Дверь слегка приоткрыта, и мне удается разглядеть примерно с полметра пространства в центре комнаты. И еще немного вправо и влево, если слегка наклониться.
Matrone стоит на коленях посреди комнаты. Она выглядит такой маленькой и уязвимой… и она сняла все свои кости благодати.
Они разложены вокруг нее: кулон в форме когтя из кости медведя-альбиноса и аналогичный кулон из кости филина, зубы ската-хвостокола, позвонки асписовой гадюки и череп ночной вечерницы. Одива честно призналась, что череп вороны не является костью благодати, поэтому он не лежит перед ней, а все так же висит на ее шее.
Глаза Одивы закрыты, руки вытянуты вперед, а сложенные вместе ладони опущены вниз. В такой же позе она молилась в ночь неудавшегося обряда посвящения Аилессы.
Я скольжу взглядом по ее прямым шелковистым волосам цвета воронова крыла, белоснежной коже и ярко-красным губам. Мы с ней совершенно не похожи. Как она может быть моей матерью?
Но затем с помощью моего улучшенного зрения я замечаю, что изгиб между ее шеей и плечами точно такой же, как у меня. И глаза, хоть и черные, а не карие, но по форме почти одинаковые. А еще мне бросаются в глаза ее руки, такие же, как у меня, до самых кончиков пальцев. Даже то, как мизинцы слегка оттопыриваются от остальных, словно зеркальное отражение моих рук.
Одива открывает глаза. Я вздрагиваю и отскакиваю от двери. Но как только сердце успокаивается, вновь подкрадываюсь обратно и заглядываю внутрь. Теперь в круге из костей благодати появилась чаша. И костяной нож. Одива не молится. Она проводит обряд. А костяное оружие используется лишь для ритуалов с принесением жертвы.
Но зачем ей такой ритуал?
Она поднимает нож, и я невольно вздрагиваю, наблюдая, как matrone прорезает линию на ладони. Хотя я не должна реагировать на это. Это стандартная часть ритуалов с принесением жертвы. К тому же мне не раз приходилось резать себя костями животных. Если бы Аилесса завершила обряд посвящения, ей бы пришлось разрезать свою ладонь ножом, покрытым кровью Бастьена.
Одива тянется к чаше. Но в ней находятся не кости животного или чья-то кровь, а прядь каштановых волос, перевязанная белым шнуром. Я прикрываю рот рукой, чтобы сдержать вздох. Аилесса единственная в нашей famille с таким цветом волос.
Одива капает кровь на волосы Аилессы.
И страх поднимается к моему горлу вместе с приступом тошноты. Что она делает? Возможно, она проводит церемонию почитания жизни моей сестры – может, Одива сожалеет, что не спасла ее, – но мне почему-то так не кажется. Да и кости Одивы расположены вокруг нее так же, как я располагала кости Аилессы у основания Кастельпонта, чтобы мост стал олицетворением ее тела.
По телу расползается озноб от осознания, что это может означать. Неужели мать способна убить собственного ребенка?
Ноги дрожат. А руки не слушаются. Я не могу поднять их, чтобы открыть дверь. Но просто обязана это сделать. Я должна остановить ритуал и не могу позволить…
– Это мои волосы, Тирус. Это моя кровь, что я разделяю со своей матерью.
Я слегка вздрагиваю. Не так начинается молитва принесения в жертву.
Да и любая из известных мне молитв.
– Услышь мой голос, Тирус, песню сирены моей души. Я – Аилесса, дочь Одивы.
Сердце пропускает удар. Одива не собирается убивать Аилессу. Она пытается притвориться ею перед богом подземного мира. И не имеет значения, что она даже не попыталась изменить голос, чтобы он звучал, как у Аилессы. Крови и волос должно хватить, чтобы провести Тируса.
– Я отказываюсь от своего первородства и от права наследования.
Мои глаза расширяются.
– Моя воля непоколебима. Да пусть будет так.
С ее губ слетает тяжелый вздох, а тело будто сдувается. По щекам Одивы струятся слезы, когда она проводит пальцами по пряди волос Аилессы.
– Ну вот, Тирус, ритуал завершен. – Она перекладывает волосы обратно в чашу и прижимает окровавленную руку к груди. – Надеюсь, это тебя удовлетворит. Я говорю сейчас как твоя слуга Одива. Прими мои многочисленные жертвы, отданные тебе за последние два года, взамен тех двух лет, что я провела со своим любимым.
Жар опаляет мое лицо. Мне ненавистно, что я – дитя, рожденное в союзе, который возник вопреки воле богов.
Она открывает глаза, но не поднимает головы.
– Я подарила тебе Огонь тысяч Освобожденных душ, вместо того, чтобы отправить их Эларе.
Эти слова не укладываются у меня в голове. Что она только что сказала?
– И теперь я прошу выполнить свою часть нашей сделки. – Она сглатывает. – Освободи моего возлюбленного из Подземного мира. Пусть он услышит мою песнь сирены и станет моим истинным amouré.
Я моргаю в надежде разогнать черные пятна перед глазами. Неужели я правильно поняла ее? Неужели моя мать действительно отправила тысячи невинных душ на вечные страдания только ради того, чтобы воскресить моего отца и связать их жизни воедино?
Дрожащими пальцами она вновь гладит волосы Аилессы.
– А что касается ребенка от мужчины, которого вы с Эларой выбрали для меня, я почти уладила этот вопрос. – Ее дыхание прерывается. – Молю тебя, Тирус… пожалуйста, измени требования, которые ты мне дал изначально. Не заставляй убивать свою первородную дочь.
В ушах начинает звенеть. Желчь подкатывает к горлу. В тот момент, когда я решила, что Аилессе ничего не угрожает от нашей матери… когда испытала небольшое облегчение от того, что хоть она и потеряла право первородства, но не лишилась своих благодатей… наконец поняла причины поступка Одивы, почему она совершила все те ужасные преступления против Освобожденных.
Она отдала Тирусу все, что только могла придумать, чтобы не лишать Аилессу жизни… Все, кроме отказа от сделки. И это самое ее страшное преступление из всех. Потому что я не сомневаюсь, что она убьет мою сестру, если это окажется единственным способом вернуть моего отца.
– Дай мне знак, что я могу сохранить жизнь Аилессе. – Одива разводит руки со сложенными вместе ладонями и опускает их вниз, к подземному миру. – Подари мне своего золотого шакала.
Вот только я уже убила золотого шакала.
А значит, Одива никогда не получит своего знака. И через какое-то время впадет в отчаяние и решится на последний шаг, способный умаслить Тируса, – на тот, о котором он просил, когда они впервые совершали эту сделку.
Решится на убийство Аилессы.
Я отшатываюсь от двери и судорожно пытаюсь вздохнуть. В голове путаются мысли. Я опираюсь рукой о каменную стену, чтобы устоять на ногах. Мне не следовало приходить сюда. Я никогда не смогу полюбить свою мать. А сейчас и вовсе ее ненавижу. И никогда не отдам ей костяную флейту. Если она воспользуется ею, чтобы вернуть моего отца из мертвых, Тирус сможет забрать жизнь Аилессы. А серебристая сова показала мне, что моя сестра и так близка к смерти.
Серебристая сова.
В животе все сжимается. Если она вновь приведет меня на Кастельпонт, то я… я…
Осознание пронзает меня, словно удар молнии.
Мои руки сжимаются в кулаки. Мышцы напрягаются, готовые действовать.
Я притворюсь Аилессой перед богами.
Благодаря Одиве я теперь знаю, как это сделать, хотя на уме у меня совершенно другой ритуал.
Я втягиваю воздух и стискиваю зубы, как это сделала бы Аилесса. А затем оставляю мать наедине с ее тщетными мольбами и на цыпочках крадусь к винтовой лестнице, ведущей в пещеры. Оказавшись внизу, я мчусь к комнате, которую мы с Аилессой когда-то делили на двоих. Ее гребень из панциря черепахи лежит на маленьком столике рядом с ее вещами. На зубцах осталось несколько рыжих волосков. Видимо, Одива забрала все остальные.
Я запихиваю расческу в свой охотничий рюкзак вместе с вырезанной костяной флейтой. Ритуальный нож Аилессы уже висит у меня на поясе. Натянув плащ, я накидываю капюшон и отправляюсь на Кастельпонт.
Наконец-то я знаю, как спасти жизнь своей сестры.
41. Бастьен
Я несусь по туннелям катакомб обратно в комнату так быстро, как только могу. Нож отца снова в ножнах и слегка бьет по бедру, но я все еще нервничаю. Меня злит, что пришлось оставить друзей, особенно после того, как на Жюли напал Скованный в камере шахты под куполом. А еще меня злит, что пришлось расстаться с Аилессой, особенно после того, как мы чуть не поцеловались.
Мне не следовало влюбляться в нее, но я влюбился. Сильно. Всем сердцем. Осталось придумать, как объяснить это Жюли.
Но когда я добираюсь до стены из черепов, то слышу гортанный крик, отчего невольно останавливаюсь.
Это кричал Марсель. А он никогда не кричит. Не раздумывая, я вытаскиваю нож и врываюсь в комнату.
– Скованный… где он?
Жюли прижимается к стене. А Марсель замер с горшком в руках, словно защищаясь от нее.
– Что происходит? Где Аилесса?
Марсель швыряет горшок в Жюли. Но она успевает пригнуться, и тот разбивается у нее над головой.
– Что ты творишь? – кричу я.
– Он в ней! – Марсель указывает на сестру пальцем и хватает с полки еще один горшок.
– Кто в ней?
– Мертвец! Он завладел ее телом.
Я поворачиваюсь к Жюли. А она пронзает брата взглядом, наполненным ненавистью. В каждой руке она сжимает по ножу – свой и Марселя.
– Жюли, подожди!
Но она бросается на брата. Марсель в ответ швыряет в нее горшок. И в этот раз попадает в плечо. Я подлетаю к ней, как только она вновь предпринимает попытку атаковать. А затем резко тяну назад. Из рук Жюли выпадает один из ножей, и она кричит, но голос звучит гортанно и неестественно. Только тогда я понимаю, что случайно схватил ее за раненую руку.
– Не отпускай ее! – кричит Марсель, но я уже инстинктивно ослабил хватку.
– Ей больно!
Моя ладонь вся залита кровью.
– Мы должны причинить ей боль, чтобы остановить мертвеца. Только постарайся ее не убить.
Постарайся не убить?
Жюли тянется за ножом, который уронила. Но я успеваю пнуть его подальше, после чего отступаю назад, не зная, как с ней бороться.