Луна за облаком — страница 34 из 56

и спрятала губы в платок.

— Эх ты, остряк-самоучка. Много ты знаешь: темно да рассве­ло!— сказал Григорий.— Один пришел? А Чепезубов где? Дружок твой.

Колька, опустив голову, молчал. Изредка поглядывал исподло­бья на бригадира. Шигаева незаметно для Трубина подталкивала Кольку в бок.

«Оба, как воробьи, нахохлились,— подумал Григорий.— Неужели они дружат? Чудеса».

— Мне с тобой, Вылков, рассиживать некогда. Сам знаешь. Го­вори, с чем пришел. Мне на склад пора. А мы с тобой в перегляд­ки тут играем. На работу, что ли, хочешь?

Колька прокашлялся и выдавил облегченно:

— Да. Нужно где-то работать.

— Пойдешь в подсобники?

— Григорий Алексеич!

— На месяц. Для продувания мозгов.

Вылков пожал плечами: деться, мол, некуда.

— А если Ленчик вернется, возьмете его?— спросил он.

— Чем вы с ним занимались?

— Ездили кое-куда. Мир посмотрели.

— Ну и как?

— Купили билеты, сели в вагон. Вечером сели, а утром сошли. На какой-то станции.

— Вас там, кто ждал?

— Не-ет. Дальше на товарнике поехали. Дупель¹ заметил, полез к нам по крышам. С поленом березовым. Мы от него по крышам. На подъеме спрыгнули. До станции дошли к ночи, а за семафором мост железнодорожный. Охрана. Милиционер посмотрел наши пас­порта и говорит: «Вам здесь делать нечего, соколики. Чтобы к утру вами не пахло на станции». А у нас деньги уже вышли. На пас­сажирский не сядешь. И на товарняк шансов никаких. Милицио­нер с нас глаз не сводил. Возвращаться пешком? Неохота. Чепезу­бов говорит: «Видишь за рекой деревню? Там должен быть мост, он без охраны». Долго шли, устали. Забрели в лес, в болото. Трава вы­сокая, в кустах не продерешься. Вымокли. На колючую проволоку напоролись. Страшновато стало. Еще подстрелят. Я говорю Ленчи­ку: «Запретная зона». Всю ночь пока не высветило, бродили мы по болоту. На станцию не заходили, не хотелось встречаться с милици­онером. Начнет допытываться: куда ходили, зачем? Пошли к тому подъему, где спрыгнули от дупеля. Там все же шанс.

— Ой, бить вас некому!— вздохнула Райка.

— Подожди,— остановил ее Вылков.— Или вы торопитесь, Гри­горий Алексеич?

— Да уж досказывай, раз начал. На склад я так и так опоздал.

— Ну вот... кое-как проехали мы тот мост. Сошли на узловой станции. Справились: нужны ли рабочие? Зачислили нас в какую-то мастерскую. «Работа,— сказали,— разная: подноска кирпича, уклад­ка материала». Кто куда пошлет. Чего-то там строили. Жить нам, известно, негде. Мастер говорит: «Спите пока на верстаке. До холо­дов, может, сдюжите». Дали нам немного деньжат для прокормления. Побаловался я с недельку на «подноске кирпича и укладке материа­ла». Нет, думаю, извините, пока холода не стукнули, надо отсюда подаваться.

А Чепезубов поставил перед собой цель. Ему надо было прове­рить себя — сумеет ли он достичь того, чего задумал!

— Какая же у него цель, чего он задумал?

— Говорить, нет ли, Григорий Алексеич? Дело такое. Вас ка­сается.

— Ну, если касается, то смотри.

— Да что уж там!—Вылков усмехнулся.— Он говорил, что про­живу без бригадира, ну, стало быть, без вас, без всяких штучек. Трешницу, мол, в долг дал, а сам не хочет и замечать, кому дал, почему дал. Это ему обидно. Но е общем-то он против вас ничего не имеет. Он себя проверяет.

Эги бесхитростные слова тронули Григория. «Как же так? Вот черт побери!— думал он.— Из-за меня, может быть, парень самого себя ломает».

— Что же дальше?

— А что дальше?— Колька почесал затылок, заулыбался.— Ви­жу я, надо домой подаваться. Получки даже не ста,т ждать. Черт с ней! И Ленчик со мной. Я ему говорю: давай ближе к дому. Он по­малкивает, ему фасон надо держаты у него цель. А у меня тоже — цель: поскорее домой. Собрались и давай бог ноги. В мастерских никого не предупредили. Да там о нас и не жалели, поди. Еще об­радовались. Кому охота припала возиться с такими работничками. Но мы у них там, для ясности, ничего не взяли, чистенькими уехали. Аванец отработали с запасом. Средств на поезд нет, только на хлеб. Опять товарняком. Ленчик — я видел — с подножки перебрался на платформу и лег гам. Под утро я уснул, хотя холод был адский. Проснулся — на меня светят фонариком, придвинулись какие-то... чего-то спрашивали. Я кинулся от них, расшиб колено. Бежал дол­го по путям, среди вагонов, пока не обессилел. Ленчика я так и не встретил. До города добирался один. Кое-как. Мать плачет. Сплош­ная ерунда вышла. «Нет,— думаю,— надо чего-то путное делать, при­слоняться к старой бригаде». Пошел к девчонкам в общежитие. Вот с Райкой поговорил.

— Он меня в кино позвал, Григорий Алексеич,— сказала Ши- гаева.— На вечерний сеанс. Я у Вальки прошу: «Дай платье одеть, твое коричневое». А она смеется: «Я тебе платье, а ты мне своего Коленьку» — «Ага,— говорю,— платье-то у тебя, Валька, ношеное, а мой Коленька после путешествия, что новая копеечка».

