1473 19 февраля. Николас Коппернигк родился в Торуни, Королевская Пруссия.
1483 Смерть отца. Все семейство принимает к себе Лукас Ватцельроде.
1491 - 1494 Учеба в Краковском Университете.
1496 Коперник становится каноником Вармийской Епархии.
1496 - 1506 Учеба в Болонье и Падуе.
1503 Коперник защитил диссертацию доктора канонического права в университете Феррары.
1506 - 1512 Коперник – секретарь епископа Лукаса в замке Гейльсберг.
1509 Коперник публикует перевод Теофилакта Симокатты.
около 1510 (не позднее 1514) Commentariolus распространяются в виде рукописи.
1512 Коперник становится явным членом Канонии Фромборкского собора.
1517 Начало лютеранской Реформации.
1522 Письмо против Вернера
1533 Лекция Видманштада в Ватиканских садах.
1536 Письмо от кардинала Шенберга.
1537 Дантиска избирают епископом Вармии.
1539 Лето. Ретикус прибывает во Фромборк.
Сентябрь. Завершена рукопись Narratio Prima.
1540 Февраль. Narratio Prima напечатана в Гданьске.
Ретикус возвращается в Виттенберг. ! июля – Коперник пишет Осиандеру.
1541 20 апреля. Письма Осиандера Копернику и Ретикусу.
1540 - 1541 Лето 1540 – сентябрь 1541. Второй приезд Ретикуса во Фромборк, где он копирует рукопись Обращений.
1542 Май. Ретикус прибывает в Нюрнберг. Начало печати книги.
Июнь. Печать первых двух листов завершена.
Июнь. Коперник пишет Посвящение Павлу III и отсылает его Ретикусу.
Ноябрь. Ретикус покидает Нюрнберг. Присмотр за печатью берет на себя Осиандер.
1543 24 мая. Прибытие первого печатного экземпляра Обращений. Смерть Коперника.
1576 Смерть Ретикуса.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ: ВОДОРАЗДЕЛ
1. ЮНЫЙ КЕПЛЕР
1. Закат семейства
Иоганн (Иоганнес) Кеплер, Кепплер, Хеплер, Хепплер или Кеплерус[189] был зачат 16 мая 1571 года, в 4 часа 37 минут утра, и он же был рожден 27 декабря в 2 часа 30 минут пополудни, в результате беременности, длившейся 224 дня, 9 часов и 53 минуты. Все пять различных способов представления его собственной фамилии принадлежат ему самому, ему же принадлежат и все числа, связанные с зачатием, беременностью и рождением, задокументированные в гороскопе, который он составил для самого себя. Контраст между безразличием к написанию собственного имени и исключительнейшей точностью в отношении цифровых данных отражает разум, для которого вся реальность, суть всех религий, истина и красота – были заключены в языке цифр.
Родился он в городке Вайль (Weil), в радующейся своим вином Швабии, в благословенном уголке юго-западной Германии между Черным Лесом, Неккаром и Рейном[190]. Вайль-дер-Штадт – странное имя, означающее "Город - Потому что", только с мужским артиклем "der", а не женским 'die"[191] – прелестно сохранил свой средневековый характер до наших дней[192]. Город растянулся вдоль вершины насыпи, длинной и узкой, словно корпус боевого корабля, окруженный массивными, потрескавшимися стенами цвета охры и стройными наблюдательными башенками, увенчанными шпилями и флюгерами. Дома со щипцовыми крышами, с их нерегулярным узором маленьких, квадратных окошек, нелепые фасады покрыты зеленой, словно надкрылья жуков, топазово-синей и лимонно-желтой штукатуркой; там, где та осыпалась, грязь и дранка просвечивают дряхлой кожей сквозь дыру в деревенской юбке. Когда, после бесплодного стука, вы толкнете входную дверь, вас может встретить теленок или коза, потому что первые этажи старых домов все еще служат в качестве хлевов, а внутренняя лестница ведет наверх, в жилые помещения. От теплого запаха навоза не скрыться на мощеных улицах, зато сами они всегда будут скрупулезно, по-тевтонски чистенькими. Люди здесь употребляют широкий швабский диалект, и частенько даже к чужому человеку они по-старинному способны обратиться на "ты"; настроены они здесь по-сельски и gemuetlich[193], но все время настороже и себе на уме. За городскими стенами до сих пор имеются местечки с названиями типа Божий Клочок (Кладбище) и "Висельная Гора"; и фамилии старинных семейств, начиная от мэра, герра Обердорфера, до часовщика, герра Шпайделя, это те же самые, что выступают в документах из кеплеровских времен, когда в Вайле было всего две сотни горожан. Хотя город является местом рождения и некоторых других выдающихся личностей – среди них, френолог Галль, который прослеживал умственные способности из расположения шишек на черепе – Иоганн Кеплер является городским героем, почитается как святой-покровитель[194].
Одна из записей в муниципальной книге, датированная 1554 годом, касается аренды капустного поля деду Иоганна, Зебальдусу Кеплеру:
Даниэль Даттер и Зебальд Кеплер, скорняк, должны заплатить семнадцать пфенигов ко Дню святого Мартина за капустное поле на Клингельбруннере между полями Йорга Рехтера и детей Ганса Ригера. Если они оставят капустное поле за собой, они обязаны вывезти на него шесть телег навоза.
Из этой буколической прелюдии следовало бы ожидать для малолетнего Иоганна радостного детства. Но оно было жутким.
