я посмотрел и увидел очертание острова и сразу понял, что это то место, которое я искал всю свою жизнь. Когда мы подошли ближе, мне казалось, что я узнаю остров. Иногда, когда я брожу по острову, мне кажется, что все это давно знакомо мне. Я мог бы поклясться, что я жил здесь раньше.
– Да, так бывало не раз, – сказала Тиарэ. Я знала людей, которые сходили на берег на несколько часов пока пароход брал груз, и оставались здесь навсегда Я знавала также людей, которые приезжали сюда служить на один год и проклинали это место; когда они уезжали, то клялись, что скорее повесятся, чем приедут сюда снова. Но через несколько месяцев вы снова видели их здесь, и они говорили вам, что больше не могут нигде жить кроме Таити.
Глава L
Я часто думал, что некоторые люди родились не там, где им следовало родиться. Случай бросил их в известную среду, но они страдают ностальгией по неизвестной им родине. Они чужие на своей родине, и маленькие тенистые переулки, которые они знали с раннего детства, или шумные улицы, где они проводили свои игры с другими детьми, – для них только места, по которым они случайно проходят. Всю свою жизнь они чувствуют себя чужими среди своих родных и живут где-то вдали, стремясь туда, где они никогда не были. Может быть, это чувство отчужденности и толкает людей вдаль в поисках чего-то постоянного, к чему они могут привязаться. Может быть, какой-то глубоко заложенный атавизм гонит странников назад к землям, которые были оставлены их предками в самом начале истории. Иногда человек случайно попадает в то место, где он вдруг ощущает свою связь с окружающим. Здесь его истинный дом, который он искал, и он поселяется среди обстановки, которой он никогда раньше не видал, среди людей, которых он никогда не знал, как будто всё это знакомо ему с самого рождения. Здесь, наконец, он находит покой. Я рассказал Тиарэ историю одного человека, которого я встречал в госпитале св. Фомы в Лондоне. Это был еврей, по имени Абрагам, довольно толстый молодой человек, блондин, робкий, скромный и непритязательный; но он обладал замечательными способностями. Он поступил студентом на стипендию и в течение пяти лет учения шел всюду первым. По окончании получил диплом врача-терапевта и хирурга. Его блестящие таланты были признаны всеми. Очень скоро после окончания курса он был избран в штатные доктора большого госпиталя, и его будущее было обеспечено. Было ясно, что он сделает прекрасную карьеру. Его ожидали почести и богатство. Раньше, чем он начал исполнять свои новые обязанности, он пожелал отдохнуть и попросил об отпуске. Так как денег на путешествие у него не было, он взял временно место хирурга на торговом пароходе, отправлявшемся на Ближний Восток. На пароходе доктор, в сущности, не требовался, но один из старших хирургов госпиталя был знаком с директором пароходной компании, и Абрагама взяли в виде одолжения. Через несколько недель начальство госпиталя получило от него заявление, что он отказывается от своего завидного положения в числе штатных военных врачей; это вызвало глубочайшее изумление и множество самых невероятных слухов. Когда человек делает что-нибудь неожиданное, его ближние всегда приписывают это самым бесчестным мотивам. Но на место Абрагама быстро нашелся заместитель, и Абрагам был забыт. О нем ничего больше не слыхали. Он исчез.
Лет через десять, когда я в качестве туриста плыл на небольшом пароходе в Александрию, мне пришлось вместе с другими пассажирами подвергнуться докторскому осмотру. Доктор был толстый человек в старом потертом костюме. Когда он снял шляпу, я увидел лысый череп. Мне показалось, что я видел его раньше. Вдруг я вспомнил:
– Абрагам, – сказал я.
Он повернулся ко мне с удивлённым видом, а затем узнав меня, схватил за руку. После выражений изумления с обеих сторон Абрагам, услышав, что я остаюсь на ночь в Александрии, пригласил меня пообедать с ним в Английском клубе. Когда мы встретились снова, я выразил ему свое удивление, что нахожу его здесь. Он занимал очень скромное положение, и было видно, что он в стесненных обстоятельствах. Тогда он рассказал мне свою историю. Когда он отправился в путешествие по Средиземному морю, взяв отпуск, он твердо был уверен, что вернется в Лондон и будет работать в госпитале св. Фомы. Но вот утром его пароход подошел к Александрии, и Абрагам с палубы увидел город, ярко белый под солнечными лучами, и толпу на пристани; увидел туземцев в их лохмотьях, негров из Судана, группу шумных греков и итальянцев, важных турок в фесках, солнечный блеск и синее небо, и вдруг что-то случилось с ним. Ему трудно объяснить, что это было. Похоже на удар грома, сказал он; затем, недовольный этим определением, прибавил, что это было «точно откровение». Казалось, что-то проникло в его сердце, и внезапно он почувствовал восторг и какую-то удивительную свободу. Ему почудилось, что он у себя дома, и тут же, в одну минуту он решил, что проведет остаток своей жизни в Александрии. Ему нетрудно было разорвать свои обязательства с пароходом, и через сутки он со всеми своими вещами был на берегу.