Моя рука напрягается, но Одива не отпускает ее.
– Тирус подал мне знак.
Бог, который даже не говорит тебе, где сейчас его шакал?
– И я верю ему. Связь между матерью и дочерью сама по себе особая благодать. Но как бы глубоко я ни искала ее, нить, связывающая меня с Аилессой, исчезла.
А связывало ли вас вообще хоть что-то?
Одива закрепляет бинт у меня на руке.
– Мне жаль, что пришлось сказать тебе это известие. Я вижу, насколько оно шокировало тебя.
– Да. – Мой голос звучит чуть громче шепота.
Аилесса не умерла. Я осознаю это так же хорошо, как и в первый раз, когда Одива озвучила эту ложь. И если я и выгляжу шокированной, то лишь от того, насколько бессердечной она оказалась. Почему она с таким упорством отказывается от своей дочери и костяной флейты?
– Я скорблю об Аилессе больше, чем ты думаешь. Как и каждая Леурресса в нашей famille. Но мы не должны впадать в отчаяние. Боги ожидают, что мы выполним свой долг, несмотря на трудности, появившиеся на нашем пути. Вот почему они вмешались.
О чем она говорит? Пот стекает по шее, когда Одива сильнее сжимает мою руку.
Она медленно втягивает воздух через ноздри, а затем вскидывает подбородок.
– Тирус дал мне еще один знак. Он избрал тебя моей наследницей.
Я недоверчиво смотрю на нее.
– Что? – Отдернув руку, я отстраняюсь назад. – Нет. Аилесса ваша наследница. Она жива, matrone. И пусть вы в это не верите…
– Хватит жить в отрицании. Пора принять свою судьбу.
– Мою судьбу? – У меня вырывается невеселый смех. – Я никогда не хотела становиться Перевозчицей. Да я даже этого не хотела. – Я указываю на свои кости благодати.
– Ты слишком скромна, Сабина. Я вижу, кем ты можешь стать. – Ее голос звенит от настойчивых ноток. – Тебе просто нужно это увидеть. И после того, как ты пройдешь обряд посвящения…
– Нет.
Я вскакиваю на ноги и затыкаю уши. Она не может говорить мне такие вещи. Это не просто предательство по отношению к Аилессе, а полный абсурд.
– Наследницами всегда становились дочери.
– Если они были. – Она быстро поднимается на ноги.
А я отступаю от нее на шаг.
– Никто в нашей famille меня не примет.
– Я скажу всем то, что сказала тебе. Тирус дал мне знак.
– Значит, он ошибся! – Я с трудом проталкиваю воздух в легкие. – У меня нет необходимых умений. Да любая из Леурресс талантливей меня. И подходит для этой роли намного больше.
Я оказалась права – Одива и правда хотела, чтобы Аилесса провалила свой обряд посвящения. Она знала, что ее дочь поступит опрометчиво, и понадеялась, что та умрет и ей не придется прилагать к этому руку. Но мне все еще непонятно почему. Почему она выбрала меня вместо нее?
– Ты заполучила кость черного волка, Сабина. И в этом нет ничего постыдного. Когда ты станешь matrone, то сможешь заработать еще две кости благодати.
Мое сердце выпрыгивает из груди. Я больше не собираюсь это слушать. Нужно убраться от нее подальше. Но Одива загораживает выход из оврага. Я разворачиваюсь и устремляюсь к другой тропинке. Ноги погружаются в бурлящую воду ручья. Но Одива хватает меня за руку, останавливая на его середине.
– Отпустите меня! – вскрикиваю я, пытаясь вырвать свою руку.
– Не веди себя так безрассудно. – Она возвышается надо мной, излучая небывалую уверенность и спокойствие. – Это большая честь для меня, так почему ты сопротивляешься?
– Потому что не могу стать Аилессой! – кричу я, не обращая внимания на слезы, вызванные злостью, которые обжигают лицо. – Потому что у вас уже есть дочь, которую вы не любите!
– Ты ошибаешься. – Ее голос становится громче, и в нем появляются такие же яростные и неистовые нотки, как и у меня. – Я и правда люблю Аилессу.
– Тогда зачем вы это делаете?
– Я уже говорила тебе, – ее голос срывается. – Тирус дал мне знак.
– Да пусть он сгниет в самой темной яме своего Подземного мира.
– Сабина. – Одива тянет меня за собой, но я упираюсь. – Посмотри на меня.
Она хватает меня за подбородок, но я зажмуриваю глаза, как упрямый ребенок.
– Неужели ты не веришь, что я люблю и тебя тоже?
– Вы не должны. Вам следовало бы больше любить Аилессу.
– Сабина… – Яростные нотки исчезают из ее голоса. – Ты тоже моя дочь.
Шок, охвативший меня, настолько силен, что даже не получается вздохнуть. Я распахиваю глаза и смотрю в глаза Одиве, которые сейчас блестят от слез.
– Ты моя дочь, – снова говорит она, на этот раз с благоговейным шепотом. А затем поднимает руку и прижимает к моей щеке. – Я так давно хотела тебе сказать об этом. – Ее брови хмурятся. – Но дала себе обещание, что никогда этого не сделаю.
Вода бежит по моим ногам, плескаясь у лодыжек. Но я не чувствую холода.
– О чем… О чем вы говорите? – с трудом выдавливаю я слова.
