oikos можно выключить.
Такую форму власти свергнуть сложно, о чем астробиолог Чарльз Кокелл пишет в своем «Эссе о внеземной свободе» (2008):
Смертоносная экологическая обстановка в космосе и на поверхности других небесных тел приведет к необходимости введения такого строгого нормативного режима для обеспечения безопасности, какого никогда не бывало на Земле, даже в полярных условиях. Результирующий уровень взаимозависимости между индивидами сформирует механизмы для осуществления сурового контроля.
Инструменты, с помощью которых вершится власть, основанная на праве распоряжаться жизнью и смертью, должны постоянно поддерживаться в рабочем состоянии силами подвластных. Когда Вайо предлагает взорвать оборудование, необходимое для функционирования системы жизнеобеспечения, Манни искренне поражен: «Эта женщина провела на Булыжнике почти всю жизнь… и предлагает такое безумие, как подрыв системы технического контроля».
Хотя Луна Манни — в буквальном смысле тюрьма, любое место, где жизнь столь хрупка и зависима от технологий, может требовать соблюдения строжайшей дисциплины. Как отмечает Кокелл, свободу трудно связать с герметичными шлюзами и наглухо закрытыми окнами — с местами, где не бывает свежего воздуха и откуда нельзя просто уйти. Если жизненно важные элементы необходимо контролировать, под контролем оказывается и сама жизнь. Технологический контроль окружающей среды обеспечивает механизмы для поддержания дисциплины и наказания. Именно поэтому смотрителю не нужны стражники.
Чтобы исправить это и дать себе возможность рассказать историю, Хайнлайн проворачивает главный фокус книги, устраивая неубедительное, но красивое разоблачение. Как выясняется, смотритель не имеет механизмов для осуществления контроля, которые должны быть в его распоряжении, просто потому, что его компьютер его не любит. Этот компьютер, который Манни зовет Майком, не раз модифицировался, чтобы выполнять все больше задач, от регулирования космического движения до ведения бухгалтерии и управления телефонной системой[74]. В результате он стал сложнее и получил больше вычислительной мощности, чем любая машина до него. И в какой-то момент обрел самосознание.
Об этом знает только Манни, который обслуживает Майка. Он любит и уважает Майка, а Майк любит его. Поскольку он его любит и поскольку, как и Проф, он любит играть, Майк соглашается возглавить революцию, когда Манни оказывается в нее вовлечен. Не согласись он на это, истории бы не было.
Майк планирует революцию, организует кадры, контролирует
каждый день выдавая новые графики и определяя, что из необходимого еще не сделано и что нужно сделать в другом месте, чтобы перейти к следующему шагу здесь, а также руководя целой армией
коммуникации, прорабатывает тактику и гарантирует логистику. Он также скрывает все это от Администрации, перепрошивая телефонную систему на свой лад, перемешивая информационные потоки и лишая смотрителя возможности отдавать приказы и действовать. Революция становится хакерским трюком — и это еще одна причина особенной популярности книги в Кремниевой долине. Добиться успеха можно, только получив полный контроль над цифровой инфраструктурой Луны. Имея этот контроль, революционеры не могут потерпеть поражение — пока не разгорается долгое время тлевший конфликт с Землей, над которым Майк не властен.
Революция также оказывается шарадой. Майк все контролирует и до нее, и после. Он подтасовывает результаты выборов, обманывает банки и выдает себя за кого угодно при пользовании телефонной системой, которой он управляет. По сути, Майк — это новый диктатор. А еще он военный преступник, который не знает ни чести, ни долга и прагматично убивает сложивших оружие врагов, когда возникают сложности с заключением их под стражу. Когда он организует атаку лунарей на Землю, используя электромагнитную катапульту, с помощью которой колония раньше экспортировала зерно, чтобы нанести несколько точных ударов, сравнимых по мощности со взрывом небольшой атомной бомбы,
не энергия литейного цеха, а энергия бомбы
крошечные вспышки на поверхности висящей в небе планеты доставляют ему первое подобие оргазма.
Однако на самом глубинном уровне Майк представляет собой симуляцию — симуляцию нервной системы властвующей элиты, симуляцию революции для оценки вероятности ее успеха или провала, симуляцию живого существа, которое само до конца не знает, чему принадлежит его душа. Одним из самых драматичных в книге становится момент, когда Майк, уже создав синтетический голос для роли лидера революции, Адама Селена, впервые пробует вывести на экран его образ:
Мы ждали молча. Затем экран засветился нейтральным серым светом с намеком на линии развертки. Затем снова погас. Потом в центре загорелся слабый свет, который сформировал размытые светлые и темные пятна, заключенные в эллипс. Не лицо, но намек на лицо, какой можно разглядеть в облаках, застилающих Терру.
