– Да, я держу их, пока моя дочь не достигнет совершеннолетия. Тогда я продам их. Они составят ее приданое.
Затем капитан продолжал рассказ о своем визите к Стриклэнду.
– Я никогда не забуду вечера, который я провел с ним. Я намеревался пробыть у него не более часа, но он настоял, чтобы я переночевал у него. Я колебался, потому что, признаюсь, мне не очень нравился вид матрацев, на которых он предложил мне спать. Но в конце концов я согласился. Когда я строил свой дом в Паумотусе, я спал несколько недель на худшей постели, чем эта, под дикими деревьями, а что касается насекомых, то моя жесткая кожа не боится их злобы. Мы пошли купаться в ручей, пока Ата приготовляла нам обед; после обеда мы сидели на веранде, курили и разговаривали. У молодого человека было концертино, и он играл песенки, бывшие в моде лет десять тому назад в мюзик-холлах. Странно звучали они среди тропической ночи за тысячу миль от цивилизации. Я спросил Стриклэнда, не раздражает ли его эта жизнь вместе со всеми этими разнообразными пришельцами в его доме. – Нет, ответил он. Ему удобно иметь модели под рукой. Скоро туземцы, громко зевнув, ушли спать, и мы со Стриклэндом остались одни. Не могу описать вам напряженного молчания ночи. На моем острове в Паумотусе никогда не бывало такой полной тишины по ночам, какал была здесь. Там слышится шорох мириад жизней на берегу, всех этих маленьких чешуйчатых существ, непрерывно ползающих вокруг; там громко скребут песок земляные крабы; по временам на лагуне слышен всплеск рыбы или громкое поспешное плескание коричневой акулы, когда она обращает в беспорядочное бегство всех других рыб, спасающих свою жизнь. И над всем этим вечный глухой шум прибоя о рифы. Здесь же ничто не нарушало тишины, и воздух, насыщенный ароматом белых ночных цветов, был неподвижен. Ночь была так прекрасна, что душа ваша, казалось, с трудом выносила плен тела. Вы чувствовали, что она была готова подняться и улететь в неземные сферы и сама смерть принимала вид дорогого, любимого друга.
Тиарэ вздохнула.
– Ах, если бы мне было пятнадцать лет!
Она вдруг увидела кошку, крадущуюся к тарелке креветок на кухонном столе, и ловким жестом швырнула книгой в ее стремительно убегающий хвост, сопровождая свой жест потоком ругательств.
Я спросил его, счастлив ли он с Атой? – «Она оставляет меня в покое, – сказал Стриклэнд. Она готовит мне обед и смотрит за своими детьми. Она делает то, что я ей говорю. Дает мне то, что я требую от женщины. – «И вы никогда не жалеете о Европе? Не испытываете иногда тоски по блеску улиц Парижа или Лондона, по обществу ваших старых друзей, ваших соотечественников, по театрам, газетам, по шуму омнибусов на булыжной мостовой?». Он долгое время молчал; а затем сказал: «Я останусь здесь, пока не умру». – Ho вам не скучно? Вы не чувствуете себя одиноким?». Он засмеялся. Мon pauvre ami[23], – сказал он, – вы, очевидно, не знаете, что значит быть художником.
Капитан Брюно повернулся ко мне с мягкой улыбкой в его темных добрых глазах появилось странное выражение.
– Стриклэнд был неправ, сказав это обо мне; я знаю, что такое мечты. У меня были тоже свои видения. По-своему, я тоже был художником.
Мы замолчали на минуту. Тиарэ выловила в своем вместительном кармане горсть папирос. Она дала каждому из нас по папиросе, и мы все трое закурили. Наконец, она сказала:
– Так как се monsieur интересуется Стриклэндом, почему бы вам не повести его к доктору Кутра? Доктор мог бы рассказать кое-что о болезни и смерти Стриклэнда.
– Volontiers[24], – сказал капитан, взглянув на меня.
Я поблагодарил его.
Он вынул часы. Сейчас уже шесть часов. Мы можем застать его дома, если пойдем к нему теперь же. Я немедленно встал, и мы пошли по дороге, которая вела к дому доктора. Он жил за городом, но так как «Отель де ла Флер» находился на окраине, то мы очень скоро оказались далеко от города. Широкая дорога шла под тенью перечных деревьев, и по обеим сторонам ее тянулись плантации какао и ванили. Разбойники-птицы чирикали среди листьев пальм. Мы пришли к каменному мосту через мелководную реку и остановились на несколько минут посмотреть на купающихся мальчиков-туземцев. Они гонялись друг за другом с пронзительным криком и смехом, и их коричневые мокрые тела блестели на солнце.
