Пётр пожевал губами, но ничего не ответил. Я только видела, как ещё больше потемнели его глаза, нахмурились густые брови. Я обратилась к Шурке и сказала: «Не трожь его. Он очень славный товарищ». Шурка подняла голову, очень резко взмахнула необыкновенно крупными зрачками глаз, осмотрела с головы до ног меня, сердито, с циничной улыбкой спросила: «Для себя берегёшь?» — «Он мне земляк, — ответила я и обиженно обратилась к ней: — Ты что, Шурка, с ума, что ли, спятила, а?» — Шурка не ответила, она резко отошла от меня, дернула за полу пиджака Исайку: «Эй ты, дьявол, продолжай, а то не заметишь, как пейсы отрастут, жена шестерых принесёт, так что придется перину покупать». И Шурка прошла на диван, села рядом с Ольгой, толкнула её в бок: «Ты что — тоже в него метишь, а? Свежего захотела?» Ольга вздрогнула, оправила платок: «Скучно что-то». — «Оно конечно, — засмеялась Шурка. — Исайка, начинай».
Исайка Чужачок взмахнул рукой, вырвал из рук Володьки гитару, передал её мне: «Убери!»
Я убрала в шкаф гитару, заперла на ключ. Потом подошла к дивану, села на колени к Андрюшке, но он так, мерзавец, стал вести себя, что я не просидела трёх минут, убежала от дивана и села рядом с Петром, который сидел неподвижно, смотрел на свои колени, стараясь никого из нас не видеть.
Исайка начал говорить:
— Мы часто наблюдаем, как люди не могут удовлетворить своих влечений, чувств, даже и в том случае, когда со стороны женщины находят не менее яркий ответ.
— А женщины разве не люди? — вставила Зинка, толстая золотоголовая девушка, которая всё время молчала, держала на своей крутой груди бритую голову Федьки, который тоже ничего не говорил, а крепко обнимал правой рукой её талию и ладонью этой же руки поддерживал тяжёлые чаши её грудей, отчего Зинка сладостно млела и не вмешивалась в разговор.
Исайка дёрнул ногой и одновременно шевелюрой.
— Прошу, дрепа, не мешать!
— Это ещё что такое? — вспыхнув, спросила недовольно Зинка и сверкнула на него маленькими глазами. — Требую объясниться, а то сейчас все желваки выдеру.
— Не мешай, — крикнул Исайка и ещё раз дёрнул ногой. — Итак, продолжаю. Сколько страданий и слёз от переживаний такой неудовлетворённости. Человек из жизнерадостного и деятельного превращается в апатичного и ограниченного. Где же причины этому? Весь корень зла в идеалистических, я бы сказал, в буржуазных предрассудках и традициях. Мы воспитывались в буржуазной культуре, прочно её усвоили и… не хотим с ней расстаться. Старая любовь покоилась на принципе священной частной собственности. Женщина во имя этого принципа была собственностью мужчины, а собственник думал, что собственностью он будет владеть вечно, и строго оберегал её. Вот откуда возникла «любовь до гроба».
Зинка взвизгнула:
— Врёшь, Исайка, любви до гроба не бывает.
Исайка дрыгнул ногой.
— А я говорю — бывает.
— А я говорю — нет, — визжала Зинка звонко, — это ты врёшь.
— Прошу не мешать, — показывая клетчатые чулки, дёргался Исайка. — Я говорю, что бывает…
— А ты продолжай, — стукнув кулаком по столу, сказал Алёшка, — а то сдёрну тебя, Исайка, и воду на стол поставлю.
От удара кулака Исайка вздрогнул, испуганно взглянул на Алёшку, но, увидав добродушное рябое лицо Алёшки, а главное — большие белесые его глаза, которые были готовы весь мир приветить и приласкать, — успокоился и стал продолжать:
— Я говорю, вот откуда возникло «любовь до гроба», «ты моя навсегда», «я вся твоя», «ты мой единственный» и т. д. Почему же женщина мирилась с этим? Да потому, что она была в экономической зависимости от хозяина-мужчины. Итак, старая любовь есть насилие индивидуума одного пола над другим индивидуумом противоположного пола в силу экономической зависимости. Это покажется многим странным, и, возражая, приведут в пример счастливое «тихое семейство». Но не есть ли здесь, в сущности, опять-таки абсолютное подчинение жены мужу, где она бессознательно настолько закрепощена, что даже не мыслит иначе, как в унисон её закрепостителя? Её пугает мысль о разрыве с ним, ведь она его так любит… Но если взглянуть поглубже, то окажется, что её пугает мысль остаться без средств к существованию… А как плоска, монотонна их жизнь, какое жалкое духовное существование влачит это «тихое семейство», похожее на стоячее болото. Здесь спит чувство, а следовательно, и мысль, здесь полный духовный застой, крепкий, как сама рабская любовь. Теперь посмотрим, что же такое новая любовь?
Тут Исайка Чужачок облизал кончиком языка дырку рта, закинул назад со лба сбившуюся шевелюру, победоносно осмотрел всех нас, потом дрыгнул ногой и стал продолжать:
— Новая любовь, это — свободная связь на основе экономической независимости и органического влечения индивидуумов противоположного пола…
— Фу! — как паровоз, вздохнула Зинка. — Мне даже жарко стало, а он знай всё врёт.
И, столкнув с груди Федькину голову, крикнула:
— Ты что, Исайка, по книжке жаришь, а?
