а этот квадратный километр примерно сто раз в секунду падают микрометеороиды, масса которых составляет одну десятитысячную одной триллионной грамма. Диаметр каждого ударяющего тела не превышает пары тысячных миллиметра, что примерно сопоставимо с размером бактерии. Но не стоит забывать, что в отсутствие воздуха эти малютки движутся так же быстро, как их более крупные собратья, а потому столкновение с ними оказывает на поверхность такое же воздействие — просто в меньших масштабах.
Как и астероид, сформировавший Тихо, микрометеороид выкапывает кратер, значительно превосходящий его по размеру, и в процессе расплавляет часть породы. Эта расплавленная порода застывает снова — да так быстро, что не формирует кристаллические минеральные частицы, как лава, а кое-как застывает, превращаясь в стекло. Это стекло скрепляет друг с другом соседние частицы пыли.
Таким образом, пределы имеет даже изломанность реголита, который постоянно пребывает в процессе формирования и разрушения.
Глава 4. Границы
Казалось, программа «Аполлон» разрывала не только границы пространства, но и границы времени. Мир, где люди могли жить за пределами земной атмосферы и гравитации, стал бы миром, вошедшим в новую эпоху — космическую. Но после великого прорыва произошел резкий разворот. Карман был вывернут наизнанку. Антикоперниковская революция «Восхода Земли» переориентировала космос на решение более насущных вопросов.
Как Одиссей, возвратившийся на Итаку, все те, кто в мыслях долетел до Луны вместе с «Аполлоном», вернулись не в тихую гавань прошлого, а в страну упадка, не в светлый, процветающий Камелот, а к Уотергейту. Америка проигрывала войну и страдала от инфляции, в ней чувствовалось разорение, а ее запасы нефти истощались.
Программа «Аполлон» восхищала не каждого. Ее цели и затраты подвергались критике со стороны столь разных деятелей, как философ Ханна Арендт, художник Ив Кляйн и социолог Амитай Этциони, который назвал покорение Луны бесполезной тратой денег. Марвин Гэй ставил «Аполлон» в один ряд с Вьетнамской войной, загрязнением окружающей среды, политикой расизма и блюзом большого города: «Полеты на Луну, ракеты — а люди даже не одеты». Но большинство людей, включая даже многих из тех, кто высказывал определенные сомнения, все равно считали планы программы вдохновляющими, а их реализацию — впечатляющей.
Однако после закрытия программа «Аполлон» быстро стала в лучшем случае несущественной. Она не помогла ни очистить мир от грязи, ни накормить его, ни облегчить его тяготы, ни добиться большего равноправия. Ничего не изменилось к лучшему, несмотря на то что — а возможно, потому что — «белый человек ступил на Луну», как выразился Гил Скотт-Херон. Смелое, позитивное утверждение «да, мы можем отправить человека на Луну», превратилось в неуверенное, негативное, порой смущенное, а порой рассерженное «если мы смогли отправить человека на Луну, то почему не можем… найти лекарство от рака? Очистить воздух? Победить в войне в Индокитае? Покончить с нищетой? Сдержать инфляцию? Да, все это сложно. Но разве мы пасуем перед сложностями? Разве мы не сами решили поставить перед собой сложную задачу? Разве мы не выбрали ее, потому что она показалась нам сложной? А если мы не делаем все остальное, значит ли это, что таков наш выбор? И кто такие мы, белый человек?»
Перед программой «Аполлон» стояла прогрессивная задача, для выполнения которой нация должна была прыгнуть выше головы, но в итоге программа не повлекла за собой никаких перемен ни на небе, ни на земле, и это показало многим, насколько ограниченны подобные дерзновения. Нельзя сказать, что мир впоследствии не изменился. Но изменения принесло не вступление в космическую эпоху, а самопроизвольное начало новой и тревожной эпохи земной.
С тех пор как Нил Армстронг спустился по лестнице на Базе Спокойствия, население Земли выросло на 100 %, объем его экономической активности возрос на 300 %, а объем ежегодно выбрасываемого в атмосферу углекислого газа — на 140 %. Около двух третей всего углекислого газа, выпущенного с начала промышленного переворота, было выпущено за последние полвека.
Над Антарктидой открылась озоновая дыра. Была утрачена одна пятая лесов Амазонки. В то же время, подпитываемые излишками углекислого газа, растения стали расти быстрее. Из космоса Земля стала казаться заметно зеленее, а ее красный край стал немного более резким. Морская вода сделалась солонее, а уровень лунных приливов немного поднялся. Сегодняшний мир отличается от мира «Аполлона» не столь сильно, как мир «Аполлона» отличался от далекого прошлого. Но с каждым днем различия усиливаются.
Все больше ученых и озабоченных экспертов называют новую земную эпоху антропоценом — эпохой человека. Такое тщеславное название было предложено в начале века в ознаменование того, что влияние человека на Землю перестало быть лишь одним из множества факторов, меняющих принципы функционирования планеты, а стало важнейшим из них. В результате Земля тоже перешла черту и вошла в новый геологический период. В знаковой статье «Четыре тезиса о климате истории» (2009) историк Дипреш Чакрабарти утверждает, что начало антропоцена знаменует момент, с которого Землю нельзя и дальше считать лишь местом действия истории человечества — этаким школьным глобусом, какой иллюстраторы помещали в лунное небо до 1968 года. Она стала планетой «Восхода Земли», и ее динамика все сильнее определяется человеческой историей, в которой она принимает все более активное участие. Процессы, которые раньше рассматривались лишь в рамках естественных наук — цикл углерода, скорость эрозии, эволюция стратосферы, — теперь стали частью политики.
Если считать этот переход не только инструментом политического и экономического анализа, но и формальным переходом в рамках земной хронологии, то геологам как хранителям этой хронологии необходимо найти его свидетельства в породах. Геологи веками занимались тем, что демонстрировали наличие систематических различий между старыми породами одной эпохи и более молодыми породами другой эпохи, а потом ожесточенно спорили, пытаясь провести границу между ними. В данном случае к дебатам, формально идущим в Рабочей группе по антропоцену Подкомиссии четвертичной стратиграфии Международной стратиграфической комиссии Международного союза геологических наук, подключаются голоса из-за пределов прекрасно организованного мира геологии — философы, историки, экологические активисты и не только.
На рассмотрении четыре основных варианта. Изначальные сторонники идеи антропоцена склоняются к примерно 1750 году — началу промышленного переворота и исходной отметке на всех графиках повышения температуры и концентрации углекислого газа. Другие уходят на несколько тысячелетий в прошлое, к появлению выпускающих метан рисовых полей, распространению земледелия и даже началу активного использования огня. Третьи переносят границу вперед, а не назад, полагая, что новую эпоху следует отсчитывать от периода между первыми атомными взрывами в 1945 году и последними ядерными испытаниями в атмосфере в 1963 году. Долговечные радиоактивные изотопы, отложившиеся в тот период в осадочных породах, могут служить общераспространенным и надежным физическим маркером из тех, на которые геологи привыкли ориентироваться при делении эпох на «до» и «после».
Не так давно появилась небольшая группа ученых, настаивающих, что отсчет новой эпохи следует вести с начала XVII века, к которому относятся первые колебания концентрации углекислого газа в полярных шапках и появление пыльцы из Нового Света в европейских озерных пластах. Оба маркера объясняются одним обстоятельством: эпоха Великих открытий европейцев добралась до Америки. Маис и многие другие культуры быстро распространились в Старом Свете, а корь, оспа и грипп — в Новом. Эти изменения были достаточно существенны, чтобы отразиться и в геологии. В осадочных породах Европы и Азии находятся свидетельства появления новых злаков. Когда в Америке погибло около 50 миллионов человек, на их полях выросли новые леса — и деревья проросли сквозь провалившиеся крыши домов. Биосфера забрала из атмосферы миллиарды тонн углерода, который пустила на создание стволов, корней и листьев.
Как варианты антропоцена, определяемые этими датами, отличаются по вопросу о взаимодействии двух историй, слившихся в одну? Антропоцен, который начинается в 1950-х, кажется нейтральным, прозаическим антропоценом: он отсчитывается с того момента, когда — в ретроспективе — нагрузка на земную систему впервые стала очевидной. Он не гадает, почему люди оказывают влияние на планету, а просто отмечает заметную точку, после которой масштаб влияния стал стремительно расти.
Отсчет от изобретения парового двигателя говорит, что важнее всего технологии, с помощью которых человек оказывает воздействие на планету: новые способы применения ископаемого топлива принесли с собой возможность срывать горы, создавать новые химикаты, вести мировые войны и поддерживать жизнь популяций беспрецедентных размеров. Более раннее начало выглядит еще естественнее, если вы готовы распространить свои представления о природе на природу человеческую. Становясь умнее, приобретая навыки обращения с огнем и начиная заниматься земледелием, обезьяны меняют планету в мгновение ока. Таким образом, антропоцен становится, казалось бы, неизбежным следствием эволюции современного человека.
Перенос границы антропоцена на начало XVII века говорит о более интересных вещах, сообщая нам, что антропоцен явился не следствием технологического развития или человеческой природы, а оказался неразрывно связан с историей и политикой — в частности, с присвоением американских земель и выселением коренных народов Америки, а также с созданием глобальной экономики, основанной на накоплении капитала и ожидании экспоненциального роста.
Разные датировки привязаны к событиям, которые значимы по разным причинам. Именно поэтому мне хочется добавить к ним идею, предложенную астробиологом Дэвидом Гринспуном в книге «Земля в руках человека» (2016): базу антропоцена следует искать на Базе Спокойствия.