Настало страшное молчание. Аврелий и Лидия, как убитые, приклонили головы к груди старика, а он обливал их слезами.
X. 1814 год
Знаете ли вы, читатели, что такое Париж? — Вы думаете, что это город, столица какого-нибудь царства? — Ошибаетесь! Это трущоба нечистой силы, это храм Ямантаги, дивного бога — символа человеческого существования; это омут в море страстей; это отрицательный рай, отвлеченное блаженство, биржа понятий, торговля новостей, пародия жизни.
Там ходят на ходулях, рассуждают сердцем, любят умом, смотрят сквозь призму, чувствуют по формулам, живут на счет жизни, умирают для бессмертия, созидают памятники прошедшему для украшения и выгод настоящего, стремятся на свет, чтоб обжечь крылья.
Там, для посетителей хаотического города готовы более тридцати лучших и более сотни посредственных гостиниц, где предлагаются для гостей, за деньги, — теплынь, нега и роскошь царская; и даром: plait-il monsieur?
Там, любители театра, родился новый театр, в 1548 году, когда Парламент позволил играть mystères profanes honnêtes et licites, sans offenser ou injurier autre personne. Там более 30 театров и все в партере и в ложах, и все на сцене.
Там 30 славнейших рестораций, и несколько сот посредственных, обязанных своим происхождением прошедшему веку, и Г. Буланже, который написал над дверями своего дома: Yenite ad me omnes qui stomacho Iahoratis et ego restorabo vos, — и угощал всех свежими яйцами, соленой дичью и крепким наваром.
Там есть 30 лучших кофейных, обязанных введением своим, при Людовике XIV, Солиману Are.
Там есть Китайские бани и Пале-Рояль, в котором вы всегда найдете несколько сот Муз, несколько тысяч Граций.
Там раскроют пред вами все роды таинств, и вы узнаете, каким образом природа переходит от прозябаемых к животным, от животных к людям….
Там, если б вы были, читатели, в 1814 году, в Апреле месяце, в огромной зале Пале-Рояля, видели бы вы двух Русских Офицеров, во фраках. Они сидели около огромного банкового стола, гнули углы, транспорты, плиэ — просто и на выворот, кричали attdndez! ставили мазу, рвали карты, а все-таки им не везло.
Один из них, чист и ясен как сокол, встал уже со стула, хотел склонить паруса от золотой Харибды, но товарищ удержал его.
— Погоди-же не много, Гастфер: успел проиграться, успеешь уйти; я не отстану от тебя. Смотри: последний куш, последние крохи! Чего их жалеть; надо же как-нибудь расплатиться с Парижем. Мы здесь гости! к чему нам деньги!
— Ну, так и быть, подожду, посмотрю, как убьют короля, attdndez! отвечал Гастфер.
— У этого народа нет ничего святого. Так и есть! — вскричал Офицер вставая с места, оттолкнув от себя несколько червонцев, стоявших на карте.
— Ну, теперь пойдем, Гастфер, к нашему полковнику: пора обедать. Чорт знает: выигрываешь — в горло ничего нейдет; проиграешься в пух — откуда возьмутся голод и жажда!
— За то до следующей трети расходы наши кончены; и я очень рад — меньше заботы. У меня престранной характер: когда нет денег, на душе веселее!
— Странное дело! со мной тоже бывает. От чего это? вопрос важный, психический! — Нет денег — откуда явится аппетит; откуда возьмётся огонь в душе, здоровье, живость, сон, беззаботность, легкость, доброта: даже грубость и глупость пьяного денщика не сердят!
— Однако же, любезный друг, в этот раз я проклинаю всех Фараонов на свете. Я сбирался сего дня в Grande-Opera и проиграл по их милости все деньги. Сегодня все Цари будут в театре! — Пропустить такое событие: —значит воротиться домой гусем.
— Вот большое горе! Я в Париже по сию пору ничего не видел и не надеюсь видеть. Что ж делать, братец? право, не было времени! В Hôtel d’Angleterre где я стою, роскошь: встанет в полдень — принесут шоколаду, кофию; не успеешь протереть глаз, — несут завтрак; не успеешь проглотить куска, идет ординарец от генерала — служба! День и прошел! а на вечер в Пале-Рояль. А теперь без денег что здесь увидишь! Ей Богу, братец, не знаю, что делать! На днях выступаем отсюда; воротится в Россию — шапками забросают! Как! быть в Риме и не видеть Папы!
— Мой совет избавит тебя и от труда, и от стыда. Ступай за несколько су в Панораму: там увидишь Париж со всеми подробностями.
— Спасибо за совет.
Совет твой дивен и велик,
Я следую ему отныне:
Довольно все узнать из книг
И все увидишь на картине.
Продолжая таким образом разговоры, господа русские офицеры приблизилось к Hôtel de l’Empire, взошли на широкую лестницу, вступили в коридор, подошли ко второму номеру, отворили двери.
— Ну, сказал Гастфер, опоздали мы! дым столбом! верно отобедали и принялись уже за трубки и за карты.
— Не бойся, друг, на столе все еще в порядке.
— А! — друзья! вскрикнули несколько человек офицеров, увидев входящего Гасфера и его товарища.
Все сидели с трубками в зубах вокруг накрытого стола и, обдавая дымом друг друга, хохотали во все горло.
— Что это значит, господа? На чей счет гуляете вы? — спросил Гастфер.
— На чей счет? — браво! очень кстати вопрос! — Не подумай только, что на счет французов; нет, finita è musical! гуляем на счет своего пустого кошелька.
— Да говорите яснее! Вскричал Гастфер.
— Что-ж тебе говорить? Есть у тебя деньги?
— Полноте, господа, я вижу, вы гуляете на мой счет. Вам забавно, что я продулся!
Общий хохот преследовал слова Гастфера.
— Поздравляем! верно в надежде съесть после проигрыша славный контрибуционный обед? — Садись же, вот твой прибор. Ей! Савельев, подай трубку господину поручику! Затянись и потом запоем с горя круговую:
Друг за другом,
Все мы кругом,
Понемножку станем петь.
Пой, пой, пой,
Друг за мной!
— Нет, господа, отвечал Гастфер, моя первая песня всегда:
Я наелся как бык
И не знаю, как быть!
— Сего дня можешь спеть ее и натощак!
— Натощак не пою: берегу голос, отвечал Гастфер.
Между тем денщик Савельев поднес ему трубку.
— Пошёл ты к чёрту с трубкой! Давай водки!
— Еще не выкурили, Ваше Благородие! отвечал плут денщик.
— Что за шутки, господа! вскричал Гастфер.
— Какие шутки, мой друг: истинная правда! Шутку сыграли с нами гостеприимные Парижане. Видишь ли, ты в чем состоит история: По обыкновению, мы собрались к обеду по обыкновению, хозяйский Maître d’hôtel накрыл на стол, по обыкновению мы сели и, вдруг, против обыкновения принесли нам на блюде огромный счет за все прошедшее время и объявление: что гг. генералитет и русские офицеры имеют за все платить и впредь без денег ничего не требовать; а сверх того от хозяина уведомление, что сегодня у него ничего не готовлено.
— Я наелся как бык и не знаю, как быть! — пропел Гастфер. — Этому горю должно пособить, — продолжал он. — Если ни у кого из вас также нет денег, то я отправляюсь доставать.
— Вот, благодетель! вскричали все.
— Идите все в Hôtel de Paris, гуляйте, а я сейчас же приду выкупать вас.
— Да где ты открыл колодезь, из которого можно черпать золото?
— Этот колодезь у ротмистра Юрьегорского в кошельке.
— Что-ж ты, братец, не познакомить нас с чудаком, у которого всегда водятся деньги?… Он играет?
— Я наелся как бык и не знаю, как быть! с пропел Гастфер. — Этому горю должно пособить, — продолжал он. — Если ни у кого из вас также нет денег, то я отправляюсь доставать.
— Вот, благодетель! вскричали все.
— Идите все в Hôtel de Paris, гуляйте, а я сейчас же приду выкупать вас.
— Да где ты открыл колодезь, из которого можно черпать золото?
— Этот колодезь у Ротмистра Юрьегорского в кошельке.
— Что ж ты, братец, не познакомить нас с чудаком, у которого всегда водятся деньги?… Он играет?
— О нет! это дивной малой, да убит горем; он был влюблен в одну девушку, готов был идти с нею к венцу, только что же?…
— Ну, знаю, романист, страдалец; верно невеста умерла, а он с горя копит деньги?
— Ох нет!
— Ну, заболела? Но что нам за дело до его жизни! Ступай, Гастфер, бери у него деньги, а мы выпьем за здоровье его невесты по дюжине бокалов! — Ступай, ступай!
— Ступай! — повторили все и, надев Гастферу на голову шляпу, повели его под руки с лестницы; на улице снова раздалось хором: — Ступай, ступай, наш кормилец! и толпа Офицеров рассталась с Гастфером.
XI
— Где твой барин? — вскричал Гастфер, вбежав в комнату Юрьегорского. Что ты воешь, Павел?
— Батюшка сударь! — отвечал старик, — Барин пропал!… Аврелий Александрович пропал!… Ни слуху, ни духу!… Может по-ночи разбойники французы где-нибудь в закоулке убили!…
Старик залился горькими слезами.
— Что ты говоришь? — вскричал Гастфер. Каким образом пропал? Может ли это быть?
— Да, в ночь; с вечеру, вот принесли из полковой канцелярии письмо; он читал, читал его, и Бог знает сколько раз читал, а в ночь и пропал!
Гастфер взял письмо, развернул и читал мельком: «Милый друг и брат мой Аврелий! давно не получаем мы от тебя писем… Это истомило нас; мы не знаем, что думать о тебе…. Если-б ты мог, приехать…. Пора забыть прошедшее! Тебя обманули не люди, а судьба! — Чувствую, что ты можешь думать, что она избрала тебя орудием моего счастия; но не позавидуй мне, раздели со мною все привязанности нашего общего семейства; в кругу его ты можешь найти всю полноту чувств любви и дружбы. Аврелий, приезжай! Лидия жаждет обнять тебя; другая Лидия протянет к тебе ручонки и назовет тебя дядя! — У нас только и разговора, что про тебя. Сестра моя Евгения с нами; она и Лидия так любят друг друга, что я не в силах тебе описать того чувства, которое я испытываю, смотря на их взаимную привязанность. Истинная дружба двух женщин должна быть очень редка, мой друг, ибо….
Но Евгения много изменилась; в ней исчез этот пыл жизни; в шестнадцать лет она начинает жить воспоминанием. Когда ты увидишь ее, ты сам пожалеешь о том румянце, который умер не поцелованный любовью…»