Стрелки манометров клонились, слегка подрагивая. Им, наверное, было тяжело, стрелкам...
— Шестьдесят тонн,— сказал Бабий. В голосе его прозвучала рвущаяся наружу радость. Правда, слабая, очень неуверенная, но все же... В цехе стало веселее.
— До проектной мощности двадцать пять тонн,—объявил Трубин. Он был уже спокоен за ту глыбу, что держалась за непрогретое тело плиты. Если бы даже отдельными очагами существовала ледяная корка, глыба не выдержала бы напора поршня и сошла с плиты.А теперь не сойдет. Никакого льда нет! Ему это было совершенно ясно.
— Похоже, что опять успех,— произнес Каширихин. — Везет тебе, Трубин, определенно везет.
Мерное гудение наполняло все вокруг. Стрелки упрямо продвигались: 65 тонн... 70... 75... 80... 85 тонн.
— Сколько этот домкрат тянет?— спросил Каширихин Бабия.
— Сто пятнадцать тонн.
— Попробуем дать за сто тонн. Выдержат эти глыбочки?
— Должно быть.
Трубин не удержался:
— Дайте этим глыбочкам постоять несколько дней, «дозреть» и тогда, Бабий, подавай два домкрата. Вот эта... без подогрева, я уверен, при сломе вырвет тело плиты.
Испытания прекратили, когда стрелки манометров уже достигли отметки 110.
— Ну что, Озен Очирович?— спросил Трубин.
— Вызываю представителей заказчика. Пусть смотрят.
— А пока? Ждать, когда они приедут?
— Нет, отчего же. Действуйте. Чего ждать? Только вот намного ли, по-вашему, можно ускорить темпы бетонирования? Примерно хотя бы.
— Примерно?— Трубин, улыбаясь, прикинул. — Раза в три, а то и в четыре.
— О-о!
— Георгий Николаевич,— позвал Трубин бригадира. — Вот что... Еще одну опытную глыбу забетонируем без подогрева, проверим, убедимся окончательно и тогда уж... на полный ход!— Трубин зажмурился, предвкушая, что их ожидает.
Представители из Иркутска и Красноярска, а с ними и заказчики приехали дней через десять. В цехе поставили два домкрата. Снова двинулись стрелки манометров. Приезжие поглядывали равнодушно, не проявляя любопытства к бетонированию без подогрева плиты. Один из них прямо сказал: «Ну, чего мы время тут теряем? Пусть здешние изобретатели обращаются в соответствующие инстанции».
Стрелки перевалили отметку 120. Гости зашевелились. От равнодушия у них не осталось и следа.
— Здорово! Просто здорово!— раздавались восклицания.
— Смотрите, уже 130 тонн!
— И хоть бы что!
— 150!
Трубин выключил аппараты, когда стрелки достигли отметки 160.
Заказчики были в восторге. Они пожимали руку Трубину, говорили «здорово», «великолепно», но когда он подал им подготовленное заранее заключение на внедрение в производство бетонирования без подогрева плиты ростверка, все они отказались его подписать.
— Но почему же?— удибился Трубин. — Вы видели сами. Прочность предвосхищает любые проекты. Я уж не говорю о скорости бетонных работ. Она сильно возрастет.
Трубину ответил иркутский представитель из «Востеиборгтехстроя». На нем был толстый черный свитер ручной вязки и белые валенки. Иркутянин чувствовал себя неважно в жарко натопленном кабинете и не был расположен к длительному объяснению. У Трубима вызывали неприязнь и его теплый свитер, и особенно белые валенки, которые придавали их владельцу какой-то домашний, далекий от делового совещания вид.
— Мы только что наблюдали весьма впечатляющий эксперимент,— говорил иркутский представитель. — Безусловно, в нем заложены определенные творческие концепции, которые в будущем сулят... Э-э... их авторам... Но, как вам известно, наше строительство не является полигоном для всякого рода испытаний. Я даже не резервирую за собой право высказаться еще раз и сегодня же вылетаю в Иркутск. Я настаиваю на бетонировании с подогревом плиты ростверка, как и предусмотрено во всех технических условиях.
Толстый, лысеющий инженер из красноярского «Промстройпро- екта» делал записи в блокноте и, казалось, сочувственно поглядывал на Трубина. Но и он сослался на то, что бетонирование без подогрева плиты всесторонне не проверено, еще неизвестно, как будут вести себя все эти опоры и фундаменты в летнее время, что от бетона всегда можно ждать разных каверз.
— Вам известно,— сказал Трубин,— что мы уже забетонировали триста кубометров фундаментов без прогрева плиты?
Иркутянин вытер со лба пот и тяжело вздохнул:
— Напрасно поспешили, молодой человек. Мы отказываемся подписывать процентовки. Пусть сделанную вами работу оплачивает ваш трест.
«Белые валенки» уже проявляли нервозность, и было видно, что убедить иркутянина в полезности бетонирования без подогрева не удастся.
Самые наихудшие предположения Бабия сбылись. «Слишком уж легко шел к нам успех,— думал Трубин.— А легкого в жизни ничего нет. Вот и первое препятствие...»
Ночь у Трубина прошла без сна. Ворочался с боку на бок, думал: «Неужели ошибся? Не должно бы. А если заказчики все же не подпишут процентовку? Тогда банк прекратит финансирование. А дальше? Рабочие останутся без зарплаты. Кто за все это ответит? Ясно— кто. Так можно угодить и под суд. Поторопились, явно... Но ведь сам Шайдарон сказал: «Осваивайте бетонирование без прогрева». Вот и освоили... А теперь триста кубометров на моей шее».
Под утро он забылся. Ему снилось, что он в кабинете Шайдаро- на. Клинышек бородки прыгал перед глазами. Шайдарон не то пел, не то ругался. Трубин вдруг увидел себя в зеркале. Он был так же, как и прежде, побрит и надушен и все тот же безупречный костюм был на нем, но странное дело, он не имел прежней внутренней силы, все тело, как ватное... и все на нем казалось смешным и никому ненужным. Ему подумалось, что он просто жалок в этом безупречном костюме.
С Шайдароном удалось встретиться лишь в конце дня.
— Знаю, знаю,— заговорил тот сразу, едва Трубин переступил порог кабинета. — Хорош, ничего не скажешь1
Озен Очирович постукивал пальцами по столу, клинышек бородки был неподвижен. Непонятно: сердился он или нет?
— Садись. Выкладывай.
— Вот так получилось... Хотелось, как лучше. — Трубин вздохнул, полез за папиросами.
— Побили тебя заказчики? На попятную пойдешь?
У Трубина отлегло от сердца. Если Шайдарон так заговорил, то ночные страхи можно выкинуть из головы.
— Проверено же все, Озен Очирович! Несколько раз...
— Уверенность есть?
— Само собой.
— Если никакой ошибки нет... А все говорит за то, что ее нет. Тогда никто нам не страшен.
— А что делать сейчас?
— Я послал запросы в Иркутск и Красноярск. Посмотрим, что они ответят. А пока... Сам-то ты, как думаешь? Триста кубометров нашлепали. Продолжать или остановиться?
— Надо поговорить с бригадой Бабия. Они же останутся без
зарплаты.
— Без зарплаты не останутся. Что-нибудь придумаем.
— Если так, то надо продолжать,— сказал Трубин, чувствуя, что только такого ответа ждал от него Шайдарон.
Черс-з неделю был получен ответ из «Промстройпроекта»: разобрать все фундаменты, бетонирование вести строго по существующей технологии. А вскоре пришло письмо и из «Востсиборгтехстроя»: продолжайте опыты...
Вот тебе раз! Какому богу молиться?
Шайдарон и Каширихин, забрав полученные бумаги, уехали в обком партии. Отдел строительства обкома, обсудив положение, вынес решение: создать специальную комиссию с участием заказчика для проведения новых опытов и установления целесообразности прогрева плиты.
Поздно вечером Шайдарон собрался было домой, как в кабинет постучали и зашла Догдомэ.
— Извините, Озен Очирович,— сказала она.—У меня к вам неотложные дела. Можете принять?
— Да. конечно. Не случилось ли чего?
— Как сказать...
— Вот не хватает еще только этого. — На лице Шайдарона появилось выражение досады.
— Нет. нет, успокойтесь, Озен Очирович. Вы подумали о производственном травматизме? Не-ет, у меня личное.
— Личное? Садись, рассказывай, что у тебя.
— Видите ли... я надумала уволиться и уехать.
— Вот как!— Шайдарон от неожиданности откинулся на спинку стула. Снял очки, снова надел. — Какая тебя муха укусила? Если не устраивает общежитие, то я же обещал тебе к весне дать комнату.
— У меня не эта причина.
— Не нравится должность?
— От должности я не в восторге, но и это не имеет прямого отношения к моему увольнению. У меня сугубо личное. Видите ли... Просто личное.
— Здоровье, что ли?
— Не-ет. Видите ли... Ну, как... Сказать, конечно, можно. Дело в том. что я... Я впервые... Никому никогда не говорила. Но мне не повезло. Мои чувства... вот так уж... не вызвали ответных чувств. Он ничего не знает об этом. Да так и лучше.
Шайдарон шутливо замахал руками:
— Что ты! Что ты! Как это можно? Пойди и скажи... Подожди. Что это значит — уволиться и уехать? Не объясниться, ничего не узнать. Просто не серьезно. Если он — хороший человек, тем более, надо сказать.
— Поздно что-либо говорить, Озен Очирович.
— Поздно? Почему?
— Ну вот так уж...
— Гм. Что же нам делать?— Шайдарон снял очки, подумал, пожевал губами. — Знаешь ли, Чимита... Не надо уж так сильно переживать. Ты молода, встретишь другого хорошего человека... Но зачем же уезжать? Какой комбинат мы здесь строим! Это же...
— По службе мы вынуждены с ним встречаться чуть ли не каждый день. Я больше не могу. У меня нет сил. Моя любовь бессильна, и она ничего не несет мне, кроме горечи и разочарования. Поймите меня...
Шайдарон закрыл глаза, потер виски пальцами, что-то соображая.
— Так уж и бессильна твоя любовь? Ох уж эта категоричность! А впрочем, конечно... М-да. Жалко. Не хотелось бы с тобой расставаться. Что же нам делать? Что? Никак не ожидал. Думал, вот какая счастливая у меня Чимита. Инженер. Красивая. А что? Д-а. А тут — на тебе! Не ожидал. Думал, отбоя от женихов не будет. Как же это? Кто он?— Посмотрел пристально на нее, подумал. Щеки вдруг побледнели и чуть дрогнули губы. —Уж не Григорий ли Алексеич твой избранник? А?