Мари-Жозеф прошептала на ухо Заши:
— Ты свободна, можешь лететь во весь опор!
Обе арабские кобылы кинулись галопом, легко обойдя трех жеребцов, совершенно измученных бесплодной погоней за Заши.
Мари-Жозеф скакала следом за графом Люсьеном среди отставших от его величества, в беспорядке разбредшихся по лесу охотников. Егеря и подавальщики ружей кланялись, когда они проезжали мимо; верховые придворные пропускали советника его величества. Он подскакал к королевскому экипажу: мадам де Ментенон страстно и убедительно доказывала что-то его величеству и его святейшеству. Воодушевление оживило ее, словно она читала лекцию своим дорогим воспитанницам в своем любимом Сен-Сире. Месье как будто заигрывал с Ивом, а тот изо всех сил старался не упустить ни слова из того, что говорила мадам де Ментенон, и одновременно не оскорбить месье.
Мадам ехала верхом тотчас за спиной его величества, болтая и пересмеиваясь со своими фрейлинами в придворных робронах, которые отправились на охоту в коляске.
— Постарайтесь не удаляться от мадам, — посоветовал граф Люсьен. — Шартр не рискнет вести себя слишком дерзко в ее присутствии, а не то сия грозная дама перекинет его через колено и как следует отшлепает. Да и Лоррену достанется.
Мари-Жозеф очень хотелось, чтобы так все и было, а еще чтобы граф Люсьен сопровождал ее всю обратную дорогу.
— Благодарю вас, — сказала она. — Вам пора возвращаться к его величеству.
— Я пошлю за мазью месье де Баатца, — пообещал граф Люсьен, — и прикажу передать ее вам.
— Я не могу оставить русалку без присмотра…
— Кто-нибудь другой может ее покормить.
— Ей очень одиноко. И потом, если я не появляюсь в шатре, пойдут слухи, будто я больна!
— Хорошо, тогда встретимся у фонтана Аполлона.
Он учтиво поднес руку к полям шляпы, проскакал вперед, на минуту задержался и отправил во дворец мушкетера, а потом пустил довольную Зели галопом, догоняя королевский экипаж.
Мари-Жозеф надеялась, что мазь графа Люсьена облегчит боль, которой наливались пурпурные следы надреза.
«Главное — никому не показывать, — подумала она, пристроившись сразу за мадам, — иначе они опять пошлют за доктором Фагоном».
— Мадемуазель де ла Круа! — с улыбкой окликнула ее мадам. — Вот и вы, душенька. Вы видели мою лису?
Мари-Жозеф показалось, что со времени охоты прошел целый год: она обо всем забыла, и о лисе тоже. Теперь, перестав опасаться Шартра и Лоррена и пребывая в относительной безопасности рядом с мадам и его величеством, она ощутила слабость и жар.
— Да-да, конечно видела, мадам.
— Я преподнесу ее его величеству.
Слуга в ливрее цветов мадам кинулся к королевскому экипажу с безжизненным клочком рыжего меха в руках.
— Но его величество вернет ее мне. Из ее меха выйдет отличный палантин. Я прикончила ее одним выстрелом, так что мех почти не пострадал.
Слуга передал лису егерю, тот вручил ее Иву, а Ив уже — его величеству. Папа Иннокентий с отвращением отстранился от окровавленной лисьей тушки. Его величество прикоснулся к лисе и передал мадам свой ответ столь же замысловатым маршрутом.
Слуга мадам кинулся назад, увертываясь от лошадиных копыт.
— Его величество просит мадам пожаловать к его экипажу.
— Мадам, — начала было Мари-Жозеф, — его величество просит…
Не дожидаясь, когда она закончит предписанное этикетом повторение, мадам торжественно выступила в поход, словно кавалерийский офицер. Мари-Жозеф последовала за ней, почти скрытая ее крупными формами. Граф Люсьен учтиво освободил место принцессе Пфальцской; только мадам отделяла теперь Мари-Жозеф от его величества.
В этот миг из лесу на взмыленных конях выехали Лоррен, Шартр и Бервик. Они присоединились к охотникам, подскакав поближе к месье.
Лоррен притронулся к полям шляпы, глядя на Мари-Жозеф, но она предпочла не заметить его приветствия. Возле мадам и графа Люсьена она действительно ощущала себя в безопасности. Месье властным жестом погладил Лоррена по руке, будто подтверждая свои права на него. Мари-Жозеф только теперь поняла, почему он позволил себе такую вольность и почему, заметив это, нахмурился папа Иннокентий. Она пожалела, что заставила месье испытать тревогу и ревность.
«Мне кажется, — думала она, — я не найду слов, чтобы сказать, что не стоит меня бояться, я ему не соперница. Это было бы очень любезно с моей стороны, но безмерно самоуверенно».
— Добрый день, мадам, — приветствовал король невестку. — Вы сегодня отличились меткостью, всем на зависть.
— Ваше величество, для меня участие в вашей охоте было ни с чем не сравнимой радостью. — Мадам заговорила нежно, выбирая самые изысканные выражения, нисколько не похожие на грубоватые и откровенные замечания, которые она обыкновенно отпускала в разговоре с королем.
— Вы заслужили награду.
Его величество расстегнул ошейник мертвой лисы, перелившийся ему на ладонь пригоршней солнечного света. Оказалось, что это широкий золотой браслет, отделанный бриллиантами. Он сам застегнул его на запястье мадам.