— Да, что-то уж больно гладко, — кладя опять на грудь Зинке голову, протянул Федька.
Чужачок продолжал:
— Любовь красивая, свободная, с полным сознанием существования своей связи только до тех пор, пока есть необходимость друг в друге, здесь нет и капли насилия; ведь марксизм говорит: сознание необходимости — это и есть свобода. Здесь люди дополняют друг друга, и только из этого сочетания может получиться полный человек. Но как только эта гармония нарушена, как только появились диссонансирующие нотки, связь должна быть разорвана, так как в противном случае она превращается в насилие одного пола над другим. Следует ли страшиться этого разрыва? Нет и нет. Это будет случаться с неизбежностью, потому что в процессе жизни от перемены занятий, работы, от перемены научных изысканий, заинтересованности в том или ином виде искусства и т. д., одним словом, когда человек увлекается новой деятельностью, и когда его захватил интерес к чему-либо из другой области, и когда он, живя в «иных» условиях, встречает женщину-товарища (или обратно) по делу и по взглядам, у них появляется общий интерес, они стали более дополнять друг друга и этим самым устанавливается «новая связь», а первая разрушается с полным сознанием необходимости этого разрыва…
— Здорово жаришь, — вздохнул Алёшка и вытер лицо, — даже в пот бросило. Откуда это ты, Исайка, содрал: неужели это всё ты брешешь из собственной головы?
Исайка остановился, дрыгнул ногой, закинул кивком головы со лба шевелюру, облизал губы, в уголках которых от быстрого говорения набилась пена и белела, как творог, взглянул кофейными глазками и недовольно проговорил:
— Конечно, не из твоей.
— Не поверю, не поверю, — добродушно возражал Алешка, — уж больно ты, Исайка, жарил нынче хорошо, даже свой акцент потерял.
— И верно, — захохотал Андрюшка. — Ты совершенно, Исайка, потерял в себе нацию, — и он обратился к Рахили: — Правильно я говорю али нет?
Рахиль показала мелкие зубы.
— Хе-хе. Я тоже так думаю.
Чужачок дёрнул ногой, низко наклонил голову, так что шевелюра отстала от головы, повисла в воздухе, и проговорил:
— Я интернационален, а потому не только в любви, а и в общих вопросах хорошо разбираюсь. А в городе Полтаве меня маленьким Троцким называли… А что касается пола…
— Какого пола? Ведь ты же стоишь на столе, — засмеялся Володька, — а впрочем, чёрт с тобой, жарь, но только поскорее!
— Я его изучал, — начал было Чужачок, но его опять перебил Алешка:
— Наверное, на практике.
Шурка громко захохотала и обратилась ко мне:
— Танька, по этому вопросу просим тебя ответить.
— Он совершенно не способен, — ответила за меня Ольга и крикнула мне: — Танька, верно я говорю?
— Я ничего общего с ним пока не имею, — крикнула я и обратилась к Исайке: — Кончил?
— Итак, — начал Чужачок и дрыгнул ногой, — новая любовь — это есть раскрепощение женщины и союз на принципе свободного самоопределения полов. Другие скажут, что новая любовь безнравственна, но ведь, как известно, всякая мораль классовая, а потому и безнравственная она только с буржуазной точки зрения. Каковы же проявления новой любви?..
— Андрюшка, — взвизгнула Шурка и звонко ударила его ладонью по голове, — куда тебя чёрт занёс?
— Я ничего, я только хотел руку положить, а то уж больно просвечивает, — оправдывался Андрюшка.
— Дылда, даже газ прорвал, да ещё на таком месте, как я теперь плясать буду, а? — ругалась Шурка.
— Ольга, чего ты не смотришь, а? А то, ей-богу, отобью.
— Новая любовь, — выкрикнул Исайка и погрозил Шурке пальцем, — появляется как тать[3], она всегда с нами, это истинное чувство, не оставляющее нас никогда, а только проявляющееся в различных формах. Непосредственному проявлению их мешает людская косность, предрассудки, укоренившиеся привычки как наследие буржуазной культуры. Отбросьте же старые формы любви, мешающие проявлению новой истинной любви. — Тут Исайка дрыгнул ногой, вытянулся, ещё раз дрыгнул ногой, затем гордо выпятил куриную грудь, вскинул тощее, похожее на челнок лицо, поднял руку и многозначительно проговорил:
— Женщины, вы первые должны быть сторонниками и проводниками новой свободной любви, так как вам нечего терять, кроме своих цепей.
— Браво! Браво! — кричали ребята и девушки. Исайка вытер лицо и под гром аплодисментов спрыгнул со стола.
— А всё-таки ты, Исайка, дурак порядочный, — сказал добродушно Алешка и вытащил из-под стола кулёк, потом стал из него вытаскивать бутылки и ставить их на стол. Чужачок вытянул необычайно красный нос и склонил голову:
— Это почему?
— Отстань. Но кто же, милый мой Исайка, говорит по такому глупому вопросу, да ещё больше часа? Так говорят только дураки, вроде тебя. — Исайка обиженно отошёл от Алёшки. Шурка встала с дивана, вылезла из-за стола и, заломив руки за спину, стала ходить по комнате. Остальные, глядя на Шурку, тоже вылезли из-за стола и стали шумно толпиться по комнате. Только я и Пётр остались на своих местах. Пётр сидел всё так же неподвижно, как и во всё время речи Чужачка, и смотрел на свои колени. Его лицо сейчас было бледно и грустно. Я повернулась к нему и спросила: