Вокруг навершия клетки закружился водоворот русалок и водяных, нежно прикасающихся друг к другу, гладящих гибкие тела, сладострастно вздыхающих.
«Я не стала больше пугать тебя, — вскрикнула русалка, — и пела тебе о любви и страсти, и в конце концов ты услышала и научилась понимать меня!»
— Русалка… — прошептала Мари-Жозеф.
Русалка издала резкий, неблагозвучный стон и стала взбираться по ступеням. Мари-Жозеф обняла ее и попыталась остановить. Рисунки веером полетели на доски помоста.
— Не надо, пожалуйста, прошу!
Русалка заплакала. Мощными когтями она могла бы растерзать руку Мари-Жозеф, но та даже не шелохнулась.
— Я не могу освободить тебя, — призналась девушка. — Куда ты поплывешь? Море слишком далеко, поблизости нет даже реки. Ты принадлежишь его величеству. Если ты сбежишь, моего брата ждет опала.
Русалка зарычала, показав клыки, а потом, в ярости подняв огромный сноп брызг, бросилась в фонтан.
Мари-Жозеф зарыдала:
— Русалка, подруга…
Глава 16
Мари-Жозеф, спотыкаясь, поднималась по Зеленому ковру, торопясь уйти из сада, пока кто-нибудь не заметил, как она бежит, забрызганная грязью, мокрая от росы, босая. Вот если бы можно было поскакать домой на Заши… Ступни у нее совсем онемели. Она прижала к себе стопку эскизов, укрывая свои новые, опасные знания под теплым плащом шевалье. Отчаяние русалки неотступно кружило вокруг нее, словно высматривающий добычу хищник.
Взойдя по лестнице, она заглянула в комнатку Ива. Он тихо похрапывал. Ряса, рубашка и сапоги неряшливой вереницей обозначили его путь от двери до кровати. Она положила зарисовки на письменный стол и стала трясти его за плечо, пока он не пробормотал, что совсем проснулся, но тут Мари-Жозеф передумала и спрятала эскизы.
«Если я расскажу Иву о русалке, морской женщине, неужели он мне поверит? — думала она. — Но если я покажу ему… Если покажу всем…»
Вернулась Оделетт с хлебом и шоколадом на подносе. В новом утреннем муслиновом платье с узором из веточек она сияла здоровьем и красотой.
— Я останусь с вами, — с мрачным видом сообщила она, поставив поднос на приоконный столик.
Мари-Жозеф, встревоженная и расстроенная, долго не могла вспомнить, о чем ведет речь Оделетт и откуда взялось новое платье. Но потом все всплыло в ее памяти: и домогательства Шартра, и ее собственное обещание, и подарок Марии Моденской.
— Но только до тех пор, пока положение вашей семьи не упрочится, чтобы я смогла вернуться домой с почетом. Я и сама попробую заработать денег. Я уже не буду служить вам, но по-прежнему готова помогать, ведь вы, мадемуазель Мари, ничего не понимаете в моде. Никто больше не будет называть меня рабыней.
— Я принимаю ваши условия, мадемуазель Оделетт, и буду благодарна вам за помощь.
Мари-Жозеф поцеловала ее в щеку. Оделетт обняла подругу, прижавшись лбом к ее плечу. Внезапно Оделетт задрожала и отпрянула. Ее темные глаза заблестели от слез.
— Когда вы уедете, я буду скучать, сестра, — сказала Мари-Жозеф. — И все же я сделаю все, чтобы вы скорее обрели независимость.
Вновь овладев собой, Оделетт с достоинством склонила голову в знак согласия, а потом перешла за столик, накрытый для завтрака. Мари-Жозеф присоединилась к ней, усевшись на приоконный диванчик, и налила в чашки шоколада. Геркулес принялся тереться о ноги и мяукать; Мари-Жозеф налила ему в блюдце теплого молока.
— Я и вправду ощущаю запах шоколада?
В комнату вошел Ив. Он провел пальцами по волосам, и они локонами, изящнее любого парика, ниспали ему на плечи. Он взглянул на Оделетт:
— А мое место?
— Можете принести себе стул, — совершенно хладнокровно откликнулась Оделетт. — Вам это вполне по силам.
Он нахмурился:
— Хватит, я хочу есть. Оделетт, уступи мне место сейчас же.
— Меня зовут не Оделетт. Меня зовут Халида.
Ив расхохотался:
— Халида! А в следующий раз ты скажешь, что решила принять магометанство!
— Да, решила.
— Я дала мадемуазель Халиде вольную и отныне считаю ее нашей сестрой.
— Что?
— Я ее освободила.
— Повинуясь минутному капризу? Она же единственное наше хоть сколько-нибудь ценное достояние!
— Она принадлежала мне, и я могу ее освободить.
— Через пять лет, когда достигнешь совершеннолетия, но не раньше.
— Я дала ей слово. Она свободна. Она — наша сестра.
Он пожал плечами:
— Я не подпишу вольную. — И, обращаясь к Халиде, произнес: — Не бойся, я никогда тебя не продам, но не можем же мы жить при дворе без служанки!
Оделетт-Халида вскочила так стремительно, что опрокинула стул, и бросилась в спальню Мари-Жозеф.
— Ив, как ты мог!
Он поднял стул, уселся и налил себе шоколада.
— Я? Я только пытаюсь сохранить наше высокое положение.
Он макнул кусочек хлеба в шоколад и проглотил сладкую, пропитавшуюся шоколадом массу, вытирая подбородок ладонью.
