— Уговорил, братка. Сади меня за стол. Как тебя зовут?
— Лико.
— Шимшир,[46] очень приятно.
Не называть же своё настоящее имя. И кровососа, я почти уверена, зовут не Лико — это больше похоже на иронию, ведь, как подсказывает мне лицейское образование, «ликос» по древнегречески — «волк».
Гуляш недурен — да что там, после весьма специфической диеты в скитаниях по сельской местности он просто чудесен. Я примешиваю к нему кусочки колбасы и, ворча от наслаждения, поедаю, смакуя каждый кусочек.
— Приятно видеть, когда красивая девушка так счастлива, — замечает Лико. Его улыбка мне подозрительна, но я решаю не реагировать на подколки и доедаю завтрак, запивая по мере необходимости вином. Наконец, когда я, сыто отдуваясь, принимаюсь расплетать косички, упырь обращается ко мне:
— Итак, ты ищешь «волков», которые нападают на вампиров и используют магию крови, чтобы избежать наказания или мести.
— Очевидно так, — подтверждаю я.
— Одно из двух, или ты намерена к ним присоединиться, или вы с ними враги. Возможно, дело в кровной мести.
— Возможно, — не отрицаю я. В конце концов, официально — я знаю это от Кристо — я принадлежу семье Батори, как и убитый Люцией Драго.
— А может быть, ты соратница императора и его «волчицы» Лилианы Хорват, а значит, преследуешь ту, что угрожает императорской власти. Тайно.
— Хорошая версия.
— И я к ней склоняюсь. Я даже думаю, что вы близко знакомы с Лилианой. Очень близко.
— А тебе-то что? Мечтаешь об автографе?
— Дело в том, что я поэт. И Лилиана меня интересует как… тема. Муза, если хотите. Сейчас я пишу поэму о воцарении императора вампиров. Конечно же, прелестная танцовщица — один из главных персонажей. Ведь она — вторая «волчица» за историю, кому удалось покорить Сердце Луны.
— Ого! Значит, у вампиров уже был император?!
— Нет. И ту «волчицу», и её отца убили, едва они вышли из кузни. Всадили в каждого около полусотни серебряных стрел.
Я непроизвольно поёживаюсь.
— Печальная история.
— О да, она достойна отдельной поэмы. Но сейчас я пишу о Лилиане. Я могу догадываться, как прошёл обряд. Но я ничего не знаю о предыстории, и особенно о характере её отношений с Батори. Ходят разные слухи. Одни говорят, что они любовники…
— С Ловашем?! И не отсыхают же языки! У них никогда ничего такого не было! А если и будет, то только законно! Лилянка — честная девушка!
— … а другие — что она его незаконная дочь, рождённая от польской дворянки.
— Ну, это просто путаница. У него была дочь примерно того же возраста, а мать Лилианы действительно польская дворянка. Но его дочь умерла, когда ей было шестнадцать.
— Это он так говорит?
Кого-то мне это напоминает!
— Это говорит его досье. Кстати, надо будет покопаться в твоём.
— Увы, оно и вполовину не так интересно. Хотя бы потому, что мне не шестьсот лет, а только чуть больше ста. Так что у них за отношения с Лилианой? Говорят, они очень близки друг другу. Что их связывает?
— Мечта о мире в Венской Империи, например. Общие испытания. Обряд. Лилянка — «ручной белый волк» императора Батори, в конце концов.
— Испытания? Можно подробнее? Мне кажется, это будет хорошо для поэмы.
Я разрываюсь между побуждением послать его и желанием наконец-то поделиться с кем-нибудь пережитым. Когда к последнему присоединяется мысль о том, как недурно будет оставить о себе память не только в идиотских статейках, но и, ради разнообразия, в героической поэме, я вздыхаю и завожу рассказ. Примерно с того места, когда я попыталась заколоть будущего императора себе на колбасу. Конечно, я многое упускаю и сокращаю — к чему благодарным потомкам знать о том, как нелепо начался наш с Ловашем разговор под окном дядиного дома, или о том, как Кристо переспал с Язмин? Соль же не в этом! К концу рассказа я так увлекаюсь, что забываю говорить о себе в третьем лице — по счастью, Лико тоже увлечён и не обращает на это никакого внимания.
— Ну вот, а когда обряд закончился, Лилиана стала «ручным белым волком», — закругляюсь я наконец.
— Хранителем смерти императора…
— Чего?
— Ведь он почти неуязвим, пока она жива. Его оберегает сама удача, таково одно из свойств Сердца. Значит, «волчица» хранит его смерть.
Лико вертит головой, пока не находит какую-то тетрадь и ручку, и торопливо пишет на открывшейся странице: lacustodiadesumuerte.[47]
— Надо только чем-нибудь заменить «волчицу», — говорит он. — Очень неблагозвучно.
— Почему это?!
— В романских языках таким словом обозначают нехорошую профессию.
— Ну, вы извращенцы! Какая связь между этой профессией и благородным зверем?
Но вампир меня не слушает.
— «Лика», — говорит он. — «Lica» suenamuybien. El idioma griego es siempre noble.[48]
Прежде, чем его разум окончательно покинул наш мир ради высших эмпирей, я дёргаю вампира за рукав:
— Мужик, слышь, раз ты такой сегодня добрый, дай денег!
— В куртке в прихожей, — не поднимая глаз от тетради, бормочет аргентинец. — Во внутреннем кармане бумажник. Una chica gitana, el pelo de plata, una lica urbana, un boton…[49]
М-да, это не Лорка. Судя по ритму, скорее, что-то вроде Йозефа Кайнара:[50] трампам-трампарам-трампарам-трампарам-пам!
