— Ну, а как ты, Евгений? — всё так же глядя в сторону, спросил Андрей.
— Я? Да ничего… Ну что мне может сделаться, — ответил Евгений, и его круглое красное лицо расцвело улыбкой, и небольшие прищуренные глазки тёмно-коричневыми вишнями забегали по лицу Андрея.
— Ну, что же, давай ещё, — предложил Евгений и обратился к Петру, — ещё парочку.
— Да-а, — протянул Андрей, — ты всё таким же остался, каким и был…
— Таким, таким, ей-богу, таким… даже немного поглупел, — и снова расплылся в улыбку.
— Итак, за встречу и…
Андрей повернул голову, обежал глазами пивную, несколько минут постоял на сутулой широкой спине хозяина, разглядел с ног до головы Петра и остановился на картине. Картина изображала небольшое озеро, окруженное густым лиственным лесом. На поверхности озера жёлтыми звёздами горели ненюфары, ворохом рассыпанного серебра трепыхался опрокинутый месяц, а вокруг месяца, поднимая голубые струи воды, кружились обнажённые женщины. Было на картине шумно, весело. Из-за дерева на хоровод женщин и на серебро месяца жадно глядела страшная рожа лешего.
— Леший, — прошептал Андрей и задрожал.
— Ты что? — спросил тревожно Евгений и тоже посмотрел на картину. — Намалюют…
— Ты не в партии? — спросил неожиданно и всё так же шёпотом Андрей.
— Нет, — ответил Евгений и, подумав, добавил, — за церковный брак исключили.
— А ты веришь?
— Нет, а так как-то вышло, по привычке…
— А я в партии, — тяжело проговорил Андрей, — и верю…
— В бога?..
Андрей дёрнулся, дрожащими пальцами взял с пивом стакан, жадно выпил, поставил стакан на место, резко и зло уставился на Евгения и долго шевелил губами.
— Это ничего, — сказал Евгений и тоже выпил, — мы народ русский, странный. Мы иногда бога об дорогу, а иногда от чирья молебны служим…
— Да-а, — протянул Андрей и отвернулся, — не в бога, а в чертовщину.
— В чертовщину? — удивился Евгений и расплылся в улыбку. — В чертовщину, говоришь?
Евгений от улыбки перешёл в хохот. Его маленькие глазки совершенно пропали в жирных веках. Он колыхался всем телом. От его тела поскрипывал старый венский стул. Заметалась в клетке привыкшая к шуму пивной канарейка. Хозяин отвернулся от шкафа и, глядя на Евгения, тоже расплылся в улыбку. А Пётр отставлял как-то особенно смешно зад, подёргивал коленками, издавая странные телячьи звуки: бе-бе.
Евгений, чуть-чуть приоткрывая глазки, спросил:
— Так, говоришь, в чертовщину?
Андрей дёргался плечами, схватывая зубами нижнюю губу.
— Ха-ха… — гремел Евгений. — И ты думаешь, я тебе поверю… Ха-ха…
Под синими, глубоко запавшими в орбиты, глазами Андрея бились две тонкие, похожие на червячков, тёмные жилки. Андрей что-то силился сказать, но ничего не сказал, так как в эту минуту отворилась дверь и в пивную шумно ввалилось несколько посетителей. Андрей съежился, вдавил голову в плечи и робко запрыгал жилками. Евгений тоже перестал хохотать. Он вытер платком влажное от смеха лицо, посмотрел на вошедших.
— Да-а… ну и смешон ты, Андрей, ей-богу, — сказал ласково Евгений и наполнил стаканы.
— Выпьем.
— Я и сам не знаю, что такое со мной творится, — ответил Андрей.
— Да-а.
— Вот уж два месяца не даёт мне покоя эта проклятая чертовщина.
— Не понимаю я тебя, Андрей. Ты просто, как я вижу, болен…
— Возможно. Так, слушай, я тебе расскажу. — И Андрей поднял стакан и выпил.
— Наливай.
С буфета что-то рванулось, зашипело и с хрипом закружилось по залу, а потом из хрипа поднялся, зарыдал пропитый женский голос:
Сухой бы я корочкой пита-а-а-лась,
Холодную воду бы пила,
Тобой бы, мой милый, наслажда-а-а-лась,
И век бы счастлива была…
…И э-эх…
И на этом голос крякнул и затерялся в поднявшемся хрипе.
Кто-то из гостей крикнул:
— А граммофон-то у вас, хозяин, того, подгулял.
— Есть маленько! — ответил хозяин и переменил пластинку.
Граммофон хрипел, откалывал:
С ярмарки ехал ухарь-купец,
Ухарь-купец, удалой молодец…
А под ухарь-купца рассказывал Андрей:
— Жизнь моя, Евгений, после фронта странно потекла, в особенности за последнее время. За это время я нигде не могу найти себе покоя, меня всюду преследует проклятый рок. Меня ничто не удовлетворяет. По ночам я вижу страшные сны, от которых вскакиваю и ору, как сумасшедший…
— И ты веришь в сны?..
Андрей дёрнулся.
— Да. Я даже потерял грань сна и яви. — И он дрожащими пальцами полез в карман френча, достал небольшой клочок бумаги, сложенный вчетверо, и подал Евгению. — На.
Евгений развернул клочок бумаги и прочёл:
МАГАЗИН
ИСААКА ШАПИРШТЕЙНА
_________
Адрес:
гор. Москва, Кузнецк. мост,
дом №.
_________
7/IX 1913 г.
ПОКУПКА и ПРОДАЖА
СЕРЕБРА, ЗОЛОТА И БЛАГОРОДН. МЕТАЛЛОВ
СЧЕТ
Господину В. В. Вахмистру.
Проданы серебряные часы
с однонедельным заводом
1 шт. 37 р. 30 к.
Деньги получил сполна
за Исаака Шапирштейна
Яков Кроль
Евгений улыбнулся, сложил счёт и подал обратно Андрею.
— Ничего особенного.
На лице Андрея вместо улыбки — искривлённые губы да белизна оскаленных зубов.
— Ничего особенного.
— Конечно.
Андрей нервно задёргал острыми плечами, а по его лицу, в особенности под глазами, затрепетали тёмные жилки. Когда жилки успокоились, Андрей наклонился ниже над столом и мутными глазами уставился на Евгения. Евгений согнал со своего лица улыбку и взглянул на Андрея. Он никогда не видал Андрея таким, как сейчас, правда, он его видал очень редко: в год раз или два, не больше, — это после демобилизации. А до демобилизации — в полку, на фронте, — спали вместе, в одном логове, как любил выражаться Андрей. Сейчас Андрей был особенный. Он находился на грани какого-то неизвестного мира, особого, и в этом особом, неизвестном Евгению мире как-то странно, по-особому он, Андрей, жил. И мир этот был и жуток и страшен. От такой мысли Евгений вздрогнул, тяжело и неожиданно для самого себя выбросил вопрос:
— Неужели? — и вскинул коричневые глазки.
Андрей, держа над столом на тонкой исхудалой шее бледно-серое лицо с мутно-синими глазами и с трепыхающимися тёмными жилками, таинственно шептал в лицо Евгения, обжигая его горячим дыханием:
— Да, да… Это верно… Это было два месяца и один день тому назад…
— Даже и один день? — спросил Евгений и откинулся на спинку стула от горячего дыхания Андрея.
— И один день…
И Андрей заиграл длинными высохшими пальцами над столом так, что на стене запрыгали причудливые живые столбики теней. Они танцевали какой-то жуткий танец и тоже что-то рассказывали.
— Это было ночью, я спал…
— Спал?
«Это было ночью, и он спал», — шептали тени столбиков со стены.
А пальцы Андрея шелестели и похрустывали.
— Слышу, около моей избы остановился кто-то, но никак не могу проснуться и посмотреть, а только слышен стук в окно.
— Здесь живёт Андрей Завулонов, бывший комиссар по борьбе с дезертирством?
Я быстро вскакиваю с постели, открываю глаза и влипаю в окно — никого, только слышу за окном топот и храп лошадей и успокаивающий рык кучера;
— Стой, стой, удалые… р-ррр…
— Кто здесь? — спрашиваю я.
— Я, — отвечает незнакомый голос, — разве не узнаёте?
— Нет, — отвечаю я.
— Выходи, — крикнул он.
Я быстро накинул на плечи пиджак и вышел на улицу. Смотрю — темь страшная, хоть глаз выколи.
— Здорóво! Не узнаёте? — спрашивает меня из тьмы голос.
— Нет.
— А вы посмотрите на меня.
Я посмотрел.
— Ну, теперь узнали? — спрашивает он.
— Никак нет, — отвечаю я, — не могу признать.
— Я — вахмистр, — говорит незнакомец и осыпает меня весёлым, немного хриповатым смехом.
— Вахмистр, — повторяю я и думаю: кто бы это такой был? У меня, кажется, таких знакомых не было.
А он, незнакомец, всё весело смеётся и всё громче и громче. И лошади тоже из упряжи рвутся, храпят — вырваться желают. А ночь тёмная, страшная, а в её тьме совы крыльями хлопают да изредка с испуга стон издают: «Ээх! Ээх!» От совиного стона мгла вздрагивает и движет огромными крыльями.
— Так и не узнаёте? — повторяет он. — Ну, ладно, я уж вам скажу: я тот самый вахмистр, которому вы дали покурить.
Тут уж я узнал его и тоже весело рассмеялся:
— Узнал, узнал, — говорю. И предлагаю: — Не изволите ли, мол, ещё закурить?
— Нет, — отвечает он и вежливо берёт меня за руку.
— Так вы будете тот самый вахмистр? — спрашиваю я и ставлю ногу на подножку открытой коляски.
— Да, — отвечает он кивком головы.
— Вы страшно изменились; если бы вы не сказали, что я вам дал покурить, я вас ни за что бы не узнал.
— Вы правы, — ответил он, — я теперь на советской службе служу.
— На советской? — удивился я и повернул в его сторону голову.
— Да, на советской, — ответил он и подтолкнул меня в коляску. — Садитесь, а то поздно.
Я сел. Рядом со мной поместился и он, вахмистр. Коляска, наверное, была старой, подержанной, закачалась из стороны в сторону, заворчала на свою судьбу. И я слышал, как вахмистр даванул её каблуком сапога и как крикнул: «Не скули, скоро сдам на слом».
— Так вы спецом теперь? — любопытствовал я.
— Да, спецом, — промычал вахмистр и толкнул в спину кучера. Кучер дико взмахнул руками, крякнул как-то по-гусиному:
— Га-а! — и лошади взвились на дыбы, рванули и пошли писáть по селу, мимо гумён, через сад и прямо на Крутое, — это гора такая у нас есть, — и на большак…
— Как же, эту гору я хорошо знаю: она от меня тридцать вёрст, — сказал Евгений и тяжело завозился на стуле, вытер платком вспотевшее лицо.
Гости, оставив пиво, внимательно слушали Андрея. А Андрей играл, быстро шевелил над столом пальцами, тень от пальцев прыгала и металась на стене. Андрей, жарко дыша, говорил: