Иное дело, конечно, спасательные судна. Если бы только они имели другую скорость… Но «Лотос» тянет 11 узлов, «Тамара» еще меньше… Потому и должны были погибнуть четыре человека с «Матирохе»…
Ни у одного из этих судов нет на борту радио, впрочем, удивляться здесь нечему: на Таити радиосвязь осуществляется только несколько часов в сутки, и, стало быть, на этот раз SOS в четыре утра все равно не был бы принят. Судовладельцы и слышать не хотят о другом радио, отказываются купить спасательный катер за 100 тысяч франков, не намерены снабдить экипажи хотя бы сигнальными ракетами, заметными ночью на расстоянии 80 километров.
Спасательная служба тоже стоит денег. Гидроплан «Бермуда» принадлежит частному лицу, и один час его патрулирования обходится в 65 тысяч франков. Судовладельцы после непродолжительных поисков «Матирохе» со странной поспешностью решили, что все пропало, и отозвали гидроплан на базу. А в порту метался в отчаянии капитан Рене Кимитет, по прозвищу Папи, и доказывал, что люди его еще живы, они дожидаются помощи, и ему надо только чуть-чуть поспать, и он опять выйдет в море на поиски потерпевших…
И все же Муреа
Печальная судьба «Матирохе» была известна нам всем плывущим на Муреа… И вдруг в открытом море наш мотор заглох… Чудесно светило солнце, море было спокойно. Через несколько минут сам господин капитан спустился в машинное отделение. Вскоре он вернулся. Загадочная улыбка на его лице говорила о необходимости смириться с волею судеб. Он пробормотал несколько слов, сообщая нам, что мотор отказал… «Что он говорит?» — забеспокоились американцы, расположившиеся на палубе; они комментировали события минувшей ночи.
«Он говорит: мотор не действует, неизвестно, в чем заключается поломка», — перевел я.
Мои спутники мгновенно обсудили новость. Их охватило радостное возбуждение. Вот и приключение, которого они ждали всю жизнь. Будет о чем рассказать дома…
Веселый адвокат из Питтсбурга заявил своим соотечественникам, что, как самый старший по возрасту, он принимает командование над ними и закрепляет за собой красивую госпожу О’Грэйди из Бруклина, совершающую свадебное путешествие с супругом. Господин О’Грэйди горячо протестовал, но ему было объявлено, что за сопротивление, оказанное власти, он будет повешен на рее, что нас всех окончательно успокоило, поскольку на корабле не было ни одной реи.
Не прошло и четверти часа, как игра в потерпевших кораблекрушение всем надоела. Море все более бесцеремонно раскачивало беззащитное судно, голодные свинки и курицы все настойчивей домогались еды… В этой обстановке пассажиры посовещались между собой и приступили к действиям. Адвокат из Питтсбурга хотя и числился в военно-морском флоте, но служил в штабе, и починка мотора превышала его возможности. Зато другой пассажир был хозяином станции обслуживания автомашин, а товарищ его состоял некогда в морской пехоте, и они вместе принялись за работу в машинном отделении. Я остался на палубе с дамами, рассуждая, что в случае несчастья лучше оказаться на необитаемом острове в обществе, которое выберу себе сам.
Через 20 минут мотор приступил к исполнению своих обязанностей. Из машинного отделения вынырнули герои дня; жаждущий славы адвокат начал убеждать капитана, что, согласно морскому закону, раз мы, пассажиры, привели в движение судно, покинутое экипажем в открытом море, судно принадлежит нам. Капитан на миг даже поверил в это положение, но у переводчика, то есть у меня, было такое радостное лицо, что шутка не удалась.
На Муреа мы, как и было запланировано, прибыли в 12 часов. Правда, вместо полуночи был полдень, но это уже не столь важно. Время в Тихом океане понятие весьма относительное. Во всяком случае, когда я зашел за своими вещами, владелец обувного магазина сладко спал, сохраняя полное безразличие к событиям. При этом он блаженно улыбался, возможно, ему снилось, что к нему в магазин пришла богатая сороконожка подобрать себе подходящую обувь.
Одиннадцатый белый
Рассказывают, что на Самоа обычная семья островитян состоит из папы, мамы, четырех детей и американского этнографа, который заглядывает им в кровать и в кастрюлю, записывает отдельные слова и поговорки, находясь, так сказать, в самой гуще народа.
После прибытия на Муреа, я немного отдохнул на постоялом дворе под названием «Таверна одного цыпленка». Такое название придумал один американец, которого каждый раз, когда он просил есть, неизменно потчевали цыпленком. Другие блюда считали здесь, по-видимому, недостойными желудка попаа.
Затем я взял напрокат велосипед в китайском гараже и поехал в маленький, благоухающий ванилью поселок. Я расспрашивал про Тоти у местного жандарма, у работниц, готовящих ваниль для отправки, но никто ничего не знал. Наконец старик, по имени Таароа, занятый потрошением пойманных рыбаками тунцов, показал мне дорогу через джунгли. По узкой тропинке, чаще ведя велосипед, чем пользуясь им по назначению, я проделал несколько километров и очутился перед одинокой хижиной на берегу лагуны.