Я беру из бумажника примерно половину вампирского капитала и покидаю апартман, аккуратно прикрыв за собой дверь. Мне ещё надо где-то отоспаться перед охотой. В хатке у чужого упыря как-то не очень хочется, тем более что он очень уж странный.
Примерно через час поисков по дворам незакрытых подвальных окон мне изменяет удача. Я напарываюсь сразу на троих «волков». Все примерно мои ровесники. Сначала они просто ходят за мной, так что мне приходится оглядывать окошки незаметно и шагать с целеустремлённым видом, не сильно петляя. Но в темноте арки одного из проходных дворов парни в два прыжка сокращают расстояние между нами и прижимают меня к стене. В самом буквальном смысле: схватив за руки, придавливают их к кирпичной кладке.
— Эй! Я позову полицию! — не очень уверенно угрожаю я, чувствуя, как разом ослабли колени.
— А мне почему-то кажется, что ты не меньше нашего не хочешь с ней связываться… госпожа «ручной волк», — усмехается тот из «волков», что не держит меня.
— Какого чёрта!
Он поднимает мне чёлку:
— С этим носом ты ещё, чего доброго, примешь отпираться, что тебя зовут Лилиана Хорват?
— Вот и буду! Меня зовут Шимшир Байрамович, я подданная Королевства Югославии! Немедленно отпустите меня, или я закричу! — чёрт, ну почему выходит так фальшиво? Я стараюсь компенсировать деланные интонации грозным взглядом.
— Может быть, ты будешь отрицать и то, что у тебя на шее сейчас два ошейника? — «волк», улыбаясь, начинает дёргать застёжки над моим горлом, да так грубо, что я чуть не задыхаюсь. Наконец, полоска кожи повисает в его пальцах, и сразу за тем я вижу, как вытягивается, глупея, его лицо.
— Это, по ходу, не она, — подаёт голос парень, удерживающий мою левую руку. Я не совсем понимаю, что происходит, но спешу укрепить свои позиции:
— Сожри вас многорогий, меня зовут Шимшир, и если всё это вы затеяли, чтобы обесчестить меня под идиотским предлогом, то крест могу целовать, что за меня есть кому посчитаться! У меня четыре брата и двое дядей!
— Прости, сестра, — смиренно говорит «волк» с моим ошейником в руках. Его приятели отпускают мне руки, и я могу отлепиться от стенки. — Мы обознались из-за этой штуки у тебя на шее. Не стоит её носить в нашем городе.
— Я говорил, это не она, слишком белобрысая, — это парень, державший мою правую руку.
— Марийка теперь тоже слишком белобрысая, — возражает ему вожак.
— У Марийки видно, что обесцвеченная, потому что цвет ровный. А здесь живой, с оттенками. У меня сестра парикмахер, я такие дела вижу.
— Ничего не понимаю, что происходит в этом чёртовом городе? Мало того, что трон под задницей кровососа, так ещё и «волки» охотятся друг на друга! Если, конечно, это была не идиотская шутка, — я выжидательно гляжу на вожака, но тот только пожимает плечами:
— Это местные дела, сестра. Мы не можем болтать о них на улице.
— Упырские прихвостни, — бурчу я, разворачиваясь, чтобы пойти своей дорогой.
— Подожди! — говорит вожак мне в спину. — Приходи сегодня вечером в «Фехер кирай».
— Мать свою туда приглашай! Я честная девушка, и у меня есть жених!
— Считай, что тебя пригласила Люция Шерифович.
Я останавливаюсь:
— Да ну? Побожись!
Вожак торжественно целует крест и произносит цыганскую клятву. Я только головой качаю:
— Ну, дела… Но смотри, на случай, если ты решишь превратить эту встречу в свиданку, я с собой возьму брата!
Вожак умиротворяюще поднимает руки, и я, метнув в него ещё один грозный взгляд, гордо удаляюсь.
Сожри меня многорогий, чуть не умерла на месте. Кто мог подумать, что эта штуковина умеет перемещаться по телу? Я только сейчас наконец почувствовала её — прохладные звенья широким браслетом, почти гладиаторским наручем, обвили мою правую руку.
Вместо того, чтобы отсыпаться, я сначала купила себе нормальную летнюю одежду: лёгкий брючный костюмчик и майку. Сапоги я тоже сменила на кеды. После этого осталось ещё приличное количество денег, и я сходила в кино на новую картину Мишеля Дахмани,[51] пересекла город на трамвае, продремав весь маршрут, пообедала в каком-то бистро на окраине города, посмотрела в интернет-кафе адрес «Фехер кирая», ещё разок прокатилась на трамвае и только после этого поспала несколько часов на прогретой солнцем лужайке на территории Университета Корвина. В восемь вечера я уже снова на ногах. Понятное дело, в одиночку с Люцией и её кодлой мне не справиться, но в полицию звонить нет смысла — во-первых, не факт, что они поверят и приедут, во-вторых, не факт, что у Люции там нет своих людей, которые её предупредят. Зайдя в телефонную кабинку, я мучительно пытаюсь сообразить, к кому ещё можно обратиться. В Будапеште у меня не так много знакомых, да ещё достаточно близких к Ловашу и достаточно умных, чтобы сразу всё понять и поверить. Пожалуй, только Ладислав Тот. И звонить ему надо на телефон «для своих». Я прикусываю язык, стараясь сосредоточиться и вспомнить номер, который набирал в таких случаях Ловаш. И ведь не факт, кстати, что этот номер не прослушивается. Я кидаю в монетоприёмник аппарата две полукроны — в Венской Империи снова единая валюта — и набираю одну за другой одиннадцать цифр. Длинные гудки. Минута, другая. Наконец, Тот поднимает трубку. Я слышу его суховатый голос: