И все же в начале романа Манни свободен — как и другие лунари. Лунную Администрацию в лице сидящего в бункере в Море Кризисов защитника лунных колоний, которого все именуют смотрителем, совершенно не волнует происходящее в поселениях. В лунной тюрьме нет стражников. Лунари вольны заниматься чем угодно, пока могут себе это позволить, пока это позволяют их товарищи и пока они продают зерно Администрации по утвержденной Администрацией цене. Они получают ровно столько, сколько нужно для жизни, и больше ничего не ждут. Ими руководит принцип «дарзанебы», или «дармовой закуски не бывает» (TANSTAAFL, There Ain’t No Such Thing As A Free Lunch)[72].
Лунари не требуют поддержки от государства, но и не платят ему налоги. Фактически они лишены гражданства, и ни одно правительство не накладывает законодательных ограничений на их поведение. Вместо этого на Луне действует столь же суровый, как сама планета, обычай. «При нулевом давлении, — поясняет Манни, — манеры сами собой становятся лучше». Несчастные случаи приводят к летальным исходам, как и мнимые несчастные случаи. Ко времени действия романа лунари привыкли к общим принципам жизни и правилам приличия, а потому нарушают их редко. «В первые годы отсеивалось по семьдесят процентов, — отмечает Манни, — но в живых оставались хорошие люди. Они не были ни смирными, ни мягкотелыми — таким на Луне не место. Но вести себя умели». Все невоспитанные — а в эту категорию попадал любой мужчина, который без разрешения прикасался к женщине, — предстают перед третейским судом и обычно приговариваются к «ликвидации» через ближайший шлюз.
Гражданский кодекс становится неоспоримым и неотделимым от Луны. Профессор Бернардо де ла Пас, или просто Проф, который играет в книге роль Бенджамина Франклина, а может, и Ленина, так описывает это в обращении к Администрации:
Луна — суровая хозяйка. Тем, кто усвоил ее строгий урок, стыдиться нечего. В Луна-Сити можно не бояться оставить кошелек без присмотра или не запереть дверь… Думаете, в Денвере сейчас так же?
Когда турист Стю оскорбляет местных ребят, приобнимая девушку, Манни объясняет ему ситуацию и риски на бедном на местоимения лунном наречии, испытавшем сильное влияние русского и повсеместно используемом в книге:
У нас нет законов. Законы нам не положены. Обычаи есть, но неписаные. И никакого принуждения — все исполняется само собой, потому что так и должно быть, в здешних-то условиях. Можно сказать, что наши обычаи — законы природы, потому что люди должны себя так вести, чтобы выжить. Когда ты подкатил к Тиш, ты нарушил закон природы… и чуть не отправился дышать вакуумом.
Здесь закон природы — это не только закон, который гласит, что кровь вскипает, когда давление падает до нуля. Это и экономический закон — закон сравнительной стоимости. Женщин на Луне мало, потому что большинство заключенных составляют мужчины. Этот «факт природы» объясняет описанные в романе формы брака и огромную роль обоюдного согласия. Любой, кто поступит, как Стю, и кому не повезет попасть под защиту такого здравомыслящего парня, как Манни, будет ликвидирован.
Ни один из симпатичных Манни персонажей не возражает против правил: Хайнлайн рисует эту гармонию окружающей среды с гражданским обществом в форме утопии. Но это весьма характерная для XX века научно-фантастическая утопия,
общества, которые казались рациональными, потому что иначе и быть не могло, и мир, где все имело свое место
и не потому, что ее действие разворачивается на Луне, куда летают ракеты, а потому, что она предлагает концепцию общества, сформированного под влиянием физической и технологической среды. Мысль о том, что научная реальность и технологическая и социальная реакция на нее оказывают фундаментальное влияние на человеческую жизнь и что в любых обстоятельствах складывается свой порядок, стала одним из столпов научной фантастики XX века и легла в основу представления о будущем, которое эта фантастика стимулировала. Именно убеждение, что будущее природы и общества определяется такими законами, позволило Г. Уэллсу призывать к его «систематическому освоению».
К этой парадоксальной свободе, позволяющей вещам быть такими, как должно, стремятся сегодняшние энтузиасты освоения космоса, и в этом нет ничего удивительного, ведь даже те из них, кто не попал под влияние научной фантастики, живут в среде, по сути, научно-фантастической. Разве есть другой способ рассуждать о жизни за пределами Земли? Все те, кто считает новый космический рубеж, будь он хоть на орбите, хоть на Марсе, хоть на Луне, экономическим благом, также видят в нем нечто большее. Они видят в нем обещание новой — а может, как раз таки старой — свободы, где они окажутся исключительно во власти Вселенной и своих товарищей, существуя за рамками «политики». «Это слово… умники используют, когда не хотят мириться с человеческими реалиями организации», — сказал герой Нила Стивенсона в мрачном романе «Семиевие» (2015) о выживании на обломках расколотой Луны над кромешным адом лежащей в руинах Земли.
