Мари-Жозеф бросилась бежать, ворвалась к себе в комнату и плотно затворила дверь. Оделетт испуганно села в постели, сонно щурясь на свет единственной свечи:
— Что случилось, мадемуазель Мари?
Оделетт выскользнула из-под перины и кинулась к ней.
— Ничего, я просто увидела…
— Неужели вы не знали? — удивилась Оделетт, когда Мари-Жозеф описала ей, что видела на лестнице. — Никогда не замечали? Они спариваются, как воробьи под застрехой.
— Не употребляй таких выражений, дорогая Оделетт.
— Что же они, соединяются в любви? Они что, любят друг друга? По-моему, только спариваются. Никакой любви я не замечаю.
— Ну хорошо. Скажи «совокупляются».
Оделетт рассмеялась:
— Уж лучше говорить как есть, без прикрас, выходит не так противно. Пойдемте, я уложу вас в постель.
Мари-Жозеф не стала возражать, когда Оделетт помогла ей снять придворный роброн и расплести волосы.
— И что же, вы встретили сегодня принца, мадемуазель Мари?
— Да.
— И он вас заметил?
— Надеюсь, что да, — сказала Мари-Жозеф. — Вот только… у него нет посланника, так что и не знаю, угодит ли он тебе?
— Посланник всегда находит похищенную принцессу, — прошептала Оделетт.
Мари-Жозеф обняла ее, желая, чтобы придуманная ею сказка воплотилась в действительность.
В одной рубашке, Мари-Жозеф подошла к окну и взглянула на раскинувшийся внизу сад, на шатер русалки, прислушиваясь, не раздастся ли ее песня. Но в ночных садах царило безмолвие.
— Ложитесь спать, мадемуазель Мари, а то постель совсем остынет.
— Наверное, я не смогу заснуть, — сказала Мари-Жозеф. — И мне нужно покормить русалку. Помоги мне надеть амазонку и грей постель, пока я не вернусь.
— Расскажите мне о своем принце!
Оделетт встряхнула амазонку.
— Мой брат у себя?
— У себя, спит, а обе двери закрыты. Он ничего не услышит!
— Ты уже видела моего принца, — издалека начала Мари-Жозеф, — самого красивого мужчину в покоях мадам.
— Но в покоях мадам не было красивых мужчин, — возразила Оделетт, застегивая крошечные гагатовые пуговки.
— Шартр красив…
— Безобразен, хуже демона.
— Неправда! А месье…
— Милый.
— Допустим, ты права. Милый.
— Я же сказала! Там не было красивых мужчин.
— Но не могла же я метить столь высоко и выбрать члена королевской семьи? Я имела в виду шевалье де Лоррена.
— Друга месье.
— Да.
Она предвидела, что Оделетт начнет ее высмеивать: «Какой старик! Связался черт с младенцем!» — но, как ни странно, Оделетт промолчала.
— Он ведь очень красив, согласись!
— Да, он красив, мадемуазель Мари.
— Но он тебе не нравится.
— Он очень красив.
— Так в чем же дело? — воскликнула Мари-Жозеф. — Я бесприданница, он и не посмотрит в мою сторону. — Она помедлила. — Но… он поцеловал мне руку, вполне благопристойно. То есть почти благопристойно. Он не пытался со мной заигрывать, как Шартр, — во всяком случае, не так грубо. — И тут ее прорвало: — Шартр прямо на лестнице обнажил грудь мадемуазель д’Арманьяк! А она… мне кажется, она дотронулась до его… — Мари-Жозеф замялась, подыскивая подходящее слово, — органа размножения.
— То есть схватила его за член.
Мари-Жозеф хотела было изобразить оскорбленную невинность, но вместо этого хихикнула.
— На лестнице. Где ты научилась всем этим словам, Оделетт? На Мартинике ты так не выражалась.
— В монастырской школе, где же еще. — Оделетт нырнула в постель и натянула одеяло до подбородка. — У матери настоятельницы.
Глава 10
В залитых лунным светом садах звучала мрачная, исполненная печали песнь русалки. Мари-Жозеф торопливо шла по Зеленому ковру, поеживаясь от ночной росистой прохлады и стараясь поплотнее закутаться в плащ Лоррена. Ее согревал волчий мех, благоухающий мускусным ароматом, который так любил Лоррен и который месье предлагал и ей тоже.
Как жаль, что она не столь знатна, чтобы разъезжать в карете, когда пожелает, или, по крайней мере, не столь богата, чтобы позволить себе верховую лошадь. Она любила гулять в садах, но час был поздний, ночь холодна, а у нее еще оставалась уйма дел.
Она вспомнила, что ныне живет в столице мира, и засмеялась от радости.
«А еще я начала дрессировать русалку, — подумала она. — Если бы мне дали несколько дней, я научила бы ее молчать в присутствии его величества, и в следующий раз при нем она бы не издала ни звука. Но если его величество снова отложит вскрытие, то тело водяного подвергнется разложению, и все мои попытки обучить русалку окажутся ни к чему».
Мари-Жозеф качнула фонарем, и у ног ее на мгновение всколыхнулась и заплясала безумная тень. Она подпрыгнула, тень в развевающемся плаще повторила ее движение, и их обеих объяла прекрасная ночь.
«Рисунками я займусь позже, — решила Мари-Жозеф. — Сначала посплю несколько часов…»
Однако луна, уже достигшая трех четвертей, до половины опустилась за горизонт. Ночь перевалила за середину.
Прямо перед нею слабо светился русалочий шатер; в глубине сада, возле фонтана Нептуна, мерцали факелы садовников, расставлявших цветы в кадках; для украшения садов его величества предназначались целые цветочные айсберги.
Кто-то отвел задвижку потайного фонаря, и ее ослепил луч резкого света. От неожиданности Мари-Жозеф подскочила в испуге.
— Стой! Кто идет?
— Мадемуазель де ла Круа, — откликнулась она. Ее рассмешил собственный испуг: всего-то мушкетеры, стерегущие русалку, а она приняла их неизвестно за кого! — Пришла покормить русалку.
Она подняла фонарь, в свою очередь направив луч света в глаза стражнику.
Заслонку потайного фонаря сдвинули, и свет теперь упал на разделявшую их гравийную дорожку. Мари-Жозеф опустила свой фонарь. За спиной мушкетера пролегла длинная тень, а лицо осветилось снизу зловещими отблесками.
— А у вас есть разрешение? Вам позволено входить в клетку?
— Конечно, разрешение мне дал брат.
— В письменном виде?
Она рассмеялась, однако он преградил ей путь, заслонив вход.
В шатре русалка посвистывала и рычала.
— Отец де ла Круа велел никого не пускать.
— Ко мне это не относится, — попыталась было спорить Мари-Жозеф.
— Он сказал «никого».
— Если «никого», значит меня можно. Мы же одна семья.
— Что ж, это верно. — Мушкетер отступил. — Но будьте осторожны, мамзель. Если это и не нечистая сила — хотя кто знает? — то все равно она страшно разъярилась.
Мари-Жозеф вошла в шатер, благодаря судьбу за то, что ей не пришлось вновь взбираться на холм, возвращаться во дворец за Ивом и будить его, чтобы он за нее поручился. Закрыв фонарную задвижку, чтобы не испугать русалку, Мари-Жозеф остановилась и подождала, пока глаза не привыкнут к темноте. Рядом выступило из мрака бледное пятно: секционный стол отделили от бассейна с живой русалкой новыми ширмами плотного белого шелка, расшитыми золотыми солнечными дисками и королевскими лилиями. Белоснежная ткань и золотое шитье слабо мерцали во тьме.
Мари-Жозеф отперла клетку русалки. В кувшине с морской водой плавала и плескалась мелкая рыбка. Фонтан словно заливало странное слабое зарево. Неужели Ив забыл на ступенях зажженную свечу и это играет отражение пламени в воде?
— Русалка, ты где? — прошептала Мари-Жозеф. — Это я, принесла тебе ужин.
Поверхность бассейна подернулась рябью. У Мари-Жозеф перехватило дыхание.
Круги на воде фосфоресцировали, отливая зловещим блеском. Весь бассейн точно медленно занимался огнем. Блики заиграли на позолоте Аполлоновых дельфинов и тритонов.
Так фосфоресцировал океан в Фор-де-Франсе, на Мартинике. Наверное, в бочки случайно зачерпнули люминесцирующую морскую воду и привезли в Версаль.
— Русалка?
Мари-Жозеф замурлыкала мелодию, которую пела при ней русалка. Интересно, означают ли русалочьи песни хоть что-нибудь, вроде криков и воплей кота Геркулеса?
«А что, если я сейчас пою о том, как чудесно наконец вырваться на волю, спастись из золотого бассейна, из-под парусинового навеса? — подумала Мари-Жозеф. — Тогда бедная русалка совсем потеряет голову».
Она села на край фонтана и стала напевать другую мелодию.
И тут гладь бассейна точно взрезала сияющая стрела, под водой летящая к Мари-Жозеф. Это поплыла к помосту русалка: ее раздвоенный хвост совершал плавные волнообразные движения, а над поверхностью виднелись только глаза и волосы. Мари-Жозеф сидела на нижней ступеньке, поставив ноги на мокрый помост, и протягивала пленнице рыбу.
«А если сжать рыбу в кулаке? — подумала она. — Нет, заставив держаться рядом со мной, я только ее напугаю».
Вместо того чтобы выхватить рыбу и умчаться во тьму, русалка подплыла совсем близко, повернулась и медленно прошла под рукой Мари-Жозеф, так что она кожей ощутила напор воды.
— Русалка, ты что, не хочешь есть?
Русалка вынырнула в сажени от нее.
— Рррыба, — внятно произнесла она.
— Вот именно, рыба!
Русалка снова нырнула на глубину. Мари-Жозеф сидела не шелохнувшись, пальцы у нее онемели от холодной воды.
В светящейся глубине показалась темная тень русалки и медленно всплыла к ее руке. Русалка, вверх лицом покачиваясь на волнах, внимательно поглядела на Мари-Жозеф сквозь люминесцирующую рябь и медленно подняла перепончатые когти к самым ее пальцам.
Мари-Жозеф опустила рыбу прямо ей на ладонь.
Русалка перекувырнулась на волнах, проведя рукой по ладони Мари-Жозеф, и она почувствовала исходящее от русалки тепло и в свою очередь погладила ее по спине, словно успокаивая пугливого жеребенка.
Русалка задрожала.
Мари-Жозеф с трудом заставила себя солгать, хотя бы и животному:
— Все хорошо, нечего бояться…
Покачиваясь вниз лицом на волнах, русалка постепенно затихла под ее ладонью.
Мари-Жозеф распутала сначала одну прядь ее темно-зеленых волос, потом другую. Блестящие кудри русалки окутывали ее плечи и в слабом свечении отливали черным на фоне кожи. Русалка стала что-то тихонько напевать, словно мурлычущая кошка, которой чешут за ушком. Мари-Жозеф взялась было за третью прядь, но она сбилась колтуном и не расчесывалась.