— Ммм, я немного пьяна, — признаюсь я. — Но это просто шампанское. В честь моего дня рождения. И я принесла деньги.
Я кидаю свёрток из банкнот на диван рядом с Кристо.
— Это как-то связано с тем, что от тебя пахнет мужским одеколоном и… самкой? — мне кажется, или он с языка скусил совсем другое слово, более кинологическое?
— Это не мужской, это одеколон Батори.
— Ты оставила меня здесь одного, спящего, чтобы пойти развлекаться с Батори? Я уже недостоин присутствовать на твоих праздниках, да? И недостоин находиться в безопасности?
Да, у него действительно есть повод злиться на меня.
— Извини.
Я иду в ванную, чтобы выполоскать рот после поездки. Когда я возвращаюсь, кузен сидит в прежней позе. Деньги валяются рядом с ним — не похоже, чтобы он их попробовал хотя бы пересчитать.
— Если ты настроен поговорить…
— Настроен.
— … то у меня к тебе есть вопрос. Почему нам нельзя ехать в Кутна Гору?
Ого! Кажется, у меня сегодня день растерянных мужчин. Сердитая поза Кристо расползается, как намокшая газетная бумага. Он наклоняется, оперевшись локтями на колени, сцепляет руки и пристально на них смотрит, будто проверяет — крепко ли? В результате мне приходится созерцать его белобрысую макушку.
— Лилян… Помнишь, ты, когда мы под дождь попали, говорила, что семья найдёт тебе в мужья какого-нибудь убогого? — собравшись то ли с духом, то ли с мыслями, спрашивает Кристо.
— Хочешь сказать, мне уже кого-то нашли?!
— В общем, да. Меня.
Чёрт. Мне надо присесть. Я делаю несколько неверных шагов к кровати и падаю на неё.
— Так. Хм… Не можешь мне налить вина?
— Да. Сейчас.
Он двигается чуть торопливей, чем обычно; вынимает из бара бутылку, стакан. Слегка разбавляет вино минералкой — из красного оно превращается в розовое. Можно подумать, такая я пьяная стану со стакана чистого вина!
— Спасибо.
Я пью кислую, чуть пузырящуюся жидкость, пытаясь собраться с мыслями.
— Так… можно с самого начала?
— А что считать началом?
— Ну… например, почему я последняя, кто об этом узнаёт. Даже Батори — и тот в курсе. Но не я.
— А он откуда?
— Видимо, кто-то из «волков» его семьи тоже знал. Вопрос не в этом. Почему ты мне сразу не сказал?
— Сначала я думал, что ты знаешь. Это казалось таким очевидным. Помнишь, мы с тобой танцевали на Пасху? Так танцуют только помолвленные. Если, конечно, не на сцене.
Я вспомнила хихикающих Илонку и Патрину.
— Но ведь и брат с сестрой могут…
— Могут, но… в общем, все это восприняли именно как танец жениха и невесты. А потом я понял, что ты ничего не знаешь. Потому что ты со мной говорила не как с будущим мужем. Просто как с «волчонком».
— А почему ничего не сказал?
— Мне показалось, что тебе это не понравится.
— Да уж.
Я пытаюсь отхлебнуть ещё вина, но обнаруживаю, что оно закончилось.
— И когда нас успели… сговорить? Я в Кутна Горе два раза в жизни была.
— Когда мне было восемь лет.
— Что?! Моя мать не стала бы…
— Твой брат.
— Пеко?! Мне нужно ещё вина.
— Да. Сейчас.
Пока Кристо наполняет мой бокал, я пытаюсь подумать что-нибудь умное. Что-нибудь умнее, чем просто «Пеко?!». Когда Кристо было восемь, мне было тринадцать, а Пеко — двадцать один. Ну да, взрослый уже — с учётом того, что моя мать не общалась с роднёй в Кутна Горе, единственный взрослый из моих близких родственников, с цыганской точки зрения.
— Так он что, был знаком с твоим отцом?
— Ещё как. Отец каждое лето ездил в Куттенберг, как и твой брат. Они много общались, с тех пор, как Пеко помог упокоить вашего с ним отца.
— Как это помог?!
— Моему отцу была нужна помощь. Он попросил Пеко.
— Да ведь ему всего семь лет было!
— Да. Но он был крепкий парнишка. Я не знаю всех подробностей, но в процессе дядя Джура, то есть ваш отец, сильно укусил его, так что даже пришивать мясо пришлось. Но Пеко и слезы не проронил.
Я вспомнила шрамы на коже брата. Один из них, оказывается, был не от собачьих зубов.
Неудивительно, что он всегда был такой странный.
— Отец опекал твоего брата. Много проводил с ним времени. Я думаю, отец и рассказал Пеко всё то, чему он тебя потом научил. И я точно знаю, что твой брат несколько раз помогал отцу в охоте.
— И они решили закрепить свою дружбу сговором.
— Да.
— То есть, ты всегда знал, что однажды женишься на мне?
— Да.
— Но ведь ты меня никогда не видел.
— Пеко передавал фотографии.
— И ты младше меня.
— Только на пять лет. Это обычное дело. Знаешь, как говорят — молодой муж ласковей.
— Да уж. Ты меня прости, но твой покойный отец, мир его праху, был шибанутый. Попросить семилетнего мальчика упокоить собственного отца. В голове не умещается.
— Ему нужна была помощь. А твой брат уже привык общаться с упырём. Это в любом случае действует на сознание.
