– Нашего Нормана, – ответила Морган.
К лимонам присоединился третий, Норман жонглировал ими, подбрасывая все выше, пока они не слились в одну сплошную желтую полосу.
– Он просто… – Морган выглянула в окно и улыбнулась, – особенный, Коули. Поэтому будь к нему повнимательнее.
– Хорошо, – кивнула я и вернулась к работе.
После смены я вышла на улицу и увидела Нормана около мусорных баков. Он искал что-то на заднем сиденье машины.
– Привет, – сказала я.
Норман едва поднял голову:
– Привет.
Я присела на тротуар:
– Как дела?
– Ничего, – ответил он, не отводя глаз от автомобиля. Норман вытащил холст и прислонил его к бамперу, потом положил поверх него еще один.
– Это новые работы? – спросила я.
Он покачал головой:
– Старье.
– Слушай, Норман, – медленно произнесла я, зная, что это важно. – Я надеюсь, ты дашь мне еще один шанс. И все-таки напишешь мой портрет.
– Тебе же неинтересно!
– Мне интересно. Я сглупила. Я забыла.
Наконец он поднял голову:
– Не надо делать мне одолжение. У меня есть другие возможности.
– Знаю, но я хотела – хочу – попробовать.
Норман наклонился, чтобы получше поставить холсты. Я видела, как двигаются под футболкой его лопатки.
– У меня в последнее время много дел, – сказал он.
Я не была готова упрашивать его, мне и так было стыдно.
– Ладно. – Я встала и собралась идти обратно в кафе.
Я уже открывала заднюю дверь, когда вдруг Норман произнес:
– Я не подумал об этом, предлагая тебе позировать.
Я продолжала стоять на пороге.
– Портрет – это большой проект, – продолжил он. – За день не справиться.
– У меня есть время, – заметила я.
Норман снова отвернулся к машине. Я не знала, почему это для меня так важно, но вернуть расположение Нормана стало моим самым заветным желанием. Я молча стояла и мысленно просила его обернуться. Норман не обернулся. Я уже заходила в помещение, когда услышала, как он тихо сказал:
– Ну хорошо, время пока есть.
Я почувствовала, как расслабились мои плечи, и выдохнула, хотя до этого даже не замечала, что задержала дыхание.
– Спасибо, Норман, – промолвила я.
– Но, – строго продолжил он, – горячий шоколад ты упустила. Второго шанса не будет.
– Я переживу. Когда начнем?
– Очки еще у тебя? – спросил Норман.
– Да.
– Приходи с ними сегодня вечером, часов в восемь, и я сделаю эскиз. После этого будем работать у меня по вечерам и здесь днем. – Он развернулся и захлопнул крышку багажника.
– Здесь? Ты можешь рисовать тут?
– Да, – ответил он. – Вот на этом самом месте. Под вывеской. – Норман указал куда-то над моей головой. – Увидимся вечером.
Я обернулась и увидела вывеску, на которую прежде никогда не обращала внимания. Она была белая, красными буквами написано: «Разгрузка», и чуть пониже: «Только машины “Последнего шанса”».
– Договорились, – сказала я. – Я приду.
Впервые увидев комнату Нормана, я подумала, что там царит беспорядок. Теперь поняла, что тем вечером лицезрела аккуратно организованную вселенную. Вселенную Нормана. У каждой вещи здесь было свое место – от огромной коллекции пластмассовых коллекционных фигурок героев комиксов, расставленных на нижней полке по росту, как на ежегодной фотографии класса, до манекенов, которые были с ним в день нашей первой встречи и теперь сидели в рядок вдоль стены, будто дожидаясь своей очереди. На верстаке стояли банки из-под детского питания, каждая заполненная чем-то своим – моющей жидкостью, винтиками, разноцветными канцелярскими кнопками, ржавыми гвоздями, стеклянными шариками, ракушками, крошечными кукольными головами. Казалось, Норман может взять любой предмет и придать его существованию смысл.
Стены были выкрашены белой краской и завешаны картинами – некоторые я уже видела, например портрет Морган и Изабель, другие заметила впервые. Тема солнцезащитных очков просматривалась, однако, только на еще одном холсте.
Это был портрет молодого мужчины. Со стильной стрижкой «ежиком», в белой рубашке с галстуком, в черных брюках и солнцезащитных очках, он стоял, облокотившись на автомобиль, сложив руки на груди. Небо на фоне было бескрайним и голубым, мужчина смеялся, запрокинув голову, словно ему только что рассказали смешной анекдот.
Норман усадил меня в старое глубокое синее кресло. Оно немного пахло розовым одеколоном, и я подумала, что есть своеобразный комфорт в том, что у всех вещей здесь своя история.
– Так, – сказал Норман, – смотри прямо сюда.
Я была в очках и не понимала, как он проследил направление моего взгляда. Норман сидел на другом конце комнаты на ящике из-под молочных бутылок, удерживая на коленях альбом для эскизов. Рядом с ним стояла банка из-под кофе с разноцветными карандашами различных размеров, которые он постоянно менял, будто никак не мог подобрать идеальный.
Я вдруг осознала, что все его внимание будет сосредоточено только на мне одной. Хорошо, что мне было за чем спрятаться.
– Подбородок выше, – говорил Норман, выбирая очередной карандаш и, прищурившись, глядя на меня. – Не так высоко. Да, хорошо. Так и сиди.
У меня уже затекла шея, но я не сдавалась. Смотрела на Нормана, будто видела его впервые. Я не могла сказать, когда произошла эта перемена. Может, когда я увидела, как он склонил голову, лишь иногда поднимая темные глаза и обводя меня быстрым взглядом, будто впитывая мой образ. Или когда я стала наблюдать за его руками: я видела, как эти руки переворачивают бургеры, ловят кота, держат фаршированное яйцо и даже обнимают – но теперь, воссоздавая меня медленными, осторожными движениями, они казались совсем другими. Я слышала лишь шорох карандаша на бумаге и свое дыхание. Странное было ощущение – сидеть вот так перед Норманом. Это был не просто какой-то ленивый хиппи Норман, а парень с глубоким взглядом карих глаз, который наблюдал за мной и – может, Изабель права – думал…
– Не тереби кольцо, – тихо попросил он, не отрывая взгляда от альбома, где он растушевывал большим пальцем черный штрих.
– Я не тереблю, – машинально ответила я и смутилась, будто Норман мог прочитать мои мысли.
Господи, это же просто Норман!
Он бросил на меня быстрый взгляд, и я вдруг испугалась, что произнесла это вслух.
– Что-то не так, – неожиданно произнес Норман, все еще глядя на меня.
– Что? – откликнулась я. – Что такое?
Норман встал, отложил альбом и пересек разделявший нас ковер. Что-то внутри меня подпрыгнуло.
– Не двигайся, – сказал он и протянул руку, чтобы заправить мне за ухо прядь волос и провести большим пальцем по моей щеке.
Всего одно движение – оно ничего не значило, правда. Но когда Норман вернулся к наброску, я почувствовала, как что-то пронеслось сквозь меня, и прикрыла за стеклами очков глаза. Я вспоминала, как Норман подается вперед, не сводя с меня взгляда, и прикасается к моему лицу.
– Подбородок выше! – велел он. – Посмотри на меня, Коули.
Я глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. Это было просто нелепо. Мира бы нашла происходящему какое-нибудь астрологическое объяснение – например, особая фаза луны, провоцирующая роды и выгоняющая оборотней на улице.
Точно. Дело было в ней. Что-то творилось с луной.
– Подбородок выше, – повторил Норман, растушевывая линию.
– Извини.
Через полчаса зазвонил телефон. И еще раз. И еще.
– Не хочешь снять трубку? – спросила я.
– Нет.
– Почему?
– Выше подбородок, Коули!
Телефон снова зазвонил. Это был старый дисковый аппарат, и звонок у него был оглушительный – обычно я слышала его даже через два этажа. Еще один звонок, и механический голос Нормана предложил абоненту оставить сообщение.
Сам Норман продолжал рисовать, не обращая внимания. Раздался гудок, и автоответчик смолк. Я подумала, что звонящий повесил трубку – и тут кто-то прочистил горло, будто собираясь что-то сказать.
Норман не сводил глаз с эскиза. Человек на том конце провода снова откашлялся, и я увидела, что Норман задержал карандаш над бумагой, будто ожидая чего-то.
Щелчок. Короткие гудки. Норман вернулся к работе.
Мы молчали по меньшей мере минут пять, прежде чем я не выдержала и спросила:
– Кто это был?
– Где?
– В телефоне! Это какой-то розыгрыш? – Нам с мамой постоянно звонили шутники, с тех пор как рекламный ролик Кики начал набирать популярность. Кроме того, по неизвестной причине мама пользовалась успехом у заключенных. – Тебе часто так звонят?
– Выше подбородок, – сказал он, растушевывая следующий штрих. – Глаза на меня.
Я изменила позу и выпятила подбородок.
– Ты вообще не собираешься мне отвечать?
– Нет, – спокойно сказал он.
– Знаешь, если это розыгрыш, то звонок можно отследить, – заметила я. Говорить с задранным подбородком было трудно. – Это не так уж сложно…
– Я знаю, кто это! – перебил он, наклоняя альбом.
– Серьезно? Кто?
Молчание.
– Норман!
Он отложил альбом и бросил карандаш в банку из-под кофе.
– Послушай, Коули, – сказал он. – У тебя разве нет вещей, о которых ты предпочла бы не говорить?
Норман не имел в виду ничего плохого. Но было что-то в его тоне: я почувствовала себя виноватой уже просто потому, что я задала этот вопрос.
– Да, – тихо произнесла я. – Есть.
– Тогда ты понимаешь, верно?
Я кивнула, а Норман встал и бросил альбом на матрас.
– Ладно, закончим на этом.
– Ох, Норман! – Кажется, я слишком надавила. Он был такой чувствительный! – Не сердись…
– Мы закончили. Эскиз готов.
Норман вытянул руки над головой, почти достав пальцами до потолка – кот Норман потягивался так же, всем телом.
– Завтра на работе начнем писать портрет?
– Хорошо, – ответила я. – Но ты покажешь мне эскиз?
– Нет.
– Норман…
– Спокойной ночи, Коули!
Я понимала, что испытывать удачу не стоит. Так что я сняла очки и поднялась, пробралась мимо манекенов и стопки цветного стекла к двери.