– У вас будут воспоминания о счастливо прожитой жизни, – сказал я.
– Конечно, на моем острове нет развлечений. Мы живем вдали от мира. Представьте себе, что нужно плыть четыре дня, чтобы добраться от нас до Таити, но мы счастливы там. Немногим людям дала возможность радостно работать и довести свою работу до конца. Наша жизнь проста и невинна. Мы не знаем честолюбия, и вся наша гордость заключается в созерцании результата нашей работы. Ни злоба, ни зависть не могут найти доступа к нам. Часто говорят о блаженстве. которое приносит труд; обыкновенно это только пустая фраза, однако для меня слова эти полны глубокого значения; я действительно счастливый человек.
– Убежден, что вы заслуживаете этого, – сказал я, улыбаясь.
– Хотел бы иметь право так думать. Не знаю также, достоин ли я такой жены, какую послала мне судьба; она была мне превосходным другом и помощником, превосходной женой и превосходной матерью моих детей.
Я задумался над той жизнью, которую нарисовал передо мной капитан Брюно.
– Очевидно, чтобы вести такую жизнь и достигнуть такого большого успеха, вы оба должны были обладать сильной волей и решительным характером.
Мы подошли к дому доктора Кутра.
Глава LV
Доктор Кутра был старый француз огромного роста и необычайной толщины. Его тело походило на громадное утиное яйцо; голубые глаза, живые и добродушные, часто останавливались с выражением самодовольства на его огромном животе. Лицо у него было румяное, а волосы белые. Он принадлежал к тем людям, которые сразу вызывают симпатию к себе. Он принял нас в комнате, которая смело могла бы находиться каком-нибудь домике любого провинциального города во Франции, и одна-две полинезийских редкости казались странными в этой обстановке.
Он взял мою руку двумя руками – они были огромны – и посмотрел на меня добрым, сердечным взглядом, в котором, однако, была большая проницательность. Обменявшись рукопожатиями с капитаном, он любезно спросил его о здоровье его жены и детей. В течение нескольких минут шел обмен любезностями, затем отдали небольшую дань местным сплетням, поговорили о надеждах на урожай «копры» и ванили и, наконец, о цели моего визита. Я расскажу то, что я узнал от доктора Кутра, в свойственной мне манере, так как не надеюсь точно передать его живой образный стиль. У доктора был глубокий, звучный голос и уменье выделять драматическое в рассказе.
Доктор Кутра как-то раз должен был поехать в Таравао к старухе туземке, которая была главой племени, жившего в этом селении; старуха заболела, и за доктором послали в Папити. Он дал нам яркое описание своего визита. Толстая старая женщина лежала на громадной кровати, куря папиросы, окруженная толпой темнокожих слуг. Когда он осмотрел ее, его пригласили в другую комнату и угостили обедом – сырой рыбой, печеными бананами, цыплятами, одним словом – типичными блюдами туземцев, а когда он сидел и ел, он увидел в двери молодую девушку в слезах, которую гнали прочь. Он не обратил на это особого внимания, но, когда он вышел и собрался сесть в свою двуколку, он опять увидел девушку, стоявшую несколько поодаль. Она грустно смотрела на него, и слезы текли у нее по щекам. Он спросил у кого-то из стоявших вблизи, что это значит, и ему ответили, что эта девушка пришла с гор просить его посетить белого человека, который болен. Но ей сказали, что доктора нельзя беспокоить. Тогда он подозвал девушку и спросил, что ей нужно. Она сказала, что ее прислала Ата, которая жила раньше в «Отель де ла Флер», и что «Красный» заболел. Девушка сунула ему в руку смятый кусок газеты, и, когда он развернул его, он нашел там сто франковый билет.
– Кто такой Красный? – спросил доктор у окружавшей его толпы.
Несколько человек подошли к нему и объяснили, что так они называют англичанина-художника, который живет с Атой в горном ущелье, в семи километрах от этого места. Доктор узнал по описанию Стриклэнда. Но туда нужно идти пешком, а доктор не может ходить пешком, потому они и не допускали к нему девушку.
– Признаюсь, – сказал доктор, повернувшись ко мне, – я колебался. Мне нисколько не улыбалась перспектива сделать четырнадцать километров пешком по плохой тропинке и потерять надежду вернуться в этот вечер в Папити. Кроме того, Стриклэнд был мне не симпатичен. Он был лентяй, бесполезный тунеядец, который предпочитал жить с туземкой, чем зарабатывать себе на жизнь, как все мы это делаем. Monsieur[25], мог ли я знать, что в один прекрасный день мир признает его гением. Я спросил девушку, разве он не в состоянии сам прийти ко мне, и просил рассказать, что с ним. Но она не отвечала. Я настаивал, может быть, раздраженно, тогда она опустила глаза и заплакала. Я пожал плечами. В конце концов ведь это мой долг – пойти, и я пошел вслед за девушкой. Настроение доктора, конечно, не улучшилось, когда он подошел к дому, весь в поту, умирая от жажды. Ата ждала его и вышла к нему навстречу.
– Прежде чем я стану осматривать кого бы то ни было, дайте мне пить, или я умру от жажды, – закричал он. – Ради бога, дайте мне кокосовый орех.
Ата позвала мальчика: он быстро взобрался на кокосовую пальму и сбросил спелый орех. Ата просверлила дырочку в скорлупе, и доктор долго пил освежающий напиток. Затем он закурил папиросу и пришел в лучшее настроение.
– Ну, где же Красный? – спросил он.
– Там, в доме, пишет картину. Я не говорила ему, что вы придете.
– На что он жалуется? Если он достаточно здоров, чтобы работать, то, значит, он был достаточно здоров и для того, чтобы спуститься в Таравао и избавить меня от этой проклятой прогулки. Я полагаю, что мое время не менее ценно, чем его.
Ата молчала и вместе с мальчиком проводила доктора до дому. Девушка, которая привела его, сидела на веранде, и здесь же полулежала старуха у стены и крутила папиросы. Ата указала на дверь. Доктор, раздраженный странным поведением всех, толкнул дверь и увидал Стриклэнда, занятого чисткой палитры. На мольберте стояла картина. Стриклэнд, без одежды, только в парео, стоял спиной к двери, но быстро обернулся, когда услышал стук сапог. Он бросил на доктора сердитый взгляд. Очевидно, он был удивлен, увидя доктора, и разгневан этим вторжением. Но доктор едва не ахнул: ноги его приросли к полу, и он смотрел на Стриклэнда, не спуская глаз. Этого он не ожидал. Его охватил ужас.
– Вы входите без особых церемоний, – сказал Стриклэнд. – Что вам нужно от меня? Доктор взял себя в руки, но ему потребовалось большое усилие, чтобы заговорить. Все его раздражение прошло, и он чувствовал только всепоглощающую жалость.
– Я – доктор Кутра. Я был в Таравао, у старой правительницы, и Ата послала за мной, чтобы осмотреть вас.
– Ата – просто дура. У меня были в последние дни какие-то ревматические боли и маленькая лихорадка, но все это пустяки и скоро пройдет. Как только кто-нибудь из здешних отправится в Папити, я попрошу купить мне хины.
– Посмотрите на себя в зеркало.
Стриклэнд взглянул на доктора, улыбнулся и подошел к маленькому дешевому зеркалу в тоненькой деревянной раме, которое висело на стене.
– Ну, что же дальше?
– Разве вы не замечаете странной перемены в вашем лице? Не видите, что ваши черты увеличились утолстились, и у вас вид… как бы это описать вам? Книги называют это леонтиазисом – львиным ликом. Mon pauvre ami, я должен сказать вам, что у вас ужасная болезнь.
– У меня?
– Если вы посмотрите на себя в зеркало, вы увидите типичные признаки проказы.
– Вы шутите? – сказал Стриклэнд.
– Я был бы счастлив, если б мог шутить.
– Вы действительно думаете, что у меня проказа?
– К несчастью, в этом нет никакого сомнения.
Доктору Кутра приходилось многих приговаривать к смерти. Но его всегда охватывал непобедимый ужас, когда он выполнял это. Он чувствовал, какая бешеная ненависть должна охватить приговоренного человека, когда он сравнивал себя с доктором, цветущим и полным здоровья человеком, у которого есть бесценная привилегия жизни. Стриклэнд, молча смотрел на него уже обезображенный отвратительной болезнью. Никакого волнения нельзя было заметить на его лице.
– Они знают? – спросил он, наконец, указывая на тех, кто сидел на веранде в странном, необычном для туземцев молчании.
– Туземцы хорошо знают признаки этой болезни, – сказал доктор. – Они боялись сказать вам.
Стриклэнд шагнул к двери и посмотрел на сидевших на веранде. Вероятно, в его лице было нечто страшное, потому что все вдруг разразились громкими воплями и криками, а затем жалобно застонали и заплакали. Стриклэнд не произнес ни слова. Он смотрел на них несколько секунд, затем вернулся в комнату.
– Как долго я протяну, по вашему мнению?
– Кто знает? Иногда болезнь продолжается двадцать лет. Это счастье, если она протекает быстро.
Стриклэнд подошел к мольберту и задумчиво посмотрел на картину, стоявшую на нем.
– Вы сделали длинный путь. Справедливость требует, чтобы тот, кто принес важные известия, был вознагражден. Возьмите эту картину. Сейчас она для вас ничего не значит, но, может быть, настанет день, когда вы будете рады найти ее у себя.
Доктор Кутра запротестовал и сказал, что не возьмет никакой платы. Он уже вернул Ате сто франковый билет, но Стриклэнд настоял, чтобы он взял картину. Затем они вместе вышли на веранду. Туземцы продолжали плакать.
– Успокойся, женщина, вытри свои слезы, – сказал Стриклэнд, – тебе нечего бояться: я очень скоро оставлю тебя.
В то время на островах еще не было строгих правил относительно изоляции, и прокаженные, если хотели, оставались на свободе.
– Я уйду в горы, – сказал Стриклэнд.
Ата встала и посмотрела на него.
– Пусть другие уходят, если они хотят, – но я не оставлю тебя, – сказала она. – Ты мой мужчина, и я – твоя женщина. Если ты оставишь меня, я повешусь на дереве позади дома. Богом клянусь! Было что-то необыкновенно властное в том, как она сказала это. Она больше не была покорной, слабой девушкой-туземкой, она была женщиной, сильной и решительной. Она чудесно преобразилась.