– Капитан, наверно, счел вас сумасшедшим, – сказал я, улыбаясь.
– Mнe было все равно, что обо мне подумают. Действовал не я, но нечто более сильное, чем я, внутри меня. Я решил отправиться в маленький греческий отель; я посмотрел кругом и почувствовал, что я знаю, где найти его. И представьте: я прямо пришел в отель и сразу узнал его, когда подошел к нему.
– Были вы раньше в Александрии?
– Нет. Я никогда не выезжал из Англии всю мою жизнь. Он скоро устроился там на государственной службе, да так и остался на этом месте.
– Вы никогда не сожалели об этом?
– Никогда, ни на одну минуту. Я зарабатываю достаточно, чтобы жить, и я доволен. Я хочу только одного: чтобы всё оставалось так, как сейчас, пока я не умру. У меня чудесная жизнь.
Я покинул Александрию на следующий день и не вспоминал об Абрагаме очень долго, вплоть до моей встречи с другим старым коллегой – Алеком Кармайкелем, приехавшим на короткий отпуск в Англию с фронта. Я встретил его на улице и поздравил с титулом сэра, пожалованным ему за его выдающиеся заслуги во время войны. Мы условились провести вечер вместе в память прошлого, и я согласился пообедать с ним, причем он предложил не приглашать больше никого, чтобы мы могли поболтать без помехи. У него был чудесный дом на улице «Королевы Анны», и, будучи человеком со вкусом, он прекрасно омеблировал его. На стенах его столовой я увидел очаровательного Балотто и две картины Зоффаниса, которые возбудили у меня зависть. Когда его жена, высокая красивая женщина, изящно одетая, оставила нас вдвоем, я, смеясь, указал ему на перемену в условиях его жизни с тех пор, как мы оба были студентами-медиками. Мы считали тогда недозволительной роскошью обед и дешевом грязном итальянском ресторанчике. Теперь Алек Кармайкель занимал штатные места в нескольких госпиталях и зарабатывал, наверно, около десяти тысяч фунтов стерлингов в год и его пожалование в сэры было лишь первой наградой, за которой должны были последовать другие.
– Да, я хорошо устроился, – сказал он задумчиво, но страшно, что всем этим я обязан просто счастливому случаю.
– Каким образом?
– А помните вы Абрагама? Вот человек, которого, казалось, ожидало большое будущее. Когда мы были студентами, он всегда шел впереди меня. Получал все награды и стипендии, которые я желал получить. Я всегда был при нем второй скрипкой. Если бы он продержался до конца, он теперь занимал бы то положение, какое занимаю я. У него был настоящий талант хирурга. Никто не мог состязаться с ним. Когда он получил назначение в госпиталь св. Фомы, я не имел никаких шансов на штатное место и, наверно, сделался бы простым практикующим врачом. А вы знаете, как трудно такому врачу выбиться на дорогу. Но Абрагам вдруг подал в отставку, и я был назначен на его место. Вот это и было моим счастьем.
– Да, это верно.
– Это была настоящая удача. У Абрагама, я полагаю, есть какой-то пунктик, что-то ненормальное. Он совсем опустился, бедняга. Зарабатывает гроши. Он в Александрии санитарным врачом или чем-то в этом роде. Мне рассказывали, что он живет с безобразной старой гречанкой и у него с полдюжины золотушных ребят. Дело в том, думаю я, что недостаточно еще иметь ум и способности. Характер – вот что важно. У Абрагама не было характера.
Характер! Я подумал, что нужна большая доза характера и силы воли, чтобы отказаться от карьеры после получасового размышления и только потому, что вы увидели на другом пути жизни более смысла и значения. И еще больше нужно характера, чтобы никогда не пожалеть о шаге, сделанном так внезапно. Но я ничего то сказал, и Алек Кармайкель продолжал задумчиво:
– Конечно, с моей стороны было бы лицемерием делать вид, что я сожалею о поступке Абрагама. Мне это принесло большую пользу. – Он с наслаждением попыхивал дорогой сигарой. – Но, если бы я не был заинтересован лично, я очень сожалел бы о такой бесплодной трате таланта. Сплошное безобразие, что человек так исковеркал свою жизнь. Я задумался, действительно ли Абрагам исковеркал свою жизнь? Делать, что хочешь; жить в условиях, которые нравятся, не чувствовать никакого разлада с самим собой – значит ли это исковеркать жизнь? И действительно ли это успех в жизни – быть знаменитым хирургом с заработком в десять тысяч фунтов в год и с красивой женой? Очевидно, это зависит от того, чего вы ищете в жизни, и от требований, которые вы предъявляете к обществу и к самому себе. Но я снова придержал свой язык: кто я такой, чтобы спорить с «сэром»?
Глава LI
Когда я рассказал эту историю Тиарэ, она похвалила мою осторожность, и мы работали молча в течение нескольких минут: мы шелушили горох. Затем глаза Тиарэ, всегда внимательно следившие за работой в кухне, заметили какое-то упущение у повара-китайца, и она яростно набросилась на него. Целый поток упреков. Китаец защищался не менее горячо: началась от чаянная перебранка. Они говорили на туземном языке, на котором я знал не больше десятка слов. Крики были ужасны: можно было подумать, что близок конец мира. Но весьма скоро настало примирение, и Тиарэ протянула повару папиросу. Они оба спокойно закурили.
– А вы знаете, это я нашла ему жену? – сказала вдруг Тиарэ, и улыбка расползлась по всему ее огромному лицу.
– Повару?
– Нет, Стриклэнду.
– Но он был женат.
– Он сказал мне это, но я ответила, что та жена была в Англии, а Англия на другом конце света.
– Верно, – ответил я. Стриклэнд приезжал в Папити раз в два или три месяца, когда ему нужны были краски, табак или деньги; тогда он бродил по городу, как потерянная собака. Мне было жаль его. У меня жила тогда одна девушка по имени Ата, – убирала комнаты, – моя дальняя родственница; отец и мать ее умерли, и я взяла ее к себе. Стриклэнд заходил ко мне иногда пообедать или сыграть в шахматы с одним из боев. Я заметила, что Ата посматривает на него, когда он приходит, и спросила ее, нравится ли он ей. Она сказала, что он ей очень нравится. Вы знаете этих девиц: они всегда готовы пойти к белому.
– Разве она была туземка? – спросил я.
– Да, чистокровная туземка, без всякой примеси. Ну, хорошо. После этого разговора с ней я послала за Стриклэндом и сказала ему: «Стриклэнд, вам пора остепениться. Человек вашего возраста не должен играть с девочками на берегу. Это – дурные девицы, и с ними ничего хорошего не выйдет. Денег вы не зарабатываете, ни на какой службе вы не остаетесь более одного-двух месяцев. Да никто вас теперь и не возьмет на службу. Вы говорите, что всегда можете прожить в лесу с туземками, и они рады, что вы идете к ним, потому что вы белый человек, но это неприлично для белого. Выслушайте теперь меня, Стриклэнд…
Тиарэ мешала французские слова с английскими, так как на обоих языках говорила с одинаковой легкостью. У нее был певучий акцент, не лишенный приятности. Так, вероятно, говорила бы птица, – думали вы, – если бы могла говорить по-английски.
– Что вы скажете о женитьбе на Ате? Она хорошая девушка, и ей только семнадцать лет. Она никогда не была неразборчивой, как многие другие наши девицы: капитан или первый помощник, это может быть, но никогда к ней не прикасался туземец. Elle se respecte, vois-tu[21]. Недавно эконом с «Оаху» сказал мне, что он не встречал на островах девушки, красивее Аты. Ей тоже нужно прочно устроиться, да к тому же капитаны и матросы любят, чтобы по временам менялись девушки. Я не держу их подолгу. Кроме того, у нее есть небольшой кусок земли около Таравао, по дороге к мысу, и при теперешней цене на копру вы сможете жить вполне прилично. Там есть дом, и вы сможете писать ваши картины, когда захотите, хоть целый день. – Тиарэ остановилась, чтобы перевести дыхание. – Вот тогда он и сказал мне, что у него есть жена в Англии. «Мой бедный Стриклэнд, – сказала я ему, – у всех мужчин есть жены где-то там; поэтому-то они и бегут на острова. Ата – разумная девушка, и она не ждет какой-нибудь процедуры у мэра. Она – протестантка, а вы знаете, они не так смотрят на вещи, как католики». Тогда он сказал: «А что говорит Ата?» «Ну, она, кажется, влюблена в вас, – сказала я. – Она готова, если вы согласны; хотите, и позову ее?». Он фыркнул – у него была такая манера, – и я позвала ее. Она знала, что я говорю о ней, плутовка. Я видела уголком глаза, что она слушает нас, хотя и делала вид, будто гладит блузу, которую выстирала для меня. Она подошла, засмеялась, но я видела, что она немного робеет. Стриклэнд молча посмотрел на нее.
– Она была хорошенькая? – спросил я.
– Недурна. Вы, наверно, видели ее на картинах. Стриклэнд писал ее постоянно и с парео и совсем без всего. Да, она была хорошенькая. И умела готовить. Я ее научила сама. Стриклэнд задумался, а я сказала ему: Я платила ей хорошее жалованье, и она сберегла его, да капитаны и первые помощники, с которыми она знакома, тоже давали ей иногда кое-что. Она скопила несколько сот франков. Стриклэнд потрепал свою рыжую бороду и засмеялся. «Ну, что же, Ата, – сказал он, – хочешь меня в мужья?». Она ничего не отвечала и только хихикала. Но я же говорю вам, мой милый Стриклэнд, она влюблена в вас. Я буду бить тебя», – сказал он Ате, посмотрев на нее. – «А как же я иначе узнаю, что ты любишь меня?»
Тиарэ оборвала свой рассказ о Стриклэнде и задумчиво сказала, обращаясь ко мне: Мой первый муж, капитан Джонсон, бил меня постоянно. Это был настоящий мужчина. Красивый, высокий, ростом в шесть футов три дюйма; когда он был пьян, никто не мог удержать его. Я, бывало, ходила вся в синяках. Ах, как я плакала, когда он умер. Думала, не переживу его. Но я поняла по-настоящему, кого я потеряла только тогда, когда я вышла замуж за Джорджа Рэни. Никогда нельзя сказать, каков человек, пока вы не поживете с ним. Я ни в ком так не разочаровалась, как в нем. Он был тоже красивый, почти такой же высокий, как капитан Джонсон, и казался довольно сильным. Но все это было лишь внешностью. Он никогда не пил. Он никогда не поднял руки на меня. Он мог бы быть миссионером. Я заводила романы с офицерами всех судов, причаливавших к острову, а Джордж Рани никогда ничего не видел. Под конец он стал мне отвратителен, и я развелась с ним. Что хорошего в таком муже? Да, некоторые мужчины ужасно обращаются с женщинами.