— Владеть другим человеком — грех! — «И держать другого человека в неволе, в клетке, — тоже!» — мысленно добавила она.
— Вздор! Кто внушил тебе такие мысли?! Какие еще опасные идеи ты переняла?!
Мари-Жозеф не решилась сейчас заговорить с ним о русалке. Она взяла Ива за руку:
— Не сердись! Ты пользуешься благосклонностью короля. Он обещал наделить меня приданым и найти мне мужа! Так что ты вполне можешь позволить себе великодушие. Наша сестра…
Ив в раздражении швырнул намокший хлеб на стол:
— Приданое? О каком приданом ты говоришь? В разговоре со мной король ни разу не упоминал, что хочет выдать тебя замуж.
— Я думала, ты будешь радоваться.
— Ты очень изменилась, и мне это не по нраву, — отрезал он. — Ты говорила, что твое единственное желание — помогать мне в работе, но…
— Как я буду тебе помогать, запертая в монастырских стенах?
— Но ты же должна где-нибудь жить, пока я путешествую…
— И мне запретят там заниматься науками и станут обвинять в…
— Версаль — не место для девицы.
— Если бы я вышла замуж, то перестала бы быть девицей.
— Может быть, — предложил Ив, — если бы ты вернулась в Сен-Сир…
Мари-Жозеф постаралась сдержаться. Если она даст брату понять, как ужаснул ее такой план, он решит, что она сошла с ума. И возможно, не ошибется.
— Мадам де Ментенон велела всем наставницам постричься в монахини. Вот почему мне пришлось уйти.
— Возвращайся. Посвяти себя Господу.
— Я никогда не приму монашества.
Внезапно их перебил звон и бряцание тяжелых золотых монет. Великолепная в своем гневе, Халида, широко размахнувшись, швырнула на пол пригоршню луидоров. Монеты покатились и запрыгали по ковру, застучали по дощатому полу, бренча, убежали в угол.
— Я сама себя выкуплю. Если этого недостаточно, я заработаю еще.
Надменная, словно придворная дама, Халида облачилась в новое роскошное платье синего, оттенка индиго, шелка. В иссиня-черные волосы она вплела длинную нить блестящего жемчуга.
— Откуда все это? — поразился Ив. — Откуда у тебя это платье и драгоценности?
— От мадемуазель, от мадемуазель д’Арманьяк, от мадам дю Мэн, от королевы Марии!
Ив подобрал монеты.
— Я подумаю о твоей просьбе… когда ты раскаешься и вернешься к истинной вере.
Мари-Жозеф выхватила у него монеты и стала насильно пересыпать в ладони Халиды.
— Это твои деньги и твоя свобода, никто не посмеет их отнять!
— Все равно будет по-моему! — крикнул Ив и выбежал из комнаты.
— Он не со зла, — сказала Мари-Жозеф. — Он просто…
— Он просто наслушался дьявола, который хочет обратить в рабство всех турок. Христианского дьявола, папу.
Люсьен с трудом взбирался по Королевской лестнице. У него болела спина. Он предпочел бы сейчас скакать верхом на Зели, но ему предстояло слушать чтение дневников маркиза де Данжо, в которых скрупулезно отмечалось все касающееся его величества, и наблюдать за реакцией короля.
Мушкетер с поклоном распахнул перед ним дверь в покои мадам де Ментенон.
Его величество, сидя в кресле, тихо беседовал со своей супругой, а та кивала в ответ, склонившись над очередным вышиванием. Люсьен не стал разглядывать гобеленовую ткань у нее в руках: ему не хотелось созерцать очередную сцену сожжения.
— Здравствуйте, месье де Кретьен, — поприветствовал адъютанта его величество. — Кантен, бокал вина господину де Кретьену.
Люсьен поклонился королю, благодарный за знак столь милостивого внимания.
— И поставьте бокал месье де…
Однако лакей не успел выполнить повеление его величества; его отвлекли шум и возмущенные крики за дверью. Кантен бросился унимать буянов.
— Неужели это месье де Данжо?! Быть не может! — воскликнул король.
— Месье, я не пропущу вас! — раздался голос Кантена. — Его величество уединился со своими советниками.
— Вы хотите сказать «со своей любовницей»? Пропустите меня!
Месье прорвался мимо стражников, но тут дорогу ему преградил великан и силач Кантен, с гневно встопорщившимися усами. За спиной месье, на лестничной площадке, в ужасе замер месье де Данжо, помедлил секунду, осторожно попятился и был таков.
— Пропустите моего брата! — приказал его величество Кантену, подчинявшемуся ему одному.
— Сударь, положите конец этому фарсу! — Месье ворвался в апартаменты мадам де Ментенон, громко топая под стать рассерженному цирковому пони, такой же растрепанный и смешной.
— Фарсу, братец?
— Почему до меня доходят сплетни, что мой близкий друг женится на провинциальной выскочке из колоний?
— Возможно, потому, что ваш «близкий друг» не счел нужным сообщить вам об этом? — предположила мадам де Ментенон.
— Вы же видели, как я соединил их руки…
— Для танца!
— …и не стали возражать, дорогой братец.
— Дорогой братец?! — Голос герцога Орлеанского чуть было не сорвался на крик. — И вы можете так ко мне обращаться?! Вы вознамерились похитить у меня самое дорогое, мое единственное утешение, мою единственную отраду! Прямо у меня на глазах, нимало не стесняясь моим присутствием, вы отдаете его руку…