– Твой отец… он не был моим amouré. И отцом Аилессы тоже.
Каждое ее слово обрушивается на меня с силой молота.
– Но… – Я качаю головой. – У нас с Аилессой слишком маленькая разница в возрасте. – Мне следует сосредоточиться на фактах и логике. Они докажут, что Одива врет. – Как вы можете быть матерью нам обоим?
– Тебе едва исполнилось шестнадцать, а Аилессе почти восемнадцать. Это вполне достаточная разница.
От услышанного кружится голова. То, что она только что сказала, – это позор. Святотатство. И я не хочу быть частью этого.
– Вы предали своего amouré! – восклицаю я. Боги подобрали ей идеальную пару, чтобы провести с ним вечность, но Одива наплевала на это. – Неужели вы никогда его не любили?
– Я любила твоего отца, Сабина.
Выражение лица Одивы меняется, и она становится моложе, превращаясь из главы нашей famille в девушку, окрыляемую надеждами.
И от этого вида мои колени едва не подкашиваются. Я вырываю руку из ее хватки и опускаюсь на край ручья.
Она подходит ближе и опускается передо мной на колени. Подол ее платья расплывается в воде темным облаком.
– Ты так на него похожа. Тот же оливковый цвет лица. Те же прекрасные глаза с золотистым кольцом радужки. – Она вновь тянется к моему лицу, но я отстраняюсь.
– У меня есть мать, – отрезаю я. – Моя мать.
Слова Одивы до сих пор не укладываются в голове.
Она тяжело вздыхает.
– Сиана не твоя настоящая мать, но она была очень набожной и преданной. Я сказала ей, что боги наградили меня двумя amourés и что мой дар настолько божественен, что остальным представительницам нашей famille нельзя о нем знать. Сказала, что боги доверили ей сохранить мою тайну, взамен пообещав ей большую честь в раю. И она охотно согласилась на мой план. После обряда посвящения она покинула Шато Кре, чтобы поселиться со своим возлюбленным. Я же уехала, чтобы скрыть беременность, сказав всем, что отправляюсь на долгую охоту. За это время я выносила и родила тебя, а потом отдала Сиане, чтобы она представила младенца как своего ребенка.
Я прячу лицо в дрожащих ладонях. Слова Одивы разрывают мне сердце. Я скорблю больше, чем когда-либо, о потере матери, которая любила меня, хоть ее и не связывали со мной кровные узы. Хоть меня и разъедает сейчас чувство предательства.
– Два года назад, после смерти Сианы, я почувствовала еще большую ответственность за твою жизнь, – объясняет Одива. – К тому же, чем старше ты становилась, тем сильнее напоминала своего отца. Я почувствовала еще более глубокую связь с ним через тебя и осознала, как сильно скучаю по нему. – Она вытаскивает кулон из черепа вороны и нежно поглаживает рубин. – Он был великим человеком, Сабина.
– Что случилось… с ним?
У меня сдавливает горло от слов «моим отцом». Если я произнесу их – даже мысленно – то, значит, поверю в слова Одивы. Но это ложь, предупреждение серебристой совы.
Ее лицо мрачнеет.
– Я никогда не играла песнь сирены для твоего отца. И он никогда не должен был умереть от моей руки. Но боги все равно отняли у него жизнь… вскоре после того, как я забеременела тобой. И наказали меня за то, что я полюбила его, заковав его душу в цепи. – Ее глаза темнеют и становятся еще чернее. – Когда я встретила его душу на мосту, то попыталась переправить его в мир Элары, но тут обрушились волны и налетел ветер, а его снесло к Вратам Тируса.
Слезы струятся по ее щекам. Это ужасно. Невинный человек не должен расплачиваться за грехи Одивы. И я не должна за это платить. Я не хочу быть их ребенком.
Но разве у меня есть выбор?
От этой мысли по коже расползаются мурашки. Я не могу отделаться от нее… и вдобавок начинаю искать доказательства этому. Одива смогла отыскать меня здесь потому, что между нами тоже существует связь, как между матерью и дочерью.
Она придвигается ближе.
– Разве ты не видишь, что ты особенная? Боги оставили тебя в живых.
Я безвольно опускаю руки. Тело охватывает невероятная усталость. Не думала, что способна ощутить подобное после получения благодати золотого шакала.
– Вряд ли они желают, чтобы я стала твоей наследницей. – Слова вырываются с трудом от подступающих рыданий.
– Они захотят, Сабина. Я хочу этого.
Я смотрю на женщину, стоящую передо мной на коленях. Ее платье промокло насквозь, а от высокомерия не осталось и следа. Даже ее величественные кости благодати не могут отвлечь внимания от страданий, проявившихся на ее лице.
– Ты нужна мне, – говорит она. – Думаю, Тирус не покажет мне золотого шакала, пока у меня не появится наследница.
Почему во мне горит сильное желание сказать «да»? Ведь золотой шакал уже мертв? Если Тирус и давал какой-то знак Одиве насчет меня, то лишь потому, что только я знаю, где похоронен шакал.
– И как же это случится? – спрашиваю я. – Ты объявишь famille, что я твоя дочь?
Они посчитают это таким же нелепым, как и я.
– Не могу этого сделать. Тебе следует это понять, Сабина. Обязанности Перевозчиц требуют большой веры. И она пошатнется, если они узнают, что я сделала.