— Вот тебе и раз! — вскричал Гастфер, бросив письмо на стол. — Надо же быть такому несчастью! — А мне была нужда до твоего Барина! — Нечего делать! — Прощай, старик, да не плачь! О чем ты плачешь?… Найдется, не пропадет!
И Гастфер скрылся.
XII. Москва
В огромном кабинете покоился, после тучного обеда, Московский Барин, в колпаке, в пикетовом белом халате; он лежал на кушетке, пыхтел — ему было жарко. Карлик — бедное существо, обмеренное судьбою — стоял подле него и отгонял опахалом, из разноцветных перьев, несносных мух, которые вились над красным лицом его господина.
Кабинет был украшен огромными картинами в золотых рамах мраморными столиками и хитрой работы шифоньерками, на которых стояли вазы этрусские, вазы японские, перламутровые раковины, обделанные в золото и серебро, эмалевые табакерки разной величины и фигуры, с музыкой, с поющею колибри, с тайными пружинками, которые придавливались хозяином только для коротких друзей и приятелей; —Были в кабинете и огромные куранты которые искусно заводил сам барин а вертел слуга; — был в кабинете и шкаф с коллекцией трубок пенковых, каменных, голландских, деревянных, изрезанных всевозможными изображениями; — была и библиотека, только не для чтения; был и письменный стол, на котором писал слуга-писарь, а подписывал сам господин.
Крепко спал московский барин: его измучило утро торжественного праздника, его отяготил тучный обед; он устал как четверка коней, на которых он делал визиты; он сделал сорок визитов во всех концах первопрестольного града; он был у Князей и Графов, у людей титульных; ибо сам был богат, но еще не титулен, должен был лично развозить свое почтение к знатности и чинам.
И так, он крепко спал, долго бы спал, если б стоящий над ним карлик, вооруженный опахалом, не вздремнул и не пропустил на барина стаю неотвязчивых мух. — А мухи бывают различного свойства: Есть мухи злые кусачки, с страшным, длинным, непощадным жалом, есть мухи с хоботом, мухи с насосом, мухи певни, мухи вьюны, и наконец добрые и глупые мухи, которые почти всегда попадают в паутину, жгут себе крылья на свече, тонут в супе, в чае и во всех жидкостях. Мухи доброго и глупого свойства живут между людьми среднего и низкого состояния, там, где нет в дверях швейцара и где двери может отворить домовая кошка или собака; там им житье, воля, раздолье; все члены человеческого тела, пища и все в их распоряжении; но мухи злые-кусачие, одаренные от природы ловкостью и острым жалом, избирают преимущественно, как рыцари древних времен, подвиги трудные, проникают в спальни, в будуары, в гостиные, в кабинеты знатных господ; — хитро пробираются сквозь опахала и увертываются от нежных рук и хлопушек.
Таким образом барин спал; вдруг, одна из таковых мух, называемая на Хохлятском языке: ах ты бисова дочка! налетела на спящего, и так укусила его в губу, что он фыркнул, плюнул, хлопнул себя по лицу, вскочил, бранится…
В Палембанге, на острове Суматре, есть обыкновение, чтоб раб говорил с барином языком благородным, а господин с слугой употреблял простонародное, низкое наречие; в подражание этому обыкновение наш барин, взглянув на стоящего пред ним карлу, заговорил самым низким языком.
Трепещущий карла молчал, ибо молчание есть самый красноречивейший и высокий язык.
— Ванька! — вскрикнул наконец Барин.
Явился в дверях огромный Ванька.
— Посади тюленя на шкап!
Карла бросился в ноги, но напрасно.
Ванька подхватил его, взбросил на шкап.
На лице карлика изобразилось точно такое же страдание, какое изображается и на лицах обыкновенных людей: верно он понимал, что карла также человек; верно сердце его было как голова не по росту; но Барин знал его за карлика, за свою потеху — за мальчишку; а карлику было 45 лет от роду.
Заключив карлика на вершину шкапа, Барин оделся, вышел в гостиную.
Гостиная была уже полна, — а пожилая, разряженная хозяйка, сочетавшая свое имение и увядший свой цвет с вожделенным здравием мужа, сидела на диване как на троне. Гости, в ожидании виста, перелистывали новости Московские.
— А-а-а! произнесли все увидя входящего хозяина.
И он сталь приветствовать гостей своих.
— Позвольте же мне продолжать, — вскричала резким голосом дама, сидевшая подле хозяйки. — Послушайте, Валерьян Васильевич.
— Извольте, сударыня, что угодно приказать, — отвечал хозяин, садясь.
— Вы знаете, Лонова?
— Слыхивал.
— Вы знаете, что он ухаживает за Евгенией…
— Знаю, знаю! вскричал сидевший против дамы старик в бархатных сапогах. Евгения Белосельская c’est ma voisine, ma vis-â-vis; признаюсь, вам откровенно, что я во всю жизнь не видал приятнее лица!… diable! quoique je ne suis pas Mr Lonoff mais….
— Помилуйте, попасть в такое семейство! Я думаю вы слышали скандалёзную историю этого дома?… и что же Евгения? девушка, влюбленная без памяти в человека, который, сманил дочь какого-то Священника, которую потом бросил и на которой женился брат её.
— Этого я не знаю; это клевета.
— О, что это не клевета, я могу вас удостоверить подробностями этой истории. Извольте слушать, — вскричал хозяин дома.
— Вот, примером сказать, я и вы, Князь, воспитывались бы вместе, положим хоть в институте, или гимназии Сделайте одолжение — перервал Князь важно, — не берите меня в пример публичных воспитанников: я, сударь воспитывался дома, и не знаю никаких обыкновений школьных.
— Как угодно, Ваше Сиятельство! Ну я возьму в пример кого-либо из отсутствующих, положим Снорского, с которым я действительно учился в Харьковском Университете…. Да не о том дело.
Таким образом Юрьегорский и Белосельский вместе учились, кажется здесь в Москве, наверно не знаю; вот, когда вышли они из училища… да, нет! виноват, Юрьегорского просто выгнали из училища за шалости и за стихи на Пресненские пруды, точно! Как выгнали его, как ему быть?
Тогда набирали Мамоновский полк — он туда определился….
— Как это скучно! как ты мямлишь, мой друг! — вскричала хозяйка.
— Позволь же, мой друг, рассказать по порядку! И так, вот видите ли, полк должен был идти в поход, а наш молодец, влюбись в дочь какого-то Священника. Надо вам сказать, что его приняли прямо Офицером, чего в другое время не случается…. Вот, например, я сам служил до Офицерства восемь лет юнкером в Старо-Ингермаландском полку… Девушка молоденькая, необразованная, мундир приглянулся— влюбилась по уши, — ушла от отца….
— Вообразите, себе! — вскричали некоторые дамы с ужасом; —ушла с молокососом!
— Что ж удивительного? — возразил старик в плисовых сапогах. — У женщин один выход в чины, один путь — что называется — в люди: выгодно и по сердцу выдти за муж. А. наш брат в 18 лет порох; vous savez messieurs, что значит 18 лет! Я сам в эти года чуть-чуть не женился на горничной девке моей матушки: diable! cette fille avoit des intentions très nobles! плутовка уговорила меня бежать, с нею обвенчаться!… О это презабавная история! ma foi! il falloit trop de caractère, чтоб в 18 лет не сойти с ума от пятнадцатилетней хорошенькой девочки!
Конечно, князь, молодые лета есть… я не знаю, как и выразить это, потому что в молодости не то что в преклонных летах….
Валерьян Васильевич сказала хозяйка дома, — позволь мой друг, докончить рассказ Федору Петровичу; сделайте одолжение Федор Петрович, вам известна эта история, и вы так прекрасно говорите, так владеете языком…. Признаюсь, я редко слыхала подобную способность.
— С величайшим удовольствием! воскликнул тучный мужчина с огромными бакенбардами. Я готов рассказать и рассказать вкратце, потоми что в краткости и ясности заключается истинное красноречие, они владеют вниманием слушателей. Исполняя желание Алены Алексеевны, я должен предуведомить, что в происшествии, которое я буду рассказывать есть истинно трогательные места. Сердце человеческое играет великую роль в жизни: поистине, оно есть Океан, в который впадают все земные истоки. Слабость сердца имеет и хорошую и дурную сторону; что ж делать! так создан человек! — и так начнем! Лично я не знаю Юрьегорского, но знаю из верных рук, что он был всегда восторженник до безумия…. Влюбившись в Лидию, дочь одного Священника, как уже сказал Валерьян Васильевич, он увлеченный страстию, извлек несчастную девушку из объятий отца и матери, и не знал, что с нею делать; ибо на другой день назначен был поход.
Должно заметить — прервала хозяйка, — что Лидию, нынешнюю жену Белосельского, дочь Отца Гурья, называли прежде Анфисой.
— Наверно не знаю, — продолжал Федор Петрович, — но знаю то, что Юрьегорский, встретив брата Евгении, старого своего соученика, с отчаянным видом сочинил историю: что у него на руках сестра, и что он не знает где ее оставить, отправляясь в поход. Радушный Белосельский взялся устроить дело; он познакомил друга своего с отцом и матерью, и Лидия была принята как родная в доме Белосельских. Юрьегорский отправился в поход; увлеченный новыми победами, забыл он скоро о мнимой сестре своей. Прошел год, другой — ни слуху, ни духу. Между тем Белосельский влюбляется в Лидию; красота этой девушки действительно была очаровательна. Два года, проведенные в хорошем кругу, образовали ее, как всякой может заметить, кто видит ее теперь в обществе.
Ну, это замечание ваше довольно ложно! — возразила одна почтенная дама.
И очень ложно! — подхватила хозяйка. — Кто родился в лучшем кругу, тот на всяком шагу заметит в Лидии привычки низкого происхождения…. Но продолжайте.
— И так Белосельский влюбился, не зная о её прохождении; долговременное отсутствие Юрьегорского и вести, что он ранен, сошел с ума, и тому подобное, изгнали из неё старую любовь, и, Белосельский встретил в ней взаимность. И кто ж не извинит в подобном обстоятельстве сердце девушки?
И особенно — прибавила хозяйка, кинув насмешливый взгляд на старика в плисовых сапогах, — зная, что для женщин один путь в люди: выгодное замужество.
— Ainsi-soit il! — произнес старик.
Федор Петрович продолжал: