– Опять кровь? – дрогнувшим голосом произнесла она. – Я думала, ее больше не будет!
– Я говорил тебе, что у вампиров стремительно затягиваются все порезы и разрывы, – невозмутимо ответил Ричард. – И ты теперь навечно девственна, Черри. Это же прекрасно – каждый раз у нас будет как впервые! До невозможности романтично.
Шарлотта не считала романтичными боль, кровь и прочие неудобства, связанные с этим, но благоразумно промолчала.
Ричард прилег рядом, снисходительно обнял жену и поцеловал в щеку.
– Ты вела себя как хорошая девочка. Скажи, ты придумала, как сохранить инкогнито в Эдинбурге? Или будешь сидеть взаперти и никуда не выходить? В Новом городе тебе лучше не показываться лет пять. Лучше десять, тогда все точно забудут о милой девушке, что трудилась в пекарне. Но мать, если увидит тебя, узнает и через двадцать лет.
Шарлотта прижалась к нему всем телом, чувствуя, как внутри постепенно утихает ноющая боль. Она отчаянно нуждалась в утешении, в подтверждении тому, что поступает правильно.
– Я решила сжечь эту проклятую пекарню, – ожесточенно произнесла Шарлотта, – вместе с домом. Пусть прошлое горит огнем и будет погребено под обугленными головешками! Ты поможешь мне?
– Ты правильно мыслишь, – коварно усмехнулся Ричард, притянул ее поближе и легонько куснул мочку розового ушка – ему безумно нравилось его приобретение. – Я добуду керосин, и после заката отправимся в путь.
На последнем издыхании светового дня, когда солнце спряталось за Замковой скалой, Ричард с женой вышли из дома. Шарлотта осмотрительно надела шляпку с широкими полями и густой вуалью, чтобы никто не разглядел ее лица. Идя хоронить свою ушедшую жизнь, она облачилась в закрытое черное платье с небольшим турнюром. Вчера у нее была свадьба, а сегодня похороны. Траурный наряд вызывал уважение к чужой скорби, избавлял от излишнего внимания.
Шарлотта и Ричард решили не рисковать и отправились в Новый город пешком. Кабриолет Ричарда мог их выдать, а наемный кэбмен – запомнить. Они покинули чрево Старого города, где уже закипала ночная жизнь: из извилистых проулков и глухих тупиков на Королевскую милю сползались карманники, грабители и проститутки. Шарлотте было не по себе от их липких взглядов, сиплых голосов и хмельного смеха.
– Ночь теперь – твоя стихия, Черри, – сказал Ричард, заметив ее замешательство даже сквозь вуаль. – Привыкай! Со мной тебе не стоит ничего бояться, а скоро ты станешь сильной и справишься с кем угодно. Убить тебя практически невозможно. Иногда мы охотимся на людей не только в подземельях, но и в городе, так интереснее.
Вампиры скользили по сумеречным улицам невесомыми тенями, вклинившись между сном и явью, и лишь шелест шелкового платья Шарлотты оповещал об их появлении. Улицы новых кварталов пустели с наступлением темноты. Кое-где в окнах теплился желтый свет газовых рожков. Благонравные горожане укрывались за крепкими дверьми своих домов, воздавали должное сытному ужину с вечерней газетой и отдыхали от праведных трудов. Лишь одинокий фонарщик-лири еженощно обходил улицы, останавливаясь у каждого столба. Шест в его руках, на конце которого колыхалось негасимое пламя, напоминал маяк, горящий во тьме. Лири поднимал шест и поочередно зажигал газовые фонари, даря городу тусклое рассеянное освещение. Переходя железнодорожные пути по Северному мосту, Шарлотта невольно загляделась на Эдинбург, засыпающий в сумеречной сени Солсберийских холмов. Желтые огоньки в руках фонарщиков двигались по причудливым извивам улиц внизу, отмечая их путь, и следом, подобно светлячкам, вспыхивали фонари.
Очертания родного дома Шарлотты на улице Чертополоха грозно выступали из сгущающейся темноты. Пекарня была закрыта, и дом погрузился во мрак, лишь в комнате матери на третьем этаже слабо мерцал свет лампы. При виде знакомого входа с полустершимися ступенями Шарлотта невольно вздрогнула, на нее нахлынули воспоминания. Она пошарила под ковриком и обнаружила ключ, – видимо, мать оставила его там в надежде на возвращение Гризель. Шарлотта не желала знать, как Элспет отреагировала на исчезновение Гризель, искала ли старшую дочь после похорон младшей. Руки у девушки предательски подрагивали, поэтому она передала ключ Ричарду. Тот отпер дверь, они бесшумно вошли внутрь и поднялись в столовую.
– Я не хочу ее видеть, – шепнула Шарлотта одними губами.
Ричард понимающе кивнул, вручил ей ключ и начал разливать керосин из канистры по комнате. Затем сделал знак жене отойти к двери и чиркнул спичкой. Откинув вуаль, Шарлотта завороженно смотрела, как деревянная мебель и дощатый пол одеваются ярким пламенем. В ее расширенных зрачках отражался огненный танец. Ричард взял жену за руку, мягкую, как у тряпичной куклы, и вывел вниз по лестнице из дома. Затем с величайшими предосторожностями запер дверь снаружи.
Стоя на противоположной стороне улицы, Шарлотта с упоением вдыхала запах гари и наблюдала за пожаром: как едкий дым окутывает дом и мечется за стеклами безжалостный огонь. Ричард обнимал ее за талию, и ей было несказанно хорошо от ощущения собственного всесилия и безнаказанности. Ее прежняя жизнь исчезала на глазах во всепожирающем пламени. С прошлым было покончено.
Последующие годы с Ричардом потекли незаметно, проплывая мимоходом и сливаясь в десятилетия. Омнибусы и кэбы на конной тяге сменились автобусами, трамваями и такси. Электричество вытеснило газовое освещение, и фонарщики-лири перестали совершать обход на исходе дня, вооружившись шестом и приставной лестницей, чтобы зажечь фонари и поутру потушить, когда над заливом Ферт-оф-Форт загорится заря. Эдинбург – довольно консервативный город, чтущий традиции, но и он оказался подвержен переменам, к которым Шарлотта постепенно привыкала: электричеству, интернету, наплыву туристов во время летних фестивалей, к футбольным фанатам, горланящим песни в пабах, к вечному карнавалу на Королевской миле. Всю свою долгую жизнь она прожила здесь, практически никуда не выезжая. Время для вампиров текло по-другому, но и они тяготились скукой, в глубине души чувствуя бесцельность своего существования.
Шарлотта и опомниться не успела, как они с мужем отметили столетний юбилей совместной жизни, а потом и полуторавековой. В целом она считала их брак вполне сносным, а себя – довольной супружеством. Шарлотта ни разу не пожалела о своем обращении в вампира – она была лишена жалости к людям, поэтому убивала легко и играючи, как расшалившееся дитя. Однако некоторые внутрисемейные секреты омрачали ее существование, о чем Шарлотта стеснялась поведать кому-либо, даже Сусанне. Но та догадывалась, что происходит у них за закрытыми дверьми.
В постели Ричард никогда не заботился об удовольствии жены, оставляя его на волю случая. Шарлотта каждый раз ощущала боль, когда он преодолевал ее неистребимую девственную преграду. Только когда у них случалась близость дважды за один день, она не успевала восстановиться, и кровь не лилась. Но и в такие моменты Шарлотта оставалась зажатой и невосприимчивой, подсознательно ожидая, что будет больно. Она не могла по-настоящему наслаждаться близостью с любимым мужем и чувствовала себя неполноценной.
– У всех женщин так, за исключением распутниц вроде Сусанны, – внушал ей Ричард. – Добродетельные жены не способны испытывать низменную похоть, как орущие по весне кошки. Их удел – ублажать мужа, подчинять ему душу и тело, предвосхищая его желания. Женщина должна смириться с супружескими объятиями, чтобы удовлетворять мужские потребности. Скромной замужней даме унизительно поведение, свойственное любовнице или куртизанке. Даже подобное сравнение оскорбительно для женской чести.
Со временем Шарлотта привыкла, научилась получать болезненное удовольствие от соития и собственной беспомощности, в чем-то сродни мазохизму. Она механически выполняла все требования Ричарда, ложилась так, как ему нужно, вставала на колени, расставляла ноги или сводила бедра, воплощая его фантазии. Шарлотта полностью растворялась в нем.
Ричарду нравилось заниматься с ней любовью в гробу, когда она цепенела от ужаса. Он видел, как ей хотелось зажмуриться и вообразить, что она в другом месте, но не позволял ей такой роскоши. Шарлотта должна была сознавать, где находится, и вспоминать свой жутчайший страх – быть погребенной заживо. Она внутренне сжималась, вцеплялась в него руками, покусывала губы, но терпела до самого конца. Только наблюдая ее страх и беззащитность, Ричард наслаждался в полной мере, тогда его экстаз был особенно ярким. Он намеренно создал себе такую жену: физически неуязвимую и бессмертную, а в душе – слабую девочку, покорную его воле.
Иногда Ричард выводил супругу в свет, чтобы та совсем не заскучала, – на концерты, в театр или кино, но при этом не спускал с нее глаз. Они всюду ходили вместе, держась за руки. Ее интересы не распространялись дальше порога дома, а взгляды полностью отражали воззрения Ричарда. Шарлотта занималась обустройством их комнаты, рукоделием, много читала, шила себе прелестные платья. Дни проходили в необременительных заботах, праздности и перепалках с Сусанной, которые развлекали обеих скучающих дам.
– Я так хочу найти себе какое-нибудь увлечение, – иногда жаловалась Шарлотта мужу, – хотя бы благотворительность. Я могла бы помогать приютам или шить одежду для Армии спасения.
– Не забивай подобными глупостями свою хорошенькую головку, – саркастически отвечал Ричард. – Занимайся лучше домом и своим мужем.
Не прошло и года вместе, прежде чем он впервые ударил ее. Шарлотта не запомнила, в чем провинилась, скорее всего, Ричард просто выдумал повод. Он отвесил ей смачную оплеуху, после которой кровоподтек с лица не сходил целые сутки. Впоследствии Ричард нередко бил Шарлотту, зная, что она скоро восстановится. Он берег только ее точеный профиль, потому что сломанный нос мог срастись неправильно. Шарлотта искренне считала себя виноватой во вспышках его ярости и боялась лишний раз сказать слово. Она делала все, чтобы не навлечь на себя гнев Ричарда, но часто совершала промахи.