Глава LIV
Пока мы шли, я думал об одном обстоятельстве, которое после всего, что я слышал в последние дни о Стриклэнде, приковало мое внимание. Здесь, на этом далеком острове, он, видимо, вызывал не осуждение или презрение, с каким смотрели на него на родине, а скорее сожаление. Его причуды принимались снисходительно. Для здешних жителей – и туземцев, и европейцев – он был странным существом. Но они привыкли здесь к странным существам и извиняли его странности: мир был полон странными существами, делающими странные вещи; и, быть может, они знали, что человек не то, чем он хочет быть, но чем он принужден быть. в Англии и Франции Стриклэнд был словно квадратная втулка в круглом отверстии, но здесь отверстия были всякой формы, и никакая втулка не могла оказаться совершенно неподходящей. Я не думаю, чтобы Стриклэнд был здесь мягче, менее эгоистичен или менее груб, но условия здесь были для него более благоприятны. Если бы он прожил свою жизнь среди здешней обстановки, он считался бы нисколько не хуже других. Здесь он получал то, чего никогда не ожидал и не желал у себя на родине, – симпатию и сочувствие. Я попытался объяснить капитану Брюно, почему все это наполняло меня удивлением. Он выслушал меня и молчал несколько минут.
– Во всяком случае нисколько не странно, что я питал к нему симпатию, – сказал он наконец, – мы оба, хотя и сами, может быть, не сознавали этого, стремились к одному и тому же.
– Какое же может быть общее стремление у людей, столь отличающихся друг от друга, как вы и Стриклэнд? – спросил я улыбаясь.
– Красота.
– Широкое понятие, – пробормотал я.
– Вы знаете, как люди под влиянием любви становятся слепы и глухи ко всему остальному? Они так же мало являются господами самих себя, как рабы, прикованные к скамьям на галерах. Страсть, державшая в своей власти Стриклэнда, была не менее тираническая, чем любовь.
– Как странно, что вы это говорите! – ответил я. – Давно уже у меня было убеждение, что Стриклэнд одержим бесом.
– И страсть, которой был одержим Стриклэнд, была страсть творить красоту. Это не давало ему покоя. Это гнало его с места на место. Он был вечный странник, терзаемый божественной ностальгией, и сидевший в нем демон не знал покоя. Есть люди, стремление которых к правде так велико, что ради ее достижения они готовы расшатать основы мира. К таким принадлежал Стриклэнд, только у него место правды занимала красота. Я могу чувствовать к нему только глубокое сострадание.
– Это тоже странно. Один человек, которого он глубоко оскорбил, сказал мне, что питает жалость к Стриклэнду. – Я несколько мгновений молчал. – Меня очень удивляет, что вы нашли объяснение характера, который всегда казался мне необъяснимым. Как вам удалось это?
Капитан повернулся ко мне с улыбкой.
– Разве я не сказал вам, что я тоже в своем роде художник? Я чувствовал в себе то же желание, которое воодушевляло его. Но если он выражал себя посредством живописи, то для меня средством была сама жизнь.
Затем капитан Брюно рассказал мне историю, которую я должен повторить, потому что она, хотя и в силу контраста, прибавляет нечто к моему впечатлению от Стриклэнда. Впрочем, она имеет, по моему мнению, и свою собственную прелесть.
Капитан Брюно был бретонец родом и служил во французском флоте. Женившись, он оставил службу и поселился в своем маленьком имении около Кэмпэ, где собирался мирно прожить всю жизнь. Но банкротство его нотариуса, который вел его денежные дела, внезапно лишило его всего его имущества, и он остался почти нищим. Ни он, ни его жена не пожелали жить бедняками там, где они раньше занимали известное положение. Во время своих плаваний капитан бывал и в южных морях, и решил теперь искать там свое счастье. Он провел несколько месяцев в Папити, чтобы составить определенный план и приобрести нужный опыт. Затем на деньги, взятые взаймы у своего друга во Франции, он купил в Паумутосе островок – это был атолл (узкая полоса земли, окружавшая глубокую лагуну), необитаемый и покрытый только кустарником и дикой гуавой. С женой, неустрашимой, мужественной женщиной, и несколькими туземцами он высадился там и принялся за постройку дома и очистку части острова от кустарника для плантации кокосовых деревьев. Это было двадцать лет назад, и теперь дикий островок превратился в сад.
– Сначала это была тяжкая, мучительная работа, и оба мы выбивались из сил. Каждый день я вставал с зарей, чистил, корчевал, сажал, строил; поздно ночью, когда я бросался на постель, я засыпал как мертвый до утра. Моя жена работала так же усердно, как и я. Затем родились дети-сын и дочь. Мы с женой научили их всему, что они теперь знают. Мы выписали пианино из Франции, жена учила их музыке и английскому языку; я занимался с ними латынью и математикой, и мы вместе читали книги по истории. Дети мои умеют управлять парусной лодкой: плавают, как туземцы. Они знают все, что касается жизни на наших островах. Наши кокосовые деревья процветают. На моих рифах есть перламутровые раковины. Теперь я приехал на Таити, чтобы купить шхуну. Я могу уже собрать достаточное количество перламутра, чтобы окупить такие расходы, как покупка шхуны, и, кто знает, может быть, я найду жемчуг. Там, где не было ничего, я создал нечто. Я тоже создал красоту. О, вы не знаете, что такое смотреть на эти высокие крепкие деревья и думать: каждое дерево посажено моими руками.
– Позвольте мне задать вам вопрос, с которым вы когда-то обратились к Стриклэнду. И вы никогда не скучаете до Франции, по вашей старой родине – Бретани?
– Когда-нибудь, когда моя дочь выйдет замуж и сын женится и сможет занять мое место на острове мы вернемся с женой на родину и кончим наши дни в старом доме, где я родился.