В начале романа «Луна — суровая хозяйка» Манни наслаждается такой свободой новых рубежей: он категорически аполитичен и полагается лишь на своих близких, собственное предприятие и предприятия других частных лиц. Все это по вкусу либертарианцам. Заключение не угнетает Манни, но он оказывается втянутым в политическую революцию, которая приносит с собой законы, налоги и правительство, то есть все то, что либертарианцы стремятся свести к минимуму или ликвидировать вовсе. В конце книги Манни недоволен своей жизнью сильнее, чем в начале.
Почему же тогда происходит революция? Потому что правила жизни, сложившиеся на Земле, делают жизнь на Луне невозможной. Здесь, как мне кажется, Хайнлайн докапывается до истины, хотя я понимаю ее иначе, чем он сам. Луна не может быть таким же миром, как Земля, потому что
Все это происходит просто потому, что это возможно.
Луне не под силу непринужденно делать все то, что должна и может делать Земля. Люди не могут жить на Луне так, как жили на Земле, потому что Луне недостает того, что делает Землю миром. И этот мир немыслим без некогда естественной среды, которая содержит в себе зародившуюся в ней человеческую экономику. В немире все наоборот: человеческая экономика пытается содержать в себе среду.
Революция лунарей носит экономический и экологический характер. Эти слова объединяет общий древнегреческий корень oikos, которым обозначалось домашнее хозяйство и управление им. Такое управление, как утверждает Ханна Арендт в своей критике тоталитаризма, осуществляется изнутри и носит коллективный характер, в то время как политика государства есть управление извне. Арендт предполагает, что семя тоталитаризма заронил Платон, попытавшийся наложить techne — «ремесло» — на oikos и предположивший, что управление системами, в которых мы существуем, то есть системами дома и жизни, может быть профессиональным навыком, а не процессом, подразумевающим всеобщее участие посредством свободных дискуссий и своевольных действий.
Лунную Администрацию нельзя признать типичным тоталитарным органом, поскольку ее не заботят ни мысли угнетаемых, ни их дела. Однако она тоталитарна в том смысле, что ограничивает экономический и биофизический базис, сводя их функции к утилитарным. В большинстве поселений Администрация устанавливает цену на воду, электричество и воздух, а также располагает монополией на импорт технологий. Oikos экономики и экологии заменяется техническим контролем, который осуществляется спустя рукава.
Революционерка Вайоминг Нотт, в которую влюбляется Манни, хочет свергнуть Администрацию, чтобы лунари получили возможность свободно продавать свою продукцию тому, кто назовет самую высокую цену. Проф, казалось бы, согласен с ней и говорит о «самом базовом человеческом праве, праве торговать на свободном рынке». На самом деле он совсем не разделяет ее взглядов. По его мнению, экология важнее экономики, поскольку Луну ждет мальтузианский крах. Отправляя продовольствие на Землю и не получая ничего взамен — не восполняя запасы углерода, азота,
золотые космические горы
фосфора и других элементов, которыми богато зерно, спускаемое по гравитационному колодцу, — лунари пробивают в закрытой лунной экологии брешь, пугающую не меньше, чем метеоритная пробоина, высасывающая воздух из жилого модуля. Жизненно важные элементы утекают с Луны.
Таким образом, «Луна — суровая хозяйка» — это экологический роман. Это также роман антропоцена, если не забывать, что лунное ответвление антропоцена представляет собой не только продолжение, но и отражение земного. Земной антропоцен предполагает разрушение экологических рамок, сдерживающих экономику. На Луне все происходит наоборот. Когда там появилась обитаемая среда, она достигла поверхности в алюминиевом ящике любопытной формы, знаменующем собой величайшее достижение величайшей земной экономики — всегда уже пребывающее в рамках. Биохимическая утечка, лежащая в основе революции лунарей, происходит из-за нарушения герметичности этой системы.
В романе принцип «дарзанебы» относится не только к экономике, но и к экологии, символизируя простую истину, что oikos должен работать, а в основе всего лежит обмен. В книге «Замыкающийся круг» (1971), озвучивая экологические опасения возникшего после появления «Восхода Земли» движения за защиту окружающей среды, Барри Коммонер использовал этот принцип сходным образом, сделав его одним из «четырех законов экологии» (в формулировке «ничто не дается даром»)[73]. Он прекрасно резюмировал идею, что в мире бесконечных циклов должно быть налажено воспроизводство всех ресурсов и отведено место под отходы. Круги должны замыкаться.
Проф видит, как это сказывается на лунарях. Отправляя скудные органические вещества с Луны на Землю, лунари оплачивают будто бы дармовую закуску Земли. Он пре