— Брось ты, Райка, трепаться!

— Чс-пезубова так и не встречал?

— Нет, как в воду канул. Я так думаю... Или робит где, или... по старой дорожке пошел. С блатными.

В бригадирскую заглянул Карымов. Кругленький, маленький, улыбчивый.

— Приветик! Чего, Трубин, радуешься? Отвечать за бетониро­вание в главном корпусе тебе. И никому другому.

— Как это мне?

— А так. Переводят меня от вас. Насовсем.

— Куда?

— Шайдарон скоро тебя вызовет. Может, на повышение пой­дешь. Чего тебе в бригадирах? Хватит.

Карымов сыпал словами, не переводя дыхания. Он был в хоро­шем настроении и уходить из бригадирской не собирался.

— Это не Вылков ли?— удивился он.— Ну, парень. Ну, парень, смотри у меня! Ты чего с ним, Трубин? Взял в штеты, поди? Не говори, не говори! По глазам вижу. Ну, ладно. Ты ступай, Вылков, ступай. И ты, девушка. У меня с бригадиром пара слов, не мешайте. Главный корпус, Григорий Алексеич, на тебе. Зимнее бетонирова­ние — это не мухры-хухры, а хухры-мухры.

«Что ему надо?—поморщился Григорий.— Говорил бы да и ухо­дил восвояси».

Глава пятнадцатая

Утром на солнцо можно было смот­реть, как на луну — глаза не ре­зало. Только солнце покрупнее луны и не желтое, а багровое, словно раскаленный диск железа.

Солнце было холодным и неживым. Все то, что лежало сейчас между ним и землей, казалось, не пропускало нисколько тепла. Сквозь далекую туманность сочился один лишь морозный сухой луч и воздух от него полнился скрипом и стылым оцепенением.

Григорий смотрел на солнце и думал о том, что между ним и Софьей тоже пролегло что-то такое, что не пропускало обычного теп­ла, и все в доме у них полнилось этими новыми ощущениями, чего раньше не могло быть у них.

А в остальном все как будто бы становилось на свои места.

Встретил как-то Флору, так она и не поздоровалась, смотрела мимо Трубина, будто проходил тут не Трубин, а некто незнакомый. Он-то смотрел на нее, но останавливать не захотел, понял, что она уже знала о приезде Софьи, и говорить с Флорой было не о чем. Даше все эти дни Григорий не звонил. Цех бетона выдавал продук­цию строго по графику. Причин для звонка не находилось. Григорий слышал, что у Елизовой были неприятности с цехом раствора, ког­да из-за новой линии подачи инертных материалов случалось, что гравий попадал в растворомешалку. Но, видать, теперь линию отра­ботали как следует... Гончиков перестал жаловаться на раствор.

Все вокруг Трубина как бы стремилось занять свое первоначаль­ное положение. И вещи, и люди, и сам он.

Бригадиром снова стал Георгий Николаевич Бабий. Трубина на­значили старшим прорабом, и Шайдарон поручил ему бетонирова­ние фундаментов не только в главном корпусе, а и во всех цехах.

У Озена Очировича было усталое лицо, он уже не снимал бес­престанно очков, как это делал всегда, и ни разу клинышек его бородки не коснулся галстука.

— Бетонные работы надо провести с высокой прочностью и: раньше расчетных сроков,— говорил Шайдарон. Глаза его с сочув­ствием скользили по растерянному лицу Трубина, но долго не задер­живались на нем. Взгляд усталого человека устремлялся в окно, ту­да, где качались и ползли стрелы кранов.— Меня вызывали на бюро обкома и сроки подсократили. Ты меня пойми. Рабочих лишних нет. Бетона нет, сколько нужно. Фундаменты начали ставить?

— Да, Озен Очирович.

— Ас ростверками как у тебя?

— Еще не закончили.

— Ну вот...— поморщился Шайдарон.— Теперь грунт прогревай. Опять расходы... Да и время уходит. А потом плиту опять прогре­вай для фундамента. Где с ростверками не закончено?

— В двух цехах. Да там немного...

— Что скажешь о сроках?

— Начало февраля.

— Середина января. И все. Не спорь. Я не в таких переплетах бывал. И ничего. Как видишь, даже еще трестом приходится ру­ководить.

Шайдарон взял трубку телефона, но передумал звонить, снова посмотрел на Трубина.

— Ну, а то, что вернулась жена, это к лучшему. Запомни. Толь-ко брак, заключенный по любви, является нравственным. И только тот брак, в котором любовь жива, несмотря ни на что, продолжает оставаться нравственным. Вот так-то.

Трубин промолчал, лишь улыбнулся виновато. А что скажешь Шайдарону? Женой теперь Софью не назовешь... «Поживем пока, а там, как выйдет. Время — лучшее лекарство... Оно укажет».

— Ас зимним бетонированием...— продолжал управляющий.— Я думаю, справишься. Бетон, дружок, это такой... мы его далеко не досконально изучили. Если хочешь — это темная лошадка. Вот что такое бетон! Ты не пугайся. Скажу по секрету: мы с Иваном Аниси­мовичем твою кандидатуру метим на главного инженера. Да, да. Наш главный давно болеет и возраст у него пенсионный. Другого некогда искать. Тебя наши люди знают, сработались с тобой, при­выкли к тебе. Это тоже что-то значит. Ясно?

— Да чего уж там,— усмехнулся Трубин.

— Ну вот. Справишься с зимним бетонированием — быть тебе главным инженером.

В коридоре Григорий встретил Догдомэ. Из-за приезда жены по­чему-то неловко перед Чимитой. Ко1да-то провожал ее и гуляли вме­сте. Кажется, и комплименты ей говорил. А теперь, что говорить? Она тоже знает, что Софья вернулась.