— Барин, не уходи, буду делать сегодня, что захочешь: скажешь лизать — пожалуйста, гладить — пожалуйста, всё сделаю по-твоему, только не уходи.
Чэнь был настолько взбешён, что не мог выговорить ни слова, а Юй Жу, не желая больше слышать этого, подскочила к Сун Лянь и влепила ей затрещину:
— Бесстыжая тварь! Вот до чего вы её избаловали, барин!
В комнатке южного флигеля стоял такой шум, что из садика сбежался народ. Чэнь велел матушке Сун запереть дверь и не пускать никого из любителей поглазеть на происшествия.
— И так уже оскандалились дальше некуда, — заявила Юй Жу. — Чего уж теперь бояться, что кто-то увидит? Как только она потом людям в глаза глядеть будет!
— Ты встревай, да не очень! — осадил её Чэнь. — А то, гляжу, и тебе неплохо бы влить отрезвляющего.
Зажимая рот рукой, чтобы не рассмеяться, матушка Сун пошла в прихожую запирать дверь. Там она увидела старшего господского сына Фэй Пу, который, засунув руки в карманы брюк, неторопливо вышагивал по направлению к флигелю. Только она стала соображать, пускать его или не пускать, если он захочет войти, как он развернулся и пошёл обратно.
Прошёл первый большой снегопад, и на унылый, пустынный зимой садик заячьей опушкой лёг снежный покров. Ветви деревьев и карнизы кровли сделались ажурными и кристальнопрозрачными. Дети из семьи Чэнь, выбежав спозаранку во дворик, взялись лепить снежную бабу. Потом они принялись гоняться друг за другом и бросаться снежками прямо под окном Сун Лянь. Она слышала, как пронзительно заверещал Фэй Лань, поскользнулся и шлёпнулся в снег. А снег ослепительно сверкал, и всё окно было залито его девственной белизной. Ещё раздавалось неумолчное тиканье настенных часов. И всё было так явственно, так будило чувства, но Сун Лянь, словно побывав в царстве небесном, не хотела верить, что жива и что ей снова придётся день за днём влачить своё существование.
Ночью привиделась покойница Янь Эр. Она явилась стриженной наголо. Стоя во дворике у окна, она пыталась открыть его, раз за разом толкая руками. Сун Лянь было совсем не страшно. Она ждала, что Янь Эр жестоко отомстит ей, и продолжала спокойно лежать, думая, что окно, наверное, скоро подастся. Вошла Янь Эр неслышно, в руке она держала что-то вроде накладных локонов — круглый шиньон, какие прилаживают на голову барыни из состоятельных семей. «Где ты купила такие локоны?» — спросила Сун Лянь. «Там, у владыки преисподней, всего полно,» — отвечала Янь Эр. А потом, на глазах у Сун Лянь, вынула из этих локонов длинную шпильку и уколола её прямо в грудь. Сун Лянь ощутила укол, а потом стала стремительно проваливаться куда-то глубоко в темноту. Она решила, что это смерть и что действительно умерла, причём пробыла мёртвой очень долго, чуть ли не несколько десятков лет.
Накинув халат, она сидела на кровати, не веря, что умерла лишь во сне. Из парчового одеяла действительно торчала длинная шпилька. Положив её на ладонь, Сун Лянь ощутила холод. Значит, шпилька тоже реальность, а не сон. Почему же тогда она ещё жива, и куда делась Янь Эр?
Окно, как и во сне, было наполовину отворено, и в комнату проникал студёный воздух. Но Сун Лянь явственно различала оставленный Янь Эр запах тлена. Выпал снег, и от всего мира осталась лишь половина. Другой половины не было, она была незаметно стёрта: может, это и есть неполная смерть. «Удивительное дело, — размышляла Сун Лянь, — почему же я умерла только наполовину и остановилась? А как же другая половина?»
Из северного флигеля вышла Мэй Шань. Она шла по снегу в шубке из чёрного леопарда, такая красивая, жеманная, сияющая, что с её появлением даже воздух стал каким-то особенным.
— Ну что, пьяница, протрезвела? — спросила она, подойдя к окну Сун Лянь.
— А ты никак собралась куда? Смотри сколько снега кругом.
— Ну и что, что много снега? — стукнула по окну Мэй Шань. — Была бы возможность развлечься, а там хоть режь меня — всё равно улизну. — И танцующей походкой двинулась дальше.
— Смотри, осторожнее, — сама не зная почему, крикнула Сун Лянь.
Обернувшись, Мэй Шань мило улыбнулась, и это произвело на Сун Лянь глубокое впечатление. Такой обворожительной и улыбающейся она, по сути дела, видела её в последний раз.
Во второй половине дня Мэй Шань привели обратно двое слуг. Позади, лузгая семечки, шагала Чжо Юнь. По рассказам, всё вышло очень просто: Чжо Юнь застала Мэй Шань в гостинице в постели с «врачом». Она выбросила на улицу всю одежду Мэй Шань, приговаривая при этом: «Как же тебе, потаскуха вонючая, удалось вырваться у меня из рук?»
Сун Лянь видела и как Мэй Шань уходила, и как возвращалась: вернулась она совсем другой. Мэй Шань, которую волокли обратно в северный флигель, была вся растрёпана; бешено выпучив глаза, она костерила тащивших её на чём свет стоит.
— Жива буду, на мелкие кусочки изрублю, нутро твоё поганое выну и собакам скормлю! — изрыгала она в адрес Чжо Юнь.
А та вышагивала себе молча и знай лузгала семечки. Следом бежал Фэй Лань, подобравший туфельку с ноги Мэй Шань:
— Туфлю, туфлю потеряли!
Чэнь Цзоцяня не было. Лишь позже Сун Лянь увидела, как он зашёл в северный флигель один. К этому времени двери флигеля уже были заперты снаружи.
У Сун Лянь не было ни малейшего желания дознаться, что творится за стенкой, и она с необычайно тяжёлым чувством ожидала услышать что-нибудь из комнаты Мэй Шань. Очень хотелось узнать, какому наказанию подвергнет её Чэнь. Но из-за стены не доносилось ни звука. Входную дверь сторожил один из слуг: играя связкой ключей, он то отпирал, то запирал замок. Потом в дверях снова показался Чэнь Цзоцянь. Он постоял там, посмотрел на заснеженный садик и, махнув рукой, направился к южному флигелю.
— Вон сколько снегу навалило: большой снег — к хорошему урожаю, — заговорил он. Лицо у него было гораздо спокойнее, чем можно было ожидать. Сун Лянь даже почудилось, что она действительно уловила в нём некое облегчение. Сидя на кровати и глядя ему прямо в глаза, Сун Лянь заметила в них помимо всего прочего какой-то холодный блеск, и в ней зашевелился страх.
— Как вы поступите с Мэй Шань? — спросила она.
— Ну, а как нам с ней быть? — Чэнь вытащил зубочистку из слоновой кости и стал ковырять в зубах. — Сама знает, чего заслуживает.
— Оставили бы вы её, — проговорила Сун Лянь.
Чэнь усмехнулся:
— Что заслужила, то и получит.
Весь вечер Сун Лянь не сомкнула глаз. Она просто места не находила, постоянно прислушивалась, пытаясь услышать что-нибудь из-за стены. И переживала всё это, как своё. Каждый раз, когда она задумывалась о себе самой, на всё вокруг тотчас ложилась белая пелена — ну, точь-в-точь снежная пелена за окном: вроде что-то и есть, а вроде и нет; наполовину — явная действительность, наполовину — размытая грёза. И когда около полуночи вдруг услышала, как голос Мэй Шань выводит арию из пекинской оперы, она даже ушам не поверила. Затаив дыхание, она прислушалась. Да, действительно: ночь, у Мэй Шань такая беда — а она поёт:
Восточному потоку ты вручил[9]
Красоты брачных уз, а мне осталось
Печалиться коварству тёмных сил
Той прежней жизни, коим чужда жалость.
Не суждено мне счастье. Писем нет.
Моей печалью плачет лунный свет.
Цветы грустят, и ночи напролёт
Со мною вместе дождик слёзы льёт.
Вот горы встали чередой в тиши,
Любимого дождаться не судьба мне.
Письмо не пишется. Знать, скоро камнем
Застыну я с тоски, как Ванфуши.[10]
Ярка парча, на тканый шёлк похожа
Узором шитая подушка. Но опять
Мне холода супружеского ложа
В неверном забытьи не миновать.
Всю ночь в садике царила атмосфера чего-то необычного, и Сун Лянь ворочалась с боку на бок не в силах заснуть. Потом она услышала, как заплакал Фэй Лань, и ей показалось, будто его унесли из северного флигеля. Никак было не вспомнить, как выглядит Мэй Шань: перед глазами маячили лишь её ноги, которые переплелись с ногами «врача» под столиком для мацзяна. Видение беспрестанно колыхалось, и от этого казалось, что оно нарисовано на тонкой бумаге и колышется от дуновений ветра. «Жалость какая», — пробормотала Сун Лянь после того, как за стеной садика прокричали первые петухи, и всё вокруг опять окутала мёртвая тишина. «Пора мне снова умереть, — подумала она. — Янь Эр, должно быть, опять будет рваться в окно».
Так она и лежала в полузабытьи, в полусне. И пришла в смятение, когда в этот предрассветный час раздался суетливый топот. Звуки донеслись от северного флигеля и стали удаляться в ту сторону, где рос куст глицинии. Чуть раздвинув занавеси на окне, Сун Лянь различила во мраке несколько покачивающихся силуэтов: к кусту кого-то несли. Каким-то чувством она поняла, что это Мэй Шань. Это Мэй Шань молча пытается вырваться из рук тех, кто несёт её к кусту глицинии. Мэй Шань, которой заткнули рот, и она не может издать ни звука. «Что же они собираются делать? — мелькнуло в мозгу. — Зачем они несут туда Мэй Шань?» Дойдя до старого колодца, люди повозились там немного, и затем Сун Лянь услышала тяжёлый всплеск, от которого в колодце, наверное, высоко взметнулись белоснежные брызги.
«Это кого-то сбросили в колодец. Это сбросили Мэй Шань».
Минуты две было тихо, а затем раздался её душераздирающий вопль. Когда Чэнь Цзоцянь вбежал в комнату, он увидел, что Сун Лянь стоит босая на полу, изо всех сил вцепившись себе в волосы. Она не переставала вопить, устремив куда-то перед собой потухший безжизненный взор. Лицо у неё стало белым, как бумага. Чэнь повалил её на кровать. Для него стало ясно, что это конец: той, что когда-то была студенточкой Сун Лянь, больше не существовало.
— Что ты такое увидела? — спрашивал Чэнь, натянув на неё одеяло. — Что ты видела, в конце концов!