Барабаны в Фаа
Около полуночи в ночной тишине вдруг раздается звук барабанов из Аруе, затем из Пирае, потом их глухой шум подступает все ближе и ближе и, наконец, взрывается грохотом в Фаа, совсем рядом с моим домом на Таити…
Долго репетируют по ночам танцоры, готовясь к выступлению в предстоящие три недели празднеств. Часами можно сидеть на стволе поваленной пальмы и глядеть на это странное зрелище. У девушки, однообразными гибкими движениями бедер изображающей извечный роман Южных морей, сладострастно полузакрыты глаза, она не обращает внимания на окружающих… Вместе с ней в этом же ритме танцуют часами другие девушки… Должно быть, так плясали здесь и в те времена, когда «большие пироги» белых людей причаливали к островам Океании и матросы смотрели на странные обряды островитян.
Глядя на танцующих, невольно чувствуешь себя захваченным их стремительной, неистовой пляской… А ведь у этой девушки, исступленно пляшущей в ритме, отбиваемом пальцами на деревянных барабанах, странно знакомое лицо… Да это же продавщица из фотомагазина, куда я отдал чинить свою камеру… Она стоит за прилавком, улыбающаяся и молчаливая… Но так бывает днем… Сейчас ночь, и все готовятся к празднеству, к 14 июля…
В самой Франции этот национальный праздник не отмечается так торжественно. Здесь же три недели подряд длится безумие, без удержу, без оглядки. Отсюда и берутся «июльские» дети, чье отцовство определить нельзя: через девять месяцев после праздника больница в Папеэте готовится принять новый многочисленный отряд новорожденных.
По удивительному стечению обстоятельств, еще во времена независимости Таити, как раз на июль приходились языческие торжества, происхождение которых теряется во мраке истории. Поэтому не стоило труда уговорить таитян отмечать 14 июля, французский национальный праздник. В школах Полинезии дети затвердили, что празднуется годовщина штурма Бастилии. Но объяснить островитянам, не интересующимся политикой, что Бастилия была крепостью и тюрьмой, объяснить роль аристократии и простонародья, осветить роль короля Франции невозможно. Это недоступно пониманию живущих здесь веселых, жизнерадостных людей… В кинотеатрах Таити показывают фильмы с английскими диалогами, которых никто не переводит — фантазия зрителей создает легенду на канве картины. Подобное произошло и «со взятием Бастилии»…
Мэа хаама
Никак нельзя подходить к событиям таитянской жизни с нашей европейской меркой, нельзя применять к ним наши моральные критерии, раз у островитян есть свои, особые.
«Мэа хаама» обозначает — «Стыдно». Стыдно отказать пришельцу в угощении за собственным столом. Стыдно бить ребенка. Стыдно быть скупым. Однако вовсе не стыдно развлекаться с матросами, чтобы получить платье.
У морали здесь свои традиции. Супружество в нашем понимании никогда не существовало в давнем обществе островитян. Таитянское супружество заключалось в обоюдном согласии заинтересованных лиц. Ухаживание продолжалось очень недолго, никакого религиозного обряда для утверждения союза не устраивалось. Приданого невесты в деньгах и вещах не существовало. Собственно, его нет и по сей день. Она приносит в супружество собственную молодость, немного белья и хлопчатобумажных платьев. Он приводит ее в дом своих родителей. Это все.
Однако сейчас шестидесятые годы. Язычества больше не существует на островах Полинезии. По крайней мере, теоретически. Католические и протестантские миссионеры вырывают друг у друга овечек, в каждой деревне есть миссионерская церквушка. Тем не менее, пожалуй, прав был Отто Коцебу, когда в своем «Новом путешествии вокруг света» (1823–1826) писал о влиянии христианства на жителей Таити: «Такого рода религия, запрещающая любое невинное удовольствие, убивающая дух и отнимающая все силы почти беспрерывным повторением предписанных молитв, является клеветой на божественного творца христианства…
Правда, фальшивое христианство миссионеров вызвало на Таити кое-какие перемены к лучшему, но зато оно же породило там много плохого. Так, уничтожив нелепое идолопоклонство и языческие суеверия, оно заменило их новыми заблуждениями. Оно насадило ханжество и лицемерие, а также ненависть и презрение ко всем инаковерующим — черты, которые прежде были совершенно чужды прямодушным и доброжелательным таитянам».
Свадьба каждые пять лет
Уже первое соприкосновение таитян с новой верой было не очень ободряющим для миссионеров. Француз Виктор Сегале, судовой врач и писатель, рассказывает, как они объясняли туземцам основы христианства. Таитяне все досконально поняли и немедленно принесли новому божеству в жертву человека, причем главный жрец произнес следующие слова: «О Иисус, в знак приветствия приносим тебе в дар этот вот человеческий глаз, истинно небесное лакомство, дабы ты с этих пор оставался на небе над Таити…»
Нынешние миссионеры прекрасно сознают всю недолговечность таитянских браков. Они хорошо знают, что зачастую из семи детей какой-нибудь женщины каждый ребенок принадлежит иному отцу. И оберегать целомудрие женщин — труд, кстати напрасный и в Европе, — в Полинезии полнейшая бессмыслица.