— Интересные соображения. Чёрт, у меня не укладывается в голове! Почему мой брат мне никогда ничего не говорил?!
— Я не знаю.
— Налей мне ещё вина.
— Может быть, хватит?
— Я всего лишь праздную свой день рождения. Это тоже безнравственно?
— Нет.
Кристо забирает мой стакан и вновь отходит к бару.
— Значит, если мы появимся в Кутна Горе, нас поженят?
— Думаю, они ожидали, что мы через месяц-другой приедем. С простынёй.
— Святая ж Мать! — я принимаю стакан и тут же делаю глоток. Гадость какая. — И что ты намерен с этим делать?
— С чем?
— Со мной.
Кристо говорит, тщательно подбирая слова:
— Я не хотел бы, чтобы это было против твоей воли. Особенно если тебе нравится кто-то другой… Но если помолвка будет расторгнута, моя мачеха будет очень огорчена. И молва пойдёт. Ей это будет тяжело. Я бы хотел жениться на тебе.
Очень романтично, детка.
— А как же Марийка?
— Я перестал с ней общаться. После того, как тот верзила чуть не… — Кристо запинается, и я подсказываю:
— Чуть не изнасиловал меня.
— Да.
— И ты тут же, из чувства долга, поставил крест на своей любви. Очень большое и светлое, должно быть, было чувство. Особенно учитывая ещё и Язмин.
Он смотрит угрюмо, но молчит. Лишь когда я допиваю вино, произносит:
— Тебе это тоже хорошо. Ты же сама говорила: у других, мол, раз-два и свадьба.
— Я говорила не «раз-два», а «любовь-морковь». Любовь, понимаешь?
— Любовь всегда можно найти. А свадьба сама по себе. Во-первых, после неё уже не надо беспокоиться о девственности. Во-вторых, если что-то не сложилось, через год можно развестись. И сойтись с тем, кто тебе нравится. В-третьих, обычные цыгане относятся к тебе лучше. Потому что ты для них понятней, если в твоей жизни есть что-то привычное, такое же, как у них.
— Помолчи. Меня сейчас стошнит.
— Это от вина.
— Нет. Это от жизни.
Кристо отходит к дивану. Подбирает деньги.
— Я схожу в магазин.
Да хоть к ежам лесным. К дьяволу на его тринадцать рогов.
Мне хочется кинуть стаканом в стену, но я аккуратно ставлю его на барную стойку, когда за моим наречённым (моим, но не мной!) закрывается дверь. О да, я знала, что с возрастом узнаёшь много нового, но представляла себе это процесс более плавным. А не так: исполнилось тебе двадцать три года, и ты — раз! — узнаёшь, что когда-то пережила смерть, два! — что ты с тринадцати лет просватана, три! — что твой подопечный, мальчишка, которого ты шпыняешь, давно готовится шпынять тебя и постоянно, как теперь уже ясно, примеряет на себя роль твоего мужа и господина. Я вспоминаю, как в Эделене Кристо кинул мне: «Приготовь обед». Да, это были интонации, с какими цыган обращается к жене. И они прорывались постоянно. Надо было быть дурочкой, чтобы принять их за подростковый гонор.
Он говорил о том, что мне даст свадьба. И умолчал о том, что мне будет за отказ от неё. Вероятней всего, обе семьи почувствуют себя оскорблёнными, и я лишусь поддержки цыган. Даже ещё незнакомых — новости в цыганском мире распространяются быстро. Лишусь не только помощи — которую получала, оказывается, ещё даже не зная об этом — лишусь и праздников в кругу большой, шумной, дружной семьи. Утренней переклички из распахнутых окон. Танцев в фойе. Пасхального хлеба. Всего, что сделало меня счастливой в двадцать два года.
Или нет. Возможно, сначала семья предпримет ещё две-три попытки. Мало ли одиноких «волков» или цыган-вдовцов с детьми на руках. («Вообще-то мало,» услужливо подсказывает внутренний голос).
У меня даже голова болит от всех мыслей. Может быть, мне просто отложить эту проблему на потом? Собственно, Кристо так и делал последние полгода. Просто не заглядывать к родственникам. А там как-нибудь само решится. Например, найдёт себе Кристо новую Марийку, да и женится украдкой. И тогда все меня же будут жалеть. Нужно просто немного времени, чтобы всё само собой утряслось.
И в любом случае, мне ещё два месяца необходимо сохранять свою девственность. За это время может случиться много всего.
Когда Кристо возвращается, я уже спокойна. В его руках сразу несколько бумажных пакетов: с едой из ресторана, с колой, со свежими рубашкой и блузкой и с плоской коробкой, обвязанной ленточкой. Коробку он протягивает мне:
— С днём рождения.
Внутри — целый набор: серебряные серёжки явно цыганского дизайна, перстенёк, два узорных браслета.
— Ты что, разом все деньги решил потратить?
— Нет. На всё ушло меньше четверти. Ты разве не видела, сколько упырь тебе дал?
— Нет. Спасибо.
Я примеряю украшения. Браслеты выбраны очень хорошо: обычно те, что мне дарят, легко сваливаются, потому что у меня тонкая кисть. Перстенёк налезает нормально только на мизинец. Серёжки лёгкие, ажурные, в ушах почти не чувствуются. Эх, в таком бы виде — да встречаться тогда с Батори. Я вспоминаю его полный жалости взгляд. А как он на меня ещё мог смотреть? Потная, запылённая, в мятой несвежей одежде, без единого колечка — не прекрасная дама, но нищенка и бродяжка.