Да, танцевать я тоже училась в лесу. Не потому, что это было такой же тайной, как наши «волчьи» уроки (в которых я тогда ещё не видела смысла, но которые мне нравились всё равно за секретность и за то, что происходили в нашем параллельном измерении), а просто из-за отсутствия другого места. Поразительно, сколько знал Пеко о думба! Некоторые приёмы не были известны ни одной прёмзельской цыганке. Брат знал не менее восьмидесяти разных движений, столько же связок, показывал, как работать на большом пространстве и как — на крохотном пятачке. Как танцевать с шалью, покровом, платками, ножами, тростью, цепью, кувшином, цветочной корзиной, бубном, веером, кубками, на стёклах, на углях, на скользкой мокрой траве. Как использовать браслеты, кастаньеты, оборки одежды, волосы. Как повернуть голову, «поймать» внимание зрителя и удержать его. Как вертеться без опоры для взгляда и не впадать в вертиго. Его исчерченное пепельными шрамами тело было сильно и гибко, как у «волка», а знания — поистине неисчерпаемы. Пеко знал не просто основы — тысячи и тысячи мелких хитростей и важных секретов. Если бы он только захотел, он стал бы знаменитейшим из исполнителей думба в Галиции, поскольку мужскую версию танца он тоже знал в совершенстве и иногда демонстрировал мне. Но ему просто надо было обеспечить мне будущее — он очень хорошо рассчитал, что с этой профессией я не пропаду. Она не требует дипломов, только мастерства. Она хорошо объясняет ночной образ жизни — большинство выступлений проходят от восьми часов вечера до трёх часов ночи. Наконец, природные достоинства «волка», такие, как большая гибкость и быстрота движений, в танце дают огромное преимущество.
С тех пор для меня нет места для танца лучше, чем лесная поляна. Особенно — залитая светом луны, когда трава блестит серебром, а деревья и тени черны.
Когда я просыпаюсь, день уже клонится к вечеру — часов около шести. Кристо куда-то исчез. Я, впрочем, догадываюсь, куда он мог исчезнуть, и потому спокойно пью свою колу.
В мягком солнечном свете наша полянка выглядит поразительно мирно. Стрекочут в высокой траве кузнечики — я улыбаюсь им.
Когда кузен возвращается, я уже бодра, весела и танцую, наслаждаясь послушливой силой мышц. Трава стёрла с моих ног дорожную пыль — свернув с шоссе, я сняла кеды и пошла босиком, радуясь этому чисто летнему ощущению. Зелёные стебли немного цепляются за джинсы, но тут же отпускают. Танец, тишина и летнее солнце приводят меня в умиротворение, и я улыбаюсь, завидев Кристо. Делаю специально для него несколько движений руками и бёдрами, и он тоже улыбается. В руках у него узелок из его же косынки.
— Что там у тебя?
Кристо чуть разводит края узелка, показывая мне. Я сначала не могу понять, что это за серый клубок, но потом меня озаряет:
— Ой! Ёжик!
— Ага. Сейчас разведём костерок. Запечь интересней, но пожарить быстрее будет, да?
— Чего?! Кого?! Ежа, что ли?!
— Да.
— Кристо, ты дурак?!
— Да что такое-то на этот раз?! — его голос даже звенит от обиды.
— Да ничего! Отпусти ежа немедленно, не мучь животное!
— Но я же его поймал!
— Вот именно, ты поймал, ты и отпусти!
— Да чтоб у тебя на могиле черти плясали! — кузен в сердцах запускает косынку с ежом куда-то в заросли.
— Что ты сейчас сказал?!
— Ничего. Извини.
Кристо словно весь затухает. Усаживается по-цыгански под дерево, приваливается к стволу.
— Косынку, дурак, подбери.
Вскакивает, уходит в чащобу. Долго там бродит, шуршит-трещит. Даже как-то очень долго. Возвращается: в одной руке косынка, в другой — ежиные лапы. Неожиданно длинное ежиное тельце беспомощно развернулось.
— Наткнулся, пока косынку искал. Он, когда летел, о дерево хряпнулся. Даже потроха вылетели, — объясняет хмуро кузен. — Будем хоронить?
— Святая ж Мать… Ладно, разводи давай костёр. Только дёрн под него срежь. А то устроишь пожар на радостях…
На вкус ежиные ломтики на прутах мало отличаются от жареного в тех же условиях мяса, скажем, козлёнка. Мясо и мясо. Жалко ёжика…
Вечер мы посвящаем тренировке, а ночью потихоньку идём параллельно дороге на Цеглед. Я не обуваюсь даже в крохотных городках, которые мы пересекаем насквозь — всё равно никто нас не видит, а вот непривычный к асфальту Кристо каждый раз устраивает церемонии сначала с натягиванием носков и кедов, а потом с разоблачением.
— Да ты бы не разувался, что ли, — говорю я.
— Мне хочется… мы же не спешим?
Мы не спешим. Нам надо растянуть путь до Сегеда на неделю.
На рассвете мы умываемся на подвернувшейся колонке. Я отбираю косынку у Кристо, чтобы перевязать мокрые волосы, иначе ветровка и майка на спине насквозь промокнут.
Часов в девять заходим в Альбертиршу. Договариваемся со сторожем общинного сада на окраине, чтобы он пустил нас в сторожку поспать часов до двух дня. Кровать у него одна, и я безжалостно изгоняю Кристо на пол. Поворочавшись на жёстких досках, он уходит спать во двор, на травку под кустом жасмина. И в результате просыпается раньше меня: около полудня заряжает ливень.
В воскресенье в полдвенадцатого я привожу Кристо позавтракать в кафе «Матусалем» на площади Сечень — главной площади Сегеда. Заказываю фасолевый гуляш по-сегедски — единственное блюдо с представителями бобовых, которое я признаю, кроме фасоли по-цыгански. Оно мне приглянулось ещё во время поездки с Батори и Язмин. Кристо держится немного настороженно, не без оснований подозревая, что я просто хочу встретиться с одним из вампиров Батори, вместо того, чтобы нормально поохотиться. Поэтому, когда к нашему столику подходит с приветствием Эльза, он напрягается — но тут же расслабляется, поняв, что это обычный человек. Насколько, конечно, может быть обычной Эльза.
— Перекусишь с нами? — предлагаю я.
— Только чашечку кофе.
Эльза заплела волосы в мужскую косицу и в романтически-свободной чёрной рубашке выглядит, как мальчик с портретов начала прошлого века. Я представляю их с Кристо друг другу:
— Мой кузен, Кристо Коварж. Мой хороший друг… Вертер. Если что, с ним мы тоже не любовники.
«Вертер» выгибает кошачьими спинками светлые брови, но сдержанно говорит:
— Приятно познакомиться. Наслышан.
Кристо бормочет в ответ нечто столь же любезное.
— Нам бы помыться да поспать. Можно к тебе с этим делом? — спрашиваю я Эльзу.
— Конечно.
Когда мы идём по улице вслед за ней, Кристо наклоняется к моему уху:
— Лилянка… Знаешь, мне чего-то кажется… Этот твой Вертер… Он, ну, как бы девчонка… Похож на девчонку.
— Кристо, ты дурак?
Кузен смущается:
— Нет… на минутку показалось. Будто девчонкой пахнуло.
— Мы тут на улице не одни. Девчонкой могло пахнуть от любой девчонки.
— Ну, в общем, да. Ладно… да.
Кристо опять просыпается раньше меня. Когда я спускаюсь в гостиную, он сидит на диване нахохленный, покрасневший и очень мрачный. Увидев меня, вскакивает:
— Ты! Я думал, у тебя немножко ума появилось — но ты смотришь в рот этому Батори и водишь меня по его гомосекам!
— Что ты, Кристо. Вертер не такой ни разу, — невинно откликаюсь я.
— Я думаю, ваш кузен сейчас говорит про меня, — раздаётся голос Ференца. Оказывается, он сидит в дальнем углу с книгой. — Прошу прощения, я услышал слово «гомосек» и подумал, что в цыганском оно значит то же, что в остальных языках Империи.
Я смущаюсь:
— Простите. Мой кузен…
— Да, Леманн мне рассказывал.
— Но лично я очень рада вас видеть.
— А я вас. Отлично выглядите, — Ференц откладывает книгу и подходит ко мне. — Вижу танцовщицу Лилиану Хорват уже в третий раз… может быть, наконец, увижу её знаменитый танец?
Он целует мне руку. Я улыбаюсь:
— Если вы готовы заплатить за него кровью.
После ужина мы с Ференцем по очереди берём в руки гитару, исполняя то цыганские, то венгерские песни. «Вертер»-Эльза погромыхивает на кухне посудой. Кристо сидит, забившись в дальнее кресло, и смотрит исподлобья. Мы стараемся не обращать на него внимания.
— Лилиана, не томите! — восклицает, наконец, Ференц. — Я жду вашего думба!
— Думба, мой любезный друг, — наставительно произношу я, — исполняется исключительно под открытым небом. Это — обычай, освящённый веками. Для помещений есть особая версия танца, пашдум.
— Это турецкое слово?
— Нет, цыганское.
— А звучит как турецкое… В цыганском много турецких слов?
— Ни одного не знаю. Мы танец будем смотреть или обсуждать лингвистические заморочки?
— Конечно, танец! Дружочек! — Ференц возвышает голос. — Включи нам что-нибудь цыганское.
Эльза появляется в своём обычном фартуке, с распущенными волосами. Кристо косится на неё подозрительно.
— Цыганское словацкое, цыганское венгерское или цыганское югославское? — уточняет Эльза, изучая стойки с дисками.
— Не говорите! — вскидывает узкую ладонь Ференц. — Я угадаю. Цыганское югославское!
Ага, очень сложная была загадка. Какой цыганской культуры девушка по фамилии Хорват? Вдруг прусской, а?
Я стараюсь не допустить и грамма сарказма в свою улыбку, когда киваю вампиру. В доме у Ференца мы ходим, по примеру хозяина, обутые, и я выхожу в середину комнаты на дробях. Плавно и небрежно взмахиваю кистями. Кокетливо потряхиваю плечиками. И — начинаю плести ногами «фигуры». Хорошая танцовщица должна знать их не меньше двадцати. Я знаю уже штук сорок-пятьдесят — заинтересовалась после первого посещения Кутна Горы, а всё, связанное с танцем, мне даётся очень легко. Песня очень озорная, задорная, и я мгновенно вхожу в кураж.
Когда она заканчивается, Ференц всплескивает руками:
— Это же чудесно! Изумительно! Вы замечательная танцовщица, Лили! А ещё один танец можете?
— Да хоть десять.
— Дружочек! — Ференц обращает молящие глаза на Эльзу, и та включает следующую песню. Я делаю проходку по кругу, расхаживаясь, и только вступаю в центр, как передо мной оказывается Кристо. Я невольно отшатываюсь: лицо у него — будто зарезать меня хочет. Глаза просто сверкают. Но вместо нападения он прищёлкивает пальцами и, глядя мне в глаза, начинает танец. Ноги его двигаются с такой скоростью, что, кажется, сейчас косой заплетутся. Кеды щёлкают немногим хуже ботинок — у меня звук получается и тише, и глуше. Мне кажется, что уголки рта у Кристо чуть приподняты, словно в насмешке, и я встаю напротив, подхватывая его движения. Мы двигаемся по окружности, вокруг невидимой оси, кружим, как два волка перед боем. Иногда «фигура» мне незнакома, и тогда я делаю другую. Иногда движение начинается так же, как другое, и я ошибаюсь. Тогда уголки рта у Кристо снова подрагивают, но я с вызовом гляжу на него и довожу свою «фигуру» до конца. Мы кружим, щёлкая кедами по паркету, сменяя одно стремительное и сложное па другим. Я чувствую, как взмокла на мне чистая майка: для меня этот танец всё ещё непривычен, слишком быстр, слишком сложен. Резко болят икры, но чёрт спляши на моей могиле, если я дам этому сопляку обставить меня в моём ремесле! И я держу темп, держу рисунок, держу взгляд!