В этом вопросе миссионеры заняли довольно оригинальную позицию, однако более логичную, чем их предшественники. Они не только не уговаривают туземцев оформить брак, но даже, напротив, пытаются склонить супругов, как следует пересмотреть свои матримониальные намерения. На некоторых островах преподобные отцы сочетают желающих узами брака только раз в пять лет, и таких находится немного. Священники более охотно дают свое благословение многодетным парам, считая, что взаимная привычка является большей гарантией прочности союза. Некий благочестивый миссионер с островов Общества отказался освятить союз пары, которая могла уже похвастаться многочисленным потомством. Он сказал при этом, что грех сожительства может быть прощен, в то время как таинство брака отменить нельзя, ибо оно неотвратимо. И миссионер крестит ребятишек, а родителям велит подождать еще несколько лет.
В стране, где мальчики созревают в двенадцать, а девушки в десять лет, такая точка зрения вполне разумна. Я видел пары, когда семнадцатилетняя женщина имела уже троих детей и ожидала четвертого. Мораль белых людей не звучит убедительно для островитян.
Тоти, девушка с Муреа, не захотела вернуться к мужчине на Таити и совсем не пугалась, что ей придется рожать ребенка вдали от его отца. Ее не привлекали ни людные бульвары портового города Папеэте, ни музыка, долетающая ночью из кабаков и дансингов. Она бегала босиком по тропкам джунглей и по песку пляжа. Удобной вилле на окраине Папеэте предпочла тесную хижину на берегу лагуны. Почему? Почему?
Через несколько дней я вернулся в Папеэте. «Почему? Почему?» — спрашивал у меня покинутый белый мужчина, чей ребенок через несколько месяцев должен был увидеть свет в маленькой хижине на Муреа. Мужчина был молод, красив и симпатичен. У него, наверное, был счет в банке и другие блага. А все-таки Тоти ушла, и с этим ничего нельзя было сделать. Кто знает, — может быть, она ушла именно потому, что предпочитала жить вдали от банков и других благ белых людей. Женщин вообще трудно понять, в том числе и таитянок. Надо было сразу принять во внимание ее искреннее и ясное «фью» и отбросить всякую надежду.
ЭМИЛЬ,НАЗЫВАЕМЫЙ ГОГЕНОМ
В Папеэте, главном городе острова Таити и всей Французской Полинезии, среди осевшего там давно французского населения нетрудно увидеть черты маленького провинциального города «прекрасной Франции». Я, разумеется, не имею в виду туристов, появляющихся лишь на короткое время, или господ, действующих в области «импорт-экспорт».
Однако, повторяю, осевшие на Таити французы — иногда это даже потомки живших здесь нескольких поколений — сохранили обычаи, будто целиком перенесенные из маленьких французских городов. Во-первых, конечно, всевозможные кружки, которые объединяют всех, начиная от филателистов и кончая любителями истории. Местный книготорговец, у которого я спросил про таитянские публикации, связанные с польской тематикой, направил меня в правительственную типографию, где находится полный комплект официального издания «Вестник Таити», или, на местном языке — «Тэ Вэа Но Таити».
Причитается пять франков…
Сознаюсь, что в редакции этого журнала я пережил шок, неизбежный для жителя истерзанной войнами Европы, где все старинные публикации ценятся на вес золота.
Подумайте только… Я вежливо спросил у старичка в черных нарукавниках, словно перенесенного сюда из какого-нибудь провинциального городишки во Франции, можно ли мне посмотреть номер журнала восьмидесятилетней давности от 13 июля 1882 года. По-видимому, мои намерения были расценены как проявление скупости, как маневр, рассчитанный на то, чтобы отнять время у служащего и самому сэкономить деньги… Ибо старичок быстро поднялся по лестнице, прислоненной к большому шкафу, из-за пыльной кипы журналов вытащил нужный номер, кинул его сверху на стол передо мной и деловито объяснил:
— Причитается пять франков…
Я вышел, прижимая к груди свое приобретение. «Вестник Таити», который, как сообщалось на его первой полосе, выходит по четвергам в три часа дня. В купленном мною номере можно было найти сообщение о том, что почтовый бриг 17 июля принимает корреспонденцию в Сан-Франциско, можно было прочесть очередную главу романа «Филипп Мессарос, или Сыновняя преданность». Меня, однако, больше всего интересовал отчет о похоронах инженера Адама Кульчицкого, кавалера Иностранного легиона, умершего 11 июля 1882 года в возрасте 63 лет. Журнал сообщал, что все население сопровождало останки «почтенного старца» к месту вечного покоя, и добавлял, что, «несмотря на преклонный возраст, Адам Кульчицкий никогда не бросал свои научные труды и смерть застигла его в момент, когда он знакомился с новейшими открытиями в мире».
Над могилой Кульчицкого проникновенную речь произнес господин Роберт — директор дорог и мостов. Он напомнил, что покойный в течение 30 лет занимал ответственные должности, отличился как своим трудолюбием, так и своими успехами. Он составил карты Таити и Муреа, а в качестве директора отдела по делам аборигенов сделал очень многое для администрации колонии и в то же время «был горячо любим таитянами». При всем этом, продолжал француз, господин Кульчицкий никогда не оставлял научную работу, которая была его жизненной страстью, особенно в области астрономи