И, каким-то образом сумев выдрать волосы из пальцев Люции и выбраться из-под неё, понимаю: темно не потому, что я всё ещё не открыла глаза, а потому, что… ну, темно.
Я не знаю, что это за волшебство и кто его применил — Адомас или Сенкевич, и не знаю, жив ли ещё Кристо. Я слышу стылое шуршание дождя и дыхание — своё, и булькающее Люции, и чьё-то ещё — ещё одно или два? Я уже почти решаю, что мне стоит тихонько заползти в библиотеку и затаиться где-нибудь в уголке, как встревоженный голос Кристо окликает меня:
— Лиляна? Лиляна?! Помереть мне, отчего темно-то так!
«Волк» восклицает это на цыганском, но Адомас догадывается, о чём он:
— Последний мёртвый жрец Пяркунаса упокоен. Черепа погасли. Теперь всё, до появления нового Марчина.
Что? У Шимбровского больше не осталось мёртвых жрецов? Я думала, их целая армия!
— Ничего не вижу, — Кристо переходит на галицийский. — Как назло, дождь этот! Адомас, где Лиляна?
Литовец мешкает с ответом.
— Адомас?
— Я не знаю, успел ли. И… попал ли в Шерифович.
— Что?!
— Она пыталась зарезать твою Лиляну, и я метнул вилы. Я… не успел увидеть, попал ли. И если попал, то в кого. Они очень близко друг от друга были. Но вроде бы вилы об лестницу не грохнули.
— Святая Мать! Лиляна!!!
Кристо переступает по лестнице: шаг, и другой.
Я прислушиваюсь — не похоже, чтобы Люция уже оправилась от вил.
— Я здесь!
Если в разговоре с Сенкевичем голос мой звучал просто слабо и несчастно, то на этот раз выходит вовсе мышиный писк.
— Лиляна! — ещё шаги, осторожные, с промежутками.
— Слишком тихо. Это может быть хитрость, — замечает Адомас. — Спроси её что-нибудь.
Кристо застывает в раздумье.
— Лиляна, что делал Батори в тот вечер, когда я его впервые увидел?
Он что, идиот? Ведь меня не было дома, когда они столкнулись у меня в хатке! А может, имеется в виду…
— Он сделал варёную картошку!
— Лиляна, я спускаюсь к тебе!
— Здесь Люция, — поспешно говорю я, и Кристо снова замирает. — У неё мой нож, и она ещё дышит.
— А вилы в ней? — интересуется Адомас. — Если в ней, то пусть себе дышит.
Протянуть руку и нашарить спину Шерифович не так уж легко себя заставить — но я делаю это. Да, вилы там, и одежда возле воткнувшихся зубьев вся мокрая.
— Да, в ней!
— Всё, я иду! — судя по звукам, Кристо отбросил всякую осторожность и помчался вниз, как по проспекту. Вот дурак-то.
— У меня с собой есть фонарик! — кричит Адомас.
— Что же ты молчал! — голос «волка» раздаётся уже совсем рядом.
— Да я только сейчас нашарил! — сверху вспыхивает, на несколько секунд ослепляя, кружочек белого света. Я зажмуриваюсь. Наверное, Кристо тоже, потому что некоторое время он не двигается и молчит. Потом я слышу странные звуки — короткий свист, три или четыре глухих шлепка и ещё словно покатилось что-то вниз по ступенькам. Открыв глаза, я вижу, что совсем рядом от меня лежит Люция, наколотая на вилы, как сосиска на вилку, и у неё нет головы. Над телом стоит с окровавленной саблей Кристо — на его обнажённой левой руки тянутся глубокие, густо-красным сочащиеся царапины — и глядит на меня совершенно безумно.
— Что ты так смотришь? Ты, часом, меня не думаешь того… тоже саблей?
— Лиляна, у тебя… у тебя голова проломлена, да?
— Где?! — я вскидываю руки.
— Не трогай!
— Что там у меня?! Мозги наружу?!
— Не знаю. У тебя там всё в крови.
— Эй, а что у неё с головой? — по-польски кричит сверху Адомас. — Вся в крови!
— Я не знаю, — отвечает Кристо.
— Посмотри, не видно ли мозга и костей!
«Волк» сглатывает и, подойдя совсем близко, наклоняется ко мне. Я чувствую, как он шевелит мне пальцами волосы.
— Похоже, рассечена кожа, — говорит он громко.
— Этим бы черепом сахар колоть, — восхищается Адомас. — Не кость, а титан! Ты слышал, как она по ступенькам-то катилась? Неси её сюда, её сейчас умыть, перевязать и спать положить. Сотрясение мозга тут гарантировано.
Пока Кристо, подхватив на руки, тащит меня наверх, я слышу, что Ядвига внизу уже проснулась и снова принялась выть.
— Кристо?
— М-м-м?
— Я всё теперь поняла. Совсем. В Пруссии и Польше язычество в моду… ввели жрецы. А вампиры толкают католичество. Везде, где вампиры, там католиков полно. А жрецы… раскручивают интерес к древним традициям.
— Что за чушь? Почему католичество — вампиры?
— Не знаю. Наверное, им нравится… «вот кровь моя — пейте её».
— Ох, Лиляна. Спи давай дальше.
— Угу. А мы здесь уже сколько?
— Три дня только. Спи, говорю. Быстрее всё зарастёт.