На Муреа в отличие от других островов почти нет белых. Если уйти в глубь острова, по целым неделям не увидишь белого лица. Хижина, где я наконец разыскал Тоти, расположена немного на отлете. Ни сама Тоти, ни многочисленные ее родственники ничуть не удивились моему прибытию. Ведь в этих краях наше общепринятое «что слышно!» выражается словами «хаэрэ ма таимаа», что просто-напросто значит: «иди есть». Воспитанный человек должен, разумеется, ответить «аита, паиа роа», «нет, у меня полный живот»…
Кстати, три миллиарда франков, бездейственно дожидавшиеся в кассах Индокитайского банка, когда их пустят в оборот, вложены туда исключительно белыми или китайцами. Островитянам совершенно чужда идея бережливости, у них даже существует 14 выражений для определения скупости. И поэтому на Муреа, где на три тысячи жителей приходится десять белых (я был одиннадцатым), меня встретили как еще одного фетии. Так называют здесь нечто среднее между прихлебателем и двоюродным братом или кузеном.
Хижина стоит на сваях, которые должны защищать ее от снующих кругом черных длинноногих свиней, домашней птицы и сухопутных крабов. Внутри стоят три ложа в стиле «Отель Эксцельсиор — Бердичев 1911», причем только одно немножко разваливается. Посередине — какой-то шкафчик, две керосиновые лампы и одна керосиновая плита.
Население хижины очень многочисленно. В первый вечер я так и не смог разобраться в родственных связях домочадцев. Со временем я, однако, установил, что пожилая пара нечто вроде Филемона и Бавкиды Южных морей — это, вероятно, дедушка и бабушка Тоти. Три мальчика и две девочки, должно быть, ее братья и сестры. Ее отец — как она сама мне рассказывала — уехал куда-то очень далеко — в Паго-Паго, и Тоти не видела его много лет. Мать Тоти жила в настоящее время с местным рыбаком, всегда молчаливым и угрюмым, чем он странно выделялся среди веселых и разговорчивых островитян. В доме проживал еще жизнерадостный юноша. Он однажды появился здесь три года назад, назвав себя кузеном с архипелага Туамоту. Семья — это святыня, и кузен был принят под крышу из пальмовых листьев. Он много спал, обладал отменным аппетитом, но лишь очень редко удавалось уговорить его взяться за какую-нибудь работу.
Кажется, я был принят в дом на берегу лагуны на правах дармоеда, которого нельзя прогнать. Тоти обрадовалась моему приезду, так мне, во всяком случае, показалось. Островитяне очень прямолинейны, это не Япония, где улыбка часто маскирует чувства, весьма далекие от дружбы и участия.
Песни Южных морей
Памятуя о своей миссии, я внимательно оглядывался кругом, пытаясь незаметно выяснить, свободно ли сердце Тоти, или же кто-нибудь занял в нем место моего доверителя и друга. Послеобеденное время мы провели вместе у самого моря, помогая готовить снасти для рыбной ловли, назначенной на рассвете. Это занятие не требует особого внимания, и мы могли свободно поговорить. Я умело навел разговор на достоинства столичной Жизни на Таити, но воспоминания не растрогали Тоти. «Вчера — это сон», — говорят островитяне.
Возможно, потому ее не радовало воспоминание о приятных вечерах в кабаке Леа, где мы пили коктейль «Молитва девицы»… «Ужасная гадость», — сказала она.
Она никак не могла понять, почему меня так рассмешил рассказ Маитере, вышибалы этого кабака. Однажды Маитере, который, согласно требованиям своей профессии, имеет 190 сантиметров роста и весит 120 килограммов, пригласили в Париж. Он вернулся через неделю, то есть следующим самолетом. Столица Франции не произвела на него впечатления. «Там когда люди едут автобусом, то совсем не поют», — рассказывает он шокированным слушателям. Чтобы понять это, надо увидеть автобус на Таити! Один пассажир поет, другой играет на гитаре, третий потрошит громадного тунца, четвертый развлекает беседой водителя и отгоняет пальмовой веткой мух от его потной физиономии. Каждый занят, чем ему вздумается… Мелодию запевалы подхватывают временами все. Ну разве можно путешествовать без пения?
А что поют? Прекрасно понимаю, что наживаю себе врагов, разрушая мифы о Южных морях, но мне кажется, что тексты песенок о Таити, написанные в Кракове или Варшаве, не совсем соответствуют таитянской действительности… Я привез с собой оригинальные таитянские записи и прошу меня не ругать, но в шестидесятых годах островитяне поют песни несколько отличные от тех, какие, по нашим представлениям, им бы полагалось петь…
«Мам ити э папа э…» «Папа сказал маме, что через дыру в кармане он потерял все заработанные деньги. И потому сегодня вечером мы сидим одиноко в нашей хижине под пальмовым листом, в то время как вся деревня пошла на ковбойский фильм».
«Вахинэ хаапаораа арэ…» «Демон ревности зелеными глазами посмотрел на примерную таитянскую пару. «Уходи, — кричит жена, — пусть тобой восторгается та женщина, с цветами питатэ в волосах. Я старая любовь, которую оставляют одну в покинутом и запущенном доме».
«Мэрэти маа…» «Песня о пустой тарелке».