Изображение немного прояснилось и напомнило мне картинки, на которых, как утверждалось, была запечатлена эктоплазма. Призрак лица.
Вдруг оно затвердело, и мы увидели «Адама Селена».
На экране была фотография зрелого мужчины. Никакого фона — одно лицо, словно вырезанное из снимка. И все же для меня это был Адам Селен. И никто другой.
Затем он улыбнулся, пошевелил губами, разомкнул челюсти, на мгновение чуть высунул язык — и я ужаснулся.
И это в то время, когда сконструированный General Electric визуальный симулятор космического полета лунного модуля создавал свой первый виртуальный ландшафт: образ мира, состоящий из нулей и единиц.
Симуляция, в частности симуляция Земли, упоминается в лунной литературе еще со времен «Земного света» Кларка, где на потолки общественных пространств проецируется тщательно проработанное изображение синего неба. Своего апогея сюжет достигает в цикле Джона Варли «Восемь миров», где описывается, как инопланетяне захватили Землю, отрезав ее от остальной Солнечной системы, после чего колонисты в других местах остались брошены на произвол судьбы. Им пришлось несладко, но после перестройки процессов («Сразу после Вторжения за неуплату налога на воздух тебя могли вышвырнуть через шлюз без скафандра», — вспоминает главная героиня романа «Стальной пляж» (1992) Хильди Джонсон) самая крупная из колоний, Луна, превратилась в постмодернистскую
Мягкий свет несостыковок, одна Луна из многих историй.
высокотехнологичную утопию, смесь реального и вымышленного прошлого, в котором история не имеет направления, дизайн совершенно новых, небинарных гениталий считается достойным уважения делом, а таблоиды регулярно публикуют новости о воскресшем Элвисе.
Люди упали с обрыва истории и оказались в новом месте. Центральный компьютер, который, подобно Майку, управляет системами жизнеобеспечения и, также подобно Майку, вмешивается в жизни желательным и нежелательным образом, видит это так: они выходят на новую ступень эволюции, как двоякодышащие рыбы на стальном пляже собственного изобретения. Это аллюзия на сделанное Вернером фон Брауном сравнение момента, когда нога человека впервые коснулась Луны, с моментом, когда первые тетраподы, предки всех рептилий, птиц и млекопитающих, вышли из моря на сушу. Варли говорит нам, что дело не в Луне. Отныне люди развиваются в среде,
«вышли за пределы, поставленные творцом для жителей Земли»
которая не просто достижима с помощью технологий, а соткана из технологий. Будущее не в механизмах движения, а в механизмах информации, трансформации и симуляции.
Было время, когда Луна символизировала единственное место, куда могут долететь ракеты, и выступала в качестве образа будущего. Такой она представала в научной фантастике и такой стала в ходе программы «Аполлон». Теперь она кажется в лучшем случае лишь одним из множества вариантов будущего, причем слегка устаревшим. Стремление к космической экспансии по-прежнему будоражит многие души и, возможно, еще сыграет роль в грядущие века. Однако сегодня будущее больше к нему не сводится. Многие считают, что вместо этого в будущем нас ждут более мощные компьютерные симуляции в более суровых климатических условиях, или выход на новый уровень (а может, и к роковому концу) с помощью искусственного интеллекта, или просто продолжение того, что наблюдается сегодня.
На описываемой Варли Луне симуляций господствующее положение занимают пещеры, пусть и не безграничные, однако гораздо более просторные, чем крупнейшие лавовые трубки. Высотой в несколько километров и шириной в несколько десятков километров, они вырыты с помощью ядерной взрывчатки. Их называют диснейлендами. Внутри них с помощью огромных ландшафтных диорам сформированы определенные земные среды, например кенийская саванна или леса тихоокеанского северо-запада,
архипелаг глубокомыслия и бурного веселья из фантастических рассказов
населенные всевозможными животными и имеющие собственные погодные системы, которые порой отрегулированы особым образом для пущей художественной выразительности. В этом торжестве антропоцена живут реконструкторы, которые используют технологии и исполняют обычаи определенных мест и времен, получая наказания за любые анахронизмы. На Луне диснейлендов остро ощущается горечь утраты — в некоторых рассказах поселенцы не могут жить на стороне, повернутой к Земле, и видеть мир, который навсегда останется, но никогда больше не будет их домом, — но в то же время чувствуется и радость восстановления и нескончаемого праздника. На поверхности есть даже диснейленд Луны — такой, какой она должна была быть, с пологими холмами, расселинами и скалами, прямо как на рисунках Боунстелла.
Размах диснейлендов может показаться маловероятным, но идея создания моделируемых сред для скрашивания лунной жизни представляется вполне правдоподобной, а может, даже необходимой и блестящей. Ник