— Ваше величество… — От восторга у мадам перехватило дыхание. — Я не в силах выразить свою благодарность!
Она восхищенно рассмотрела сияющие радужные грани камней и показала браслет Мари-Жозеф.
— Он прекрасен, мадам, — совершенно искренне восхитилась Мари-Жозеф. — Самый чудесный браслет, который мне когда-либо доводилось видеть.
Мадам расцвела, получив знаки внимания его величества; она даже с улыбкой кивнула мадам де Ментенон, хотя обычно обнаруживала в общении с нею лишь холодную, суховатую вежливость. Удивленная мадам де Ментенон замешкалась было, но потом кивнула ей в ответ.
— У меня найдется награда и для вас, — обратился король к мадам де Ментенон. — Закройте глаза и подставьте руки.
— О, сир…
— Ну же, не заставляйте меня ждать! — шутливо поторопил ее он.
Мадам де Ментенон повиновалась супругу. Король наклонил черный бархатный ридикюль, и в ее подставленные ладони словно стекли сияющими струями великолепные украшения из бриллиантов и сапфиров: серьги, брошь и браслет. Драгоценности заиграли в руках у мадам де Ментенон всеми цветами радуги, однако она по-прежнему сидела не шелохнувшись и не открывала глаз.
Улыбка погасла на лице у его величества.
— Можете посмотреть.
Мадам де Ментенон едва взглянула на чудесные камни:
— Они прекрасны, но, по совести говоря, я не могу носить их.
Она передала драгоценности его святейшеству.
— Продайте их, а вырученные деньги раздайте бедным.
— Ваше милосердие не знает границ!
Его святейшество передал украшения Иву, который принял их с той же опаской, что и до того — тушку лисы.
Людовик взирал на все происходящее с совершенно непроницаемым лицом, но мадам не сдержалась.
— Я бы никогда не рассталась с даром его величества! — провозгласила она. — Я слишком эгоистична и легкомысленна. Я надену браслет на Карусель.
Его величество кивнул мадам.
«Любой его поступок, даже ничтожно малый, великолепен», — подумала Мари-Жозеф и преисполнилась надежды на то, что он сохранит жизнь ее подруге.
— Мне следовало бы продать его, чтобы заплатить жалованье слугам, — прошептала мадам Мари-Жозеф. — Но все же я буду его носить, если только его не выманит у меня месье!
— А мне так хотелось, чтобы вы надели подаренные мною драгоценности, хотя бы раз, — сказал мадам де Ментенон его величество.
Он не повысил голоса, но и не понизил до шепота: ему явно было совершенно безразлично, услышат ли его посторонние. Месье внезапно обернулся к Лоррену и затеял с ним оживленную беседу; мадам столь же неожиданно пожелала продемонстрировать Мари-Жозеф, как работает затейливая застежка ее нового браслета. Все присутствующие притворились, будто не замечают размолвки между королем и его супругой. Даже его святейшество благовоспитанно отвернулся и стал задавать Иву вопросы о какой-то пролетевшей птице, промелькнувших растениях или назойливых насекомых.
«Король никогда не остается в одиночестве или наедине с близкими, — подумала Мари-Жозеф. — Ему безразлично, пребывает ли он в обществе особо приближенных на церемонии утреннего пробуждения или на глазах у всего двора».
— Сир, я всего лишь безобразная старуха и буду выглядеть нелепо в драгоценностях, которые были бы к лицу юной невесте.
— В моих глазах вы всегда останетесь прекрасной, — возразил его величество.
— Мое единственное украшение — мои добрые дела, которые я посвящаю вам, правителю милостью Божьей.
Людовик, которого в юности прозвали Дьёдонне, «Дар Божий», покачал головой.
— Все это так, но я еще и мужчина, которому хотелось порадовать жену.
Воцарилось неловкое молчание, которое не спешили нарушить ни король, ни мадам де Ментенон.
Внезапно молчание прервало хихиканье месье.
— Морская тварь? — воскликнул он. — Неужели морская тварь рассказывала непристойности?
— Именно так, а мадемуазель де ла Круа их нам переводила.
Лоррен глядел куда-то мимо месье, мимо Ива и его величества, мимо мадам. Он улыбнулся Мари-Жозеф своей неотразимой улыбкой, но уже лишился всякой власти над своей недавней жертвой.
— Пожалуйста, поведайте свою историю еще раз, мадемуазель де ла Круа, — томно протянул Лоррен, — месье и его величеству.
— Это не моя история, сударь! — Мари-Жозеф не собиралась отвечать холодно и резко, но не раскаялась, что ответ получился именно таким. — Это история…
— Я запрещаю тебе повторять ее! — вмешался Ив.
— …русалки.
— Она совершенно непристойная, месье, — уточнил Лоррен, — о том, как северные разбойники-викинги совокупляются с морскими тварями.
— И каковы же будут ощущения? Холодно, да и придется вымазаться в слизи? — Месье преувеличенно содрогнулся. — Я бы предпочел… Но, мой милый, ты знаешь, что я предпочитаю.
— В этой истории повествовалось не о совокуплениях с морскими тварями, а об убийствах, насилии и предательстве.
— Разумеется, месье де Кретьен, вы совершенно правы, — поддакнул Лоррен и продолжал, обращаясь к Мари-Жозеф: — Рассказ тем более возбуждает, что исходит из ваших прелестных уст. Подумать только, варвары, насилующие горгулий…