Глава XIV. Лиляна снова плачет и снова танцует
Адомас залатал меня на славу: нос поставил на место (хотя теперь он, конечно, будет не такой уж курносый), зашил рану на голове так аккуратно, что зарастает она быстро и ровно, и шрам будет не очень большой. Про ребро литовец сказал, что трещина скоро сама «пройдёт», если я не буду слишком много вертеться, а вот обнаружившийся перелом не то лучевой, не то локтевой кости потребовал больше внимания — теперь мне надо регулярно обновлять плотную повязку на руке и ни в коем случае не нагружать кисть, пока кость точно-точно не срастётся. Синяки же и шишки рассасываются сами собой.
Рукописи мы отдали на хранение Адомасу. Амулет оставили ему же, на случай, если Шимбровский скоро инициирует ещё одного мёртвого жреца — а что-то мне подсказывает, что старый фанатик постарается с этим не мешкать. Ядвига уже пришла в себя настолько, что снова сама растапливает печь, готовит и кормит кур. Коня Сенкевича мы поставили в одно из пустующих стойл конюшни, подальше от Марчиного. Адомас сказал, что можно их так и оставить: они не устают и не едят, в отличие от мёртвых жрецов. Если верить преданиям, в прежние времена литовским витязям даже случалось, забравшись в чей-нибудь очень старый склеп, обнаруживать таких коней в целости и сохранности и потом благополучно совершать верхом на них разные подвиги.
Пристроив, таким образом, и старуху, и бесценные свитки с книгами, мы с Кристо выходим на шоссе и идём к городу с романтическим названием Высокий Двор. Пешком. Там, возле Высокого Двора, нас ждёт ещё один курган, предпоследний.
На этот раз могила стоит не у города или деревни, как я уже привыкла, а в лесу. Нам приходится искать нужное место, бродя просеками и тропами чуть ли не по колено в грязи и под постоянно моросящим дождём. По дороге мы купили Кристо новую рубашку — влезать в одну из Марчиновых он не захотел ни за какие коврижки — и модные в Польской республике совершенно идиотские шерстяные шапочки, кругло и туго обтягивающие голову. Выглядим мы в них нелепо, но зато голове тепло несмотря на дождь.
Сначала мы выбредаем вовсе не к кургану, а к языческому капищу: посреди поляны стоит что-то вроде стола из камня, с выемкой для сбора крови, в которой сейчас плещется стылая вода; с краю лужайки поставлен деревянный навес. Божка нигде не видно — или его роль исполняет один из обступающих поляну дубов, или его приносят в случае необходимости с собой.
— Вряд ли в такую погоду кто-то сюда придёт, — говорю я. — Давай немного отдохнём?
Кристо сваливает под навес рюкзак, и я сажусь на него, будто на пуфик. Хоть какое-то удовольствие от всех этих травм: пока «волк» разыскивает хворост посуше, негромко бранясь в кустах, я уже наслаждаюсь отдыхом. Однако и самый сухой и мелкий хворост оказывается слишком влажен и никак не хочет заниматься, как Кристо ни чиркает зажигалкой.
— Надо было запастись газетами, — сетует парень. — Было бы чем растопить.
— Ну… нам же не все страницы в атласе нужны? — я, повозившись, достаю его из кармана рюкзака и открываю, чтобы выдрать лишние листы. От резкого движения из брошюрки вылетают карточки — Ловаша и Марчина. Вторую я нашла в библиотеке в семейном альбоме, она очень старая, и Твардовскому на ней лет шестнадцать-семнадцать: видно, что он пытается отращивать усы и что там пока, собственно, почти и нечего отращивать. Волосы у него на карточке длинные, подвитыми локонами спадающие на плечи, и одет он в имитацию позднесредневекового костюма: полосатая кофта с белым гофрированным воротничком, короткие пышные шаровары, заканчивающиеся как раз над коленом, чулки с завязками бантиком и туфли, похожие на лапоточки. На боку у юного Твардовского прицеплена шпага. Наверное, это была специальная костюмированная съёмка.
— Что это за коллекция? — Кристо даже напрягается, будто перед дракой.
— Ты чего? Просто две карточки. Дай сюда Марчина, пожалуйста, а ту, из газеты, можно как раз на растопку.
Почему бы и нет? Всё равно Люция мертва, могилы заканчиваются, и скоро я сама увижу Ловаша.
Но Кристо не спешит исполнить мою просьбу. Подняв фотографию Твардовского, он рассматривает Марчина так, словно пытается решить головоломку с последней страницы газеты.
— Так что там была за тайна? — спрашивает он.
— Тайна?
— Ключом к которой ты оказалась. Ты же знаешь. Я видел, как ты подпрыгнула у Никты, — он поднимает на меня глаза, и мне, как всегда, становится немного не по себе.
Не думаю, что ему будет какая-то польза от моих откровений, и объяснять слишком долго. К тому же мне трудно удержаться от того, чтобы его подколоть, и, выдержав паузу, я говорю:
— Прости, Кристо. Это очень личное.
У него дёргаются желваки, но он не пытается настоять на ответе и молча отдаёт мне карточку Твардовского. Потом поджигает фотографию Батори и подсовывает её под ветки. Одного Ловаша, конечно, не хватает, и мы всё-таки выдираем несколько страниц из атласа, прежде, чем у нас получается разжечь костёр.
— А то, что ты говорила, про жрецов, вампиров и католичество, это правда?
— А что я говорила?!
— Что вампирам нравятся слова Святого Причастия.
— Святая ж Мать, так и сказала?
— Ну, примерно.
— А когда?
— В усадьбе, когда… ладно, я понял.
— Зато я ничего не понимаю.