Говаривали, будто бы дед Зебальд, скорняк с капустным полем, был выходцем из благородного семейства[195] и стал мэром Вайля; но уже после него уважаемые всеми Кеплеры покатились по наклонной. Потомками деда, в основном, были дегенераты и психопаты, выбирающие себе партнеров того же покроя. Отец Иоганна Кеплера был авантюристом – наемником, чудом ускользнувшим виселицы. Его мать, Катарина, дочь трактирщика, воспитывалась теткой, которую сожгли живьем за ведьмовство, да и сама Катарина, которую в преклонном возрасте обвинили в сношениях с Дьяволом, чудом избежала костра, как в свое время ее отец чудом не был повешен.
Дом деда Зебальда (сгоревший в 1648 году, но восстановленный в том же стиле) стоял в углу рыночной площади. Перед домом располагается красивый ренессансный фонтан с четырьмя длинными, флейтообразными желобами из меди, исходящими из четырех человеческих лиц, вырезанных в камне. Три лица представляют собой стилизованные маски; а вот четвертое, обращенное к мэрии и дому Кеплеров, походит на реалистическое изображение жирного мужчины с грубыми чертами лица. В Вайле до сих пор считают, что это изображение старика Зебальдуса, мэра. Традиция может ошибаться, а может и нет, но она совпадает с кеплеровским описанием деда:
Мой дед Зебальд, мэр имперского города Вайль, родился в 1521 году в пределах дня святого Иакова… сейчас ему уже семьдесят пять лет от роду… Он удивительно заносчив, и одевается тоже заносчиво… он не терпит возражений и своеволен, лицо его выдает его распущенное прошлое. Это лицо багровое и мясистое, борода придает ему еще больше авторитета. Он был красноречив, по крайней мере до той степени, каким может быть человек невежественный… Начиная с 1578 года и далее, репутация его начала катиться под откос, наряду с его внешним видом…
Этот краткий эскиз, наряду с другими, которые еще будут приведены ниже, представляет собой часть генеалогического гороскопа, охватывающего всех членов семейства (включая и самого себя), который Кеплер составил, когда ему было двадцать шесть лет. Это не только замечательный сам по себе документ, но и ценный подарок для изучения наследственных обстоятельств жизни гения, и редко случается, чтобы историк имел в своем распоряжении столь обильный материал (поскольку сам документ представляет собой гороскоп, все события и характеры выводятся из относительного расположения планет, и эти выводы я, чаще всего, пропуская – Прим. Автора).
Когда деду Зебальду исполнилось двадцать девять лет, он женился на Катарине Мюллер из соседней деревни Марбах. Кеплер так описывает бабку:
беспокойная, хитрая и лживая, но богобоязненная; худышка с огненным характером; оживленная, устраивающая всем гадости; ревнивая, доходящая до края в ненависти, жестокая и завистливая… Все ее дети понемногу унаследовали подобного рода черты…
Еще он обвиняет бабку в том, что та будто притворилась восемнадцатилетней в ходе венчания, хотя на самом деле ей было двадцать два. Как бы там ни было, она родила Зебальду двенадцать детей в течение двадцати одного года. Первые трое, названные Зебальд, Йохан и Зебальд, умерли еще в младенчестве. Четвертым ребенком был отец Кеплера, Генрих, которого мы пока что отставим в сторонке. Относительно своих дядей и тетей под номерами с 5-го по 9-й, Кеплер отмечает:
5. Кунингунда, родилась 23 мая 1549 года. Луна не могла быть расположена хуже. Ее нет в живых, матери многих детей, считается, что ее отравили 17 июля 1581 года [Прибавлено позднее: "А так она была набожной и разумной"][196].
6. Катерина, родилась 30 июля 1551 года. Тоже уже мертва.
7. Зебальд, родился 13 января 1552 года[197]. Астролог и иезуит, он принял первые и вторые рукоположения в сан священника; хотя и был католиком, изображал из себя лютеранина и вел совершенно нечестивую жизнь. В конце концов, умер от водянки после множества ранних болезней. Приобрел себе жену, которая была богатой и благородно урожденной, но одной из множества детей. Страдал от французской болезни. Был коварен, сограждане его не любили. 16 августа 1576 года он покинул Вайль и отправился в Шпейр, куда прибыл 18-го; 22 декабря он покинул Шпейр против желания своего начальства и в совершеннейшей бедности шатался по Франции и Италии. [Считают, будто бы он был добрым и хорошим другом].
8. Катерина, родилась 5 августа 1554 года. Она была умной и умелой, но вышла замуж крайне неудачно, жила в роскоши, все нажитое растратила, сейчас нищенствует. [Умерла в 1619 или 1620 г.].
9. Мария, родилась 25 августа 1556 года. Ее также нет в живых.
Относительно номеров 10 и 11 сказать нечего. Номер 12, последний из родившихся дядьев или теток, тоже умер в младенчестве[198]. И все это уродливое поколение – за исключением тех, кто умер, находясь еще в пеленках – проживало с холериком Зебальдом и его сварливой женушкой, набившись в узкий дом Кеплеров, который, на самом деле, походил на деревенскую хижину. Отец Кеплера, Генрих, хотя и четвертый по очередности, но старший из выживших, благодаря чему унаследовал дом, в свою очередь породил семь детей. Иоганн Кеплер описывает его следующим образом:
4. Генрих, мой отец, родился 19 января 1547 года. … Человек порочный, жесткий, задиристый и обреченный на плохой конец. Венера и Марс увеличили его злобу. Возгорание (то есть, очень близкое расположение к Солнцу) Юпитера в убывании сделало его неимущим, зато дало ему богатую жену. Сатурн в VII доме заставил его изучать артиллерию; множество врагов, богатый ссорами брак … тщетная любовь к почету, и такие же тщетные надежды на этот почет; бродяга… 1577: едва избежал опасности быть повешенным. Он продал собственный дом и завел таверну. 1578: горшок с порохом вспыхнул и обжег лицо моего отца… 1589: он крайне плохо вел себя с моей матери; в конце концов, он отправился в изгнание и умер.
Здесь нет даже обычного смягчающего дополнения в конце. Историю же между записями вкратце можно изложить следующим образом:
Генрих Кеплер женился в двадцать четыре года. Похоже, он не учился ни торговле, ни ремеслу, кроме "артиллерии", которая относится к его более поздним военным приключениям. Через семь месяцев и две недели после его свадьбы с Катариной Гульденманн родился Иоганн Кеплер. Через три года, после рождения своего второго сына, Генрих завербовался в императорскую армию и отправился бить протестантских инсургентов в Нидерланды – деяние тем более постыдное, поскольку Кеплеры принадлежали к старейшим протестантским семьям в Вайле. На следующий год Катарина отправилась к мужу, оставил детей на опеку деда и бабки. Еще через год он и она возвратились, но не в Вайль, где считались обесчещенными; Генрих купил дом в соседнем Леонберге, но вскоре он снова отправился в Голландию, чтобы влиться в орды наемников герцога Альбы. Похоже, именно по дороге в войска он и "избежал опасности быть повешенным" за какое-то незарегистрированное преступление. Вернулся он еще раз, продал дом в Леонберге, сделался трактирщиком в Эльмендингене, вновь вернулся в Леонберг и в 1588 году уже навечно скрылся из виду своего семейства. Ходили слухи, будто бы он записался во флот Неаполитанского королевства.
Его жена, Катерина, дочь владельца постоялого двора, обладала таким же непостоянным характером. В семейном гороскопе Кеплер описывает ее как: "маленькую, тощую, смуглую, любящую распространять сплетни и заводить ссоры, с вечно паршивым настроением". Не слишком много можно найти различий между двумя Катаринами, матерью и бабкой; тем не менее, из этих двух мать была более пугающей, с какой-то аурой колдовства и ведьмовства. Она собирала травы и творила отвары, в силу которых верила; я уже упоминал о том, что взявшая ее на воспитание тетка закончила свои дни на костре, сама Катарина, как мы еще увидим, чуть ли не разделила ее участь.
Чтобы завершить обзор этой идиллической семейки, мне следует упомянуть братьев и сестер Иоганна. Всего их было шестеро, из которых трое опять же умерли в детстве, а двое стали нормальными, законопослушными обывателями (Гретхен, вышедшая замуж за викария; и Кристофер, ставший изготовителем оловянной посуды). Но вот Генрих, следующий по возрасту за Иоганном, был эпилептиком и жертвой тех психопатологических черт, которые отзывались во всем семействе. Несносный ребенок; вся его юность, похоже, была сплошной чередой избиений, несчастных случаев и болезней. Его кусали животные, он чуть ли не утонул, а потом чуть ли не сгорел живьем. Сначала его отдали в ученики к торговцу тканями, но иногда и портному, затем к хлебопеку, в конце концов, он сбежал из дома, когда любимый папаша стал угрожать продать его. В последующие годы он шатался за венгерской армией во время войн с турками, был уличным певцом, пекарем, слугой для особых поручений некоего дворянина, нищим, полковым барабанщиком и алебардщиком. В течение всей своей "полосатой" карьеры он оставался несчастной жертвой одного несчастного случая за другим – вечно больной, отлынивающий от любой работы, обворовываемый и избиваемый разбойниками – пока, наконец, он не сдался, с протянутой рукой дополз до дому, где вцепился в материнский фартук и умер в возрасте сорока двух лет. В детстве и юности Иоганн в чем-то делил несчастья младшего брата, в частности, его тоже несло от несчастья к несчастью, а вечное болезненное состояние объединялось с ипохондрией.
2. Иов
Иоганн был болезненным ребенком с тонюсенькими ножками и ручками и крупным, одутловатым лицом, окруженным темными, курчавыми волосами. Уже при рождении зрение его было испорченным: близорукость плюс анокулярная полиопия (множественное зрение). Желудок и желчный пузырь вечно доставляли ему неприятности; он страдал фурункулами, быстропроходящей сыпью и, возможно, геморроем, поскольку сам рассказывал, что никогда не мог просидеть спокойно даже нескольких минут, всегда нужно было прохаживаться туда-сюда.
Островерхий дом на рыночной площади в Вайле, с его свернутыми балками и окошечками кукольного домика, должно быть, представлял собой бедлам. Травля со стороны краснорожего старика Зебальда; вечные ссоры визжащих матери Каарины и бабки Катарины; грубость больного на голову, сумасбродного отца; эпилептические припадки братца Генрниха; вдобавок дюжина или более нездоровых дядек и теток, родителей и их родителей, теснящихся в этом несчастном маленьком домишке.
Иоганну было четыре года, когда его мать отправилась за мужем на войну; пять – когда родители вернулись, и семейство начало беспокойные переезды в Леонберг. Эллмендинген и назад в Леонберг. В школу он мог ходить только нерегулярно, а с девятого по одиннадцатый год жизни не посещал школу вообще, зато "он привлекался к тяжелым работам на земле". В результате, и вопреки замечательным способностям, ему понадобилось в два раза больше, чем обычным детям, времени чтобы закончить три класса начальной латинской школы. В тринадцать лет он наконец-то обрел способность поступить в низшую теологическую семинарию в Адельберге.
Примечания о его собственном детстве и юности в семейном гороскопе читаются, словно дневник Иова:
По вопросу рождения Иоганна Кеплера. Я расследовал проблему собственного зачатия, которое имело место в 4 часа 37 минут утра 16 мая 1571 года… Моя слабость при рождении снимает подозрения относительно того, что моя мать была уже беременной перед свадьбой, состоявшейся 15 мая… Таким образом, я был рожден досрочно, в возрасте тридцати двух недель, через 224 дня и 10 часов… В 1575 [в возрасте четырех лет] я чуть ли не умер от ветряной оспы, состояние здоровья было крайне плохим, руки были ни к чему непригодными… 1577 год [в шесть лет]. В день рождения у меня выпал зуб, я вырвал его шнурком, который держал в руках… 1585-6 [четырнадцать-пятнадцать лет]. В течение этих двух лет я постоянно страдал от кожных нарывов, которые часто переходили в чирьи; на ногах были хронические гнойные раны, которые плохо заживали и постоянно вскрывались. В среднем пальце на правой руке был червь, на левой руке – громадный чирей… 1587 [шестнадцать лет]. 4 апреля меня свалила малярия… 1589 [девятнадцать лет]. Я начал страдать от ужасных головных болей и от расстройств конечностей. Кроме того, я страдаю от чесотки… Затем были страшные запоры… 1591 [двадцать лет]. На длительную чесотку наложилась простуда. … Расстройства тела и разума стали результатом возбуждения в карнавальных представлениях, где я изображал Марианну. … 1592 [двадцать один год]. Я отправился гулять по Вайлю и потерял четверть флорина на игре… У Купинги мне предложили совокупиться с девственницей; в канун Нового Года я достиг этого с громадными трудностями, результатом чего стали резкие боли в мочевом пузыре…
Всего лишь два кратких воспоминания смягчают уныние и убогость детства. В возрасте шести лет:
Я много слышал про комету этого, 1577 года; моя мать забрала меня на возвышенное место, чтобы
поглядеть на нее.
И в возрасте девяти лет:
Родители специально позвали меня на улицу, чтобы поглядеть на затмение Луны. Она выглядела совершенно
красной.
Вот и все солнечные моменты жизни.
Нет никаких сомнений; некоторые из его несчастий и недомоганий существовали только лишь в его воображении; зато другие – все эти лишаи, черви в пальце, струпья и чирьи – кажутся стигматами его отвращения к себе, физическими проекциями представления, сформированного о себе самом: портрет ребенка как паршивого пса. И, как мы еще увидим, он считал это в буквальном смысле.
3. Орфическое очищение
Но всегда существуют какие-то компенсации. В случае Кеплера, предлагаемыми судьбою компенсациями были исключительнейшие учебные заведения его родной земли.
Герцоги Виттенбергские, перейдя в лютеранскую веру, создали современную систему образования. Им нужны были эрудированные священнослужители, которые могли поддерживать собственное мнение в религиозных разногласиях, которые мутили всю страну, а так же они нуждались в эффективных администраторах. Протестантские университеты в Виттенберге и Тюбингене были интеллектуальными арсеналами новой веры; конфискованные здания монастырей и религиозных сообществ предоставляли идеальное размещение для сети начальных и средних школ, которые подкармливали университеты и канцелярии способными молодыми людьми. Система школьного образования и денежных пособий для "детей бедняков и верующих, которые сами по себе являются старательными и богобоязненными христианами" обеспечивали эффективный отбор кандидатов. В этом плане, перед Тридцатилетней войной Вюртемберг представлял собой современное "государство всеобщего благоденствия", только в миниатюре. Родители Кеплера явно никак не заботились про образование своего отпрыска; его преждевременные умственные способности автоматически гарантировали его поступление из школы в семинарию, затем в университет, будто передвигаясь на конвейерной ленте.
Курс обучения в семинарии велся на латыни, так что учеников строго заставляли пользоваться латынью даже в личном общении. Уже в начальной школе они могли читать комедии Плавта и Теренция, оттачивая разговорную беглость до ученой точности. Германский просторечный язык, хотя он и обрел новое достоинство после того, как Лютер перевел на него Библию, все еще не считался достойным средством выражения для людей ученых. В результате всего этого, стиль Кеплера, в тех статьях и письмах, которые были написаны им по-немецки, обладают очаровательно наивными и приземленными качествами, так что он, по контрасту с обезвоженной средневековой латынью, напоминает радостный гомон деревенской ярмарки после аскетизма лекторской аудитории. Немецкий язык каноника Коппернигка был смоделирован в соответствии с напыщенным и набожным "Канцелярским стилем" бюрократии; немецкий же язык Кеплера, похоже, моделировался в соответствии с заявлением Лютера: "Не следует подражать тем ослам, которые выспрашивают у латыни, как должен звучать немецкий язык; спрашивать следует у матери у нее в доме, у детей в сточных канавах, у простых людей на ярмарках, следить за их огромными ртами, когда те говорят и повторять соответственно".
После завершения начальной латинской школы, светлая голова Иоганна, плохое здоровье и заинтересованность религией сделали карьеру церковника очевидным выбором для него. Теологическая семинария, которую он посещал с тринадцатого до семнадцатого года жизни, была разделена на нижний (Адельберг) и высший (Маулбронн) курсы. Учебный курс здесь был весьма широк, к латыни прибавился греческий язык, занятия, наряду с теологией, включали изучение языческих классиков, риторики и диалектики, математики и музыки. Дисциплина была строгой: занятия начинались летом в четыре часа утра, зимой – в пять утра; семинаристы должны были одеваться в не имеющие рукавов, бесформенные плащи, прикрывавшие колени; дней отдыха практически не было. Юный Кеплер записал два из наиболее парадоксальных своих высказываний во времена пребывания семинарии: что изучение философии было симптомом упадка немцев; и что французский язык является более ценным для изучения, чем греческий. Неудивительно, что товарищи считали Кеплера нетерпимым яйцеголовым придурком и колотили его при любой возможности.
Он и вправду был столь же нелюбимым своими соучениками, сколь обожаемым своими друзьями в поздние годы жизни. В записях своего гороскопа, моменты, касающиеся физических скорбей, перемежаются другими строками, вскрывающими моральные страдания и одиночество:
Февраль, 1586. Я ужасно страдал и чуть не умер от собственных неприятностей. Причиной было мое бесчестие и ненависть со стороны моих соучеников из опасения, что я могу донести. … 1587. 4 апреля у меня случился приступ малярии, от которой я пришел в себя в свое время, зато я до сих пор страдаю от ярости моих одноклассников, с которым месяц назад дошло до драки. Кёэллин стал моим приятелем; Ребсток избил меня по ходу пьяной ссоры; различные ссоры с Кёэллином. … 1590 год. Меня повысили до бакалавра. Удостоверителем был крайне плохо относящийся ко мне Мюллер; среди моих приятелей многие настроены враждебно…
Описание гороскопа было продолжено в том же самом году (двадцать шестом году жизни Кеплера) в другом примечательном документе (именуемом "Мемуар"), самоанализ в нем даже более жесток, чем у Руссо. Написанный в том же году, когда была опубликована первая книга Кеплера, когда сам автор прошел нечто вроде орфического очищения и нашел свое окончательное призвание, "Мемуар", возможно, является наиболее интроспективным письменным документом Возрождения. Его несколько страниц описывают отношения с коллегами и учителями в семинарии, а затем и в Тюбингенском университете. Чаще всего Кеплер здесь сообщает о себе в третьем лице; сам документ начинается так: "Со времени его прибытия [в семинарию] ряд лиц были его соперниками". Кеплер перечисляет пятерых из них, затем продолжает: "Это я отметил тех, кто были врагами наиболее длительное время". Затем он перечисляет семнадцать фамилий, "и еще многие такие же". Их враждебность автор чаще всего объясняет тем, что эти люди "всегда были соперниками в в достоинстве, чести и успехе". Поле этого идет монотонная и депрессивная документация всех враждебных отношений и ссор. Привожу примеры:
Колинус вовсе не ненавидит меня, скорее уж я ненавижу его. Он начал дружить со мной, но все время мне противоречит… Моя любовь к удовольствиям и другие привычки сделали Браунбаума, который поначалу был приятелем, столь же большим врагом… Я сознательно вызвал ненависть Зейффера, потому что остальные тоже ненавидят его, и я провоцировал его, хотя сам он меня и не трогал. Ортольфус ненавидит меня так же, как я ненавижу Колинуса, хотя я, наоборот даже, Ортольфуса люблю, но соперничество между нами имеет много лиц… Весьма часто я настраивал всех против себя в результате своей собственной ошибки: в Адельберге причиной было мое предательство [я выдал собственных соучеников]; в Маульбронне – я защитил Граэтера; в Тюбингене – настойчиво попросил тишины. Лендлинуса я отверг за глупые писания; Шпангенбург восстал против меня, потому что я поправлял его, когда он был моим учителем; Клеберус ненавидит меня как соперника… Репутация мего таланта раздражает Ребстока, равно как и моя фривольность… Гузалий настроен против моего продвижения… С Даубером у нас тайное соперничество и ревность… Мой приятель Яегер предал мое доверие: он лгал мне и растратил множество моих денег. Я возненавидел его и выразил свою ненависть в яростных письмах, которые писал в течение двух лет.
И так далее. Список приятелей, превратившихся во врагов, заканчивается жалостливым замечанием:
И последнее, религия разделяет Креллиуса и меня, так ведь и он сам нарушает веру, в связи с чем я обозлился на него. Господь потребовал, что этот должен быть последним. Так что причина отчасти была во мне, и частью – в вере. С моей стороны были злость, нетерпимость к докуке, исключительная любовь к беспокойству и препарированию, короче – к проверке презумпций…
Еще более душераздирающей является такая выдержка из перечня:
Лорхард никогда не общается со мной. Я его уважаю, но ему об этом неизвестно, да и никому другому.
Сразу же после этого упадочнического выступления Кеплер выдает нам, с кислой усмешкой, портрет самого себя – где прошедшее время постоянно сменяется настоящим:
Этот человек [то есть, Кеплер] во всех отношениях подобен собаке. Да и похож он на комнатную собачонку. Тело его подвижное, выносливое, весьма пропорционально сложенное. Даже аппетиты у них схожи: он любит обгладывать кости и жевать сухие хлебные корки; еще он настолько жаден, что хватает все то, что увидят его глаза; тем не менее, как и собаки, пьет он мало и доволен простейшей пищей. Привычки его были подобными. Он постоянно искал участия от других, во всем зависел от других людей, подстраивался под их желания, никогда не злился, когда его отгоняли и делал все возможное, чтобы вернуть благорасположение к себе. Постоянно он находился в движении, рыская среди наук, политики и частных отношений, даже самого низкого толка; вечно он следовал за кем-то, подражая его мыслям и поступкам. Беседы ему надоедают, но гостей он встречает словно маленькая собачка; и точно так же, если отобрать у него какую-то вещь, он возбуждается и начинает рычать. Он настойчиво преследует тех, кто делает что-либо неправильно – и лает на них. Он злопамятен и кусает людей своим сарказмом. Он ненавидит многих людей, и те его избегают, зато его хозяева горды им. Он обладает подобным собачьему ужасом к купаниям, настойкам и примочкам. Опрометчивость его не знает пределов, несомненной причиной чему является Марс в квадратуре с Меркурием и в тригоне с Луной; тем не менее, он старается заботиться о собственной жизни. … [Он обладает] громадным аппетитом к величайшим вещам. Учителя хвалят его за добрый нрав и манеры, хотя в моральном плане он был наихудшим среди современников. … Он был религиозен вплоть до суеверий. Мальчиком десяти лет, впервые читая Святое Писание (…) он печалился относительно нечистоты собственной жизни, у него была отнята честь стать пророком. Когда он совершал что-нибудь неправильное, он совершал акт искупления, надеясь, что он спасет его от наказания: акт этот заключался в перечислении своих ошибок на публике. (…)
В этом человеке сосуществуют две противоположные тенденции: вечные сожаления о напрасно потраченном времени и сознательная его трата. Меркурий всегда делает кого-либо склонным к развлечениям, играм и другим легким удовольствиям. (…) Поскольку же его предупредительность с деньгами заставляет его держаться подальше от игры, он часто играет с собою [здесь слово "игра", lusu, может относиться как к азартным играм, так и к сексу]. Здесь следует отметить, что его скаредность не имеет целью приобретение богатств, но лишь избавление от бедности – хотя, возможно, скупость стала результатом избытка подобного страха. (…)
Относительно любви никаких упоминаний нет, если не считать двух скудных исключений: болезненный эпизод с девственницей в канун Нового Года, и не совсем понятная запись, относящаяся к двадцатому году жизни Кеплера:
1591. Простуда вызвала длительную чесотку. Когда Венера прошла через седьмой дом, я помирился с Ортольфусом: когда она вернулась, я представил ее ему; когда она пришла в третий раз, я все еще сражался, раненный любовью. Начало любви: 26 апреля.
И все. Больше о безымянной "ней" не сказано ни словечка.
Мы помним, что все это Кеплер написал в возрасте двадцати шести лет. Подобного рода автопортрет должен считаться жестоким даже для современного молодого человека, который мы пересматриваем – перечитываем в эпоху психиатрии, тревог, мазохизма и всего остального; вышедший же из-под пера юного немца конца шестнадцатого столетия, который был продуктом вульгарной, грубой и еще незрелой цивилизации – это удивительный документ. Он открывает нам беспощадную интеллектуальную честность человека, который провел свое детство в аду, и который с трудом вырвался оттуда.
Со всеми своими беспорядочными непоследовательностями, барочной смесью умствований и наивности, он – этот документ – открывает нам безвременную историю болезни невротического ребенка из проблемной семьи, покрытого паршой и чирьями, который чувствует: что бы он ни сделал, станет неудобством для остальных и бесчестием для него самого. Как нам все это знакомо: гордая, вызывающая, даже агрессивная поза, чтобы скрыть собственную чудовищную уязвимость; отсутствие уверенности в себе, зависимость от других людей, отчаянная потребность в одобрении, ведущая к стеснительной смеси сервильности и высокомерия; жалкая готовность к игре, к бегству от одиночества, которое он таскает с собой словно чемодан без ручки; порочный круг обвинений и самообвинений; повышенные стандарты, прилагаемые к собственному моральному поведению, что превращает жизнь в бесконечную серию Грехопадений в девятикратный ад вины.
Кеплер принадлежал к породе склонным к кровотечениям жертв эмоциональной гемофилии, для которых всяческое ранение означает многократную опасность, и которые, тем не менее, выставляют себя на пинки и бичевание. Но одно привычное свойство в его писаниях подозрительным образом отсутствует: успокоительный наркотик жалости к самому себе, который делает страдающего духовным импотентом, зато предотвращает от того, чтобы страдания принесли плоды. Он был Иовом, стыдящим Господа за то, что тот дал возможность деревьям расти из его нарывов. Другими словами, он обладал таинственной сноровкой нахождения оригинальных выходов для внутреннего давления; он трансформировал собственные муки в творческое достижение, точно так же, как турбина извлекает электрический ток из бурного потока. Его дефект зрения, похоже, провел наиболее коварный трюк, который судьба способна сотворить с звездочетом; но как вообще можно решить: подавит или, наоборот, возбудит врожденный недостаток? Близорукий ребенок, который иногда видел мир удвоенным или даже учетверенным, стал основателем современной оптики (даже слово "диоптрия" из рецептов окулиста является производным от названия одной из кеплеровских книг); человек, который был способен видеть четко лишь на небольшом расстоянии, изобрел современный астрономический телескоп. У нас еще будет возможность проследить за работой этой волшебной динамо-машины, которая превращала боль в достижение, а проклятия – в благословения.
4. Назначение
В двадцать лет Кеплер стал выпускником Факультета свободных Искусств Тюбингенского университета. После того, чтобы продолжить путь к избранному призванию, он записался на факультет теологии. Здесь он обучался почти четыре года, но перед сдачей выпускных экзаменов вмешалась судьба. Кандидату богословских наук неожиданно предложили должность учителя математики и астрономии в Граце, столице австрийской провинции Штирии.
Штирия была провинцией, которой управлял католический герцог Габсбургский и, Генеральные Штаты, состоявшие, в основном, из протестантов. Так что в Граце имелся католический университет и протестантская школа. Когда, в 1593 году, преподаватель математики в этой последней умер, Совет попечителей запросил, как делал уже и до этого, протестантский университет в Тюбингене рекомендовать для них кандидата на освободившийся пост. Сенат Тюбингена порекомендовал Кеплера. Возможно, так они хотели избавиться от капризного молодого человека, который открыто признавал кальвинистские взгляды и защищал Коперника в ходе публичных диспутов. Из него получился бы плохой священник, зато хороший преподаватель математики.
Все это застало Кеплера врасплох, и поначалу он даже был склонен отказаться, "не потому, что я боялся громадного расстояния (страх, который я осуждаю в других), но по причине неожиданного и невысокого положения, опять же – моих скудных знаний в этой сфере философии" (последующая запись в "Гороскопе" – Прим. Автора). Кеплер никогда не думал о том, чтобы сделаться астрономом. Ранняя его заинтересованность Коперником была всего лишь одной среди множества других; возникла же эта заинтересованность не по причине любопытства к астрономии, как науке, но по причине мистических приложений гелиоцентрической вселенной.
Тем не менее, после первоначальных сомнений он принял предложение – в основном, как кажется, поскольку оно означало финансовую независимость, и по причине врожденной любви к приключениям. Тем не менее, он поставил условие, что впоследствии ему будет разрешено завершить курс богословия – но так никогда этого и не сделал.
Новый преподаватель астрономии и "Математикус Провинции" – так звучал титул, представляемый вместе с должностью – прибыл в Грац в апреле 1594 года, когда ему исполнилось двадцать три года. А через год у него появилась идея, которая станет доминирующей до самого конца его жизни, и благодаря которой, появятся революционные открытия.
До сих пор я концентрировался на эмоциональной стороне детства и взросления Кеплера. Теперь следует кратко сказать о его интеллектуальном развитии. И снова нам в помощь будет его автопортрет:
Этот человек был рожден, чтобы затратить множество времени на сложные проблемы, от которых другие сторонятся. Будучи мальчиком, он преждевременно занялся наукой версификации. Он пытался писать комедии, а длинные стихи заучивал наизусть. (…) Усилия его поначалу были посвящены акростихам и анаграммам. Впоследствии он посвятил себя различным, наиболее сложным формам лирической поэзии, писал пиндарические оды, дифирамбические поэмы и композиции на самые необычные темы, например, место отдыха Солнца, источники рек, вид Атлантиды через покров облаков. Он очень любил загадки и тонкие остроты, более всего уделяя внимания аллегориям, которые он разрабатывал до мельчайших деталей, пускаясь в самые даже отдаленные сравнения. Ему нравилось создавать парадоксы и (…) больше всех предметов любил он математику.
В философии он читал тексты Аристотеля в оригинале. (…) В теологии он сразу же начал с предназначения, и ввалился в проблему с лютеранским мнением об отсутствии свободной воли. (…) Но позднее он отказался от него. (…) Вдохновленный собственной мыслью о божественной милости, он не верил, будто бы какая-либо нация обречена на вечное проклятие. (…) Он исследовал различные области математики, как будто был первым человеком, делавшим это [и сделал ряд открытий], о которых впоследствии узнал, что те были сделаны до него. Он спорил с людьми всяческих профессий ради выгоды собственного ума. Он ревниво сохранял все свои писания и набрасывался на любую книгу, которую только мог получить в руки, находясь во власти идеи, что все они могут стать полезными когда-нибудь в будущем. Он был равен Крузиусу (латинизированная фамилия одного из учителей Кеплера – Прим. Автора) в отношении к деталям, он значительно отставал от Крузиуса в сборе, зато превосходил в оценках. Крузиус собирал факты, он их анализировал; Крузиус был мотыгой, он был клином…
Далее в своем Гороскопе Кеплер сообщает, что в течение первого года своего пребывания в университете он написал эссе по проблемам "небес, духов, Гениальности, элементов, природы огня, приливов, формы континентов и других вещей подобного рода".
В последних строках, описывающих его студенческие дни, мы читаем:
В Тюбингене в ходе кандидатских диспутов я часто защищал мнение Коперника, и я составил тщательно выверенную речь относительно первого движения, состоявшего из вращения Земли; после того я прибавил к нему еще и движение Земли вокруг Солнца по физическим или, если желаете, метафизическим причинам.
Если на Луне имеются живые существа (вопрос, который я с удовольствием разбирал в манере Пифагора и Плутарха в ходе диспута, проводимого в Тюбингене в 1593 году), следует предположить, что они должны быть приспособленными к характеру их особой родины.
Ни одна из этих проблем пока еще не ведет в каком-либо определенном направлении. И правда, главные претензии к самому себе, которые Кеплер повторяет снова и снова, это "непоследовательность, непродуманность, отсутствие дисциплины и опрометчивость"; его "недостаток настойчивости в собственных предприятиях, вызванный быстрой изменчивостью духа"; его стремление "начать множество новых дел до того, как предыдущие будут завершены"; его "неожиданный энтузиазм, который продолжается недолго, каким бы многообещающим не было начатое дело, и вообще, он страшный ненавистник работы", упрекает он себя и за то, что "не заканчивает начатые дела".
Вновь мы видим работу этой волшебной динамо-машины. Жилка безответственности и беспокойства в крови, которая превратила его отца, брата и дядьев в бродяг, неспособных усидеть на одном месте и заняться одним делом или профессией, втягивала Кеплера в его неортодоксальные, часто даже безумные интеллектуальные предприятия, сделав его наиболее опрометчивым и непредсказуемым духовным авантюристом научной революции.
Лекции этого нового преподавателя тоже должны были представлять некое новое впечатление. Сам Кеплер считал себя плохим педагогом, поскольку, как он объясняет в самоанализе, как только он возбуждался – а такое случалось практически всякий раз – он "разражался речью, и не было времени подумать, а говорит ли он нужные вещи". Его "энтузиазм и рвение опасны и являются препятствием для него", поскольку они постоянно сводят его к отступлениям, поскольку он постоянно размышляет "о новых словах и новых предметах, новых способах выразить или доказать собственную точку зрения, или даже о том, как изменить план урока, либо отказываясь от того, что собирался рассказать". Причина ошибок, объясняет Кеплер, лежит в особом свойстве его памяти, которое заставляет его быстро забыть ему неинтересное, зато помогает связывать одну идею с другой. "Вот почему в его лекциях так много скобок, когда все приходит ему в голову сразу, и по причине балагана представлений в памяти, он должен излить их хотя бы в речи. По этой причине лекции его утомительны или, в любом смысле, они озадачивают, и не слишком-то разумны".
Не удивительно, что в течение первого года преподавания у Кеплера в его классе была всего лишь дюжина студентов, а на второй год – вообще никого. Всего лишь через двенадцать месяцев после своего прибытия в Грац он пишет своему старому учителю астрономии в Тюбингене, Михаэлю Маэстлину, что он не может надеяться остаться здесь на следующий год, и уговаривает старого преподавателя найти ему работу дома. Кеплер чувствует себя несчастным, находящимся в изгнании из своей утонченной alma mater среди провинциалов-штирийцев. Опять же, по прибытию сюда его тут же атаковала "венгерская горячка"[199]. К тому же в городе нарастали религиозные напряжения, так что виды на будущее радужными никак не были.
Тем не менее, директора школы видели все в более оптимистическом свете. В их отчете, посвященном новому преподавателю они объясняют, что учителя нельзя упрекать в отсутствии студентов, "поскольку изучать математику дано не каждому". Директора назначили Кеплеру несколько дополнительных лекций по Виргилию и риторике, "чтобы не платить ему ни за что – пока общество не подготовится получать прибыль и от его математики". Удивительно в их отчетах не только абсолютное одобрение не только кеплеровского интеллекта, но и его характера. Он имел "во-первых perorando (высказался обстоятельно), во-вторых docendo (обстоятельно) и, наконец, еще и disputando (обсудив со всех сторон) дал такой отчет о себе, что мы не могли подумать иначе, как только то, что он, несмотря на свою юность, является человеком ученым и in moribus (по нраву своему) скромным, так что для сией школы уважаемой Провинции будет самым подходящим магистром и профессором". Данная похвала противоречит собственному заявлению Кеплера, будто бы глава школы был его "опасным врагом", поскольку "я не уважал его в достаточной степени как своего начальника и не обращал внимания на его приказы". Только вот юный Кеплер в одинаковой степени ипохондрически относился к своим отношениям с другими людьми, равно как и к собственному здоровью.
5. Астрология
Иное обременительное занятие, которое втайне доставляло радость Кеплеру в течение четырех лет пребывания в Граце, была публикация ежегодного календаря астрологических предсказаний. Это было традиционным обязательством, возлагаемым на официального математика Штирии, зато оно приносило дополнительное вознаграждение в два десятка флоринов за календарь – что Кеплеру было на руку при его мизерной зарплате в сто пятьдесят флоринов per annum (в год).
С первым календарем Кеплеру явно повезло. Среди всего прочего, он напророчил период длительных холодов и нашествие турок. Через шесть месяцев он самодовольно докладывал Михаэлю Маэстлину:
Кстати, пока что предсказания из календаря оказались верными. В нашей земле стоит неслыханная холодина. В альпийских фермах люди умирают от стужи. Надежные источники сообщают, что когда они прибывают домой и сморкаются, носы у них отваливаются… Что же касается турок, то к 1 январю они разграбили всю страну, от Вены до Нойештадта, оставив после себя пожары, забирая людей в плен и все разграбляя.
Успешные предсказания из первого календаря послужили более популярности нового математика, чем его переполненным энтузиазмом и путаным лекциям перед пустой аудиторией. Как всегда в эпоху кризисов, вера в астрологию в шестнадцатом веке только усилилась, и не только среди людей безграмотных, но и среди выдающихся ученых. Она играла важную, а иногда и доминирующую роль в жизни Кеплера. Его отношение к этой дисциплине было типичным для его противоречивого характера и для переходной эпохи.
Свою карьеру он начал с публикации астрологических календарей, а завершил ее в качестве Придворного Астролога герцога Валленштейна. Астрологией Кеплер зарабатывал на жизнь, правда, относясь к ней с изрядной долей злой иронии[200], называя астрологию "падчерицей астрономии", предсказания для широкой общественности ""чудовищными суевериями" и "валянием дурака с магией".
Но, в то же самое время, как сам он презирал эти занятия, презирая самого себя за то, что занимается ими, в то же самое время Кеплер верил в возможность новой и истинной астрологии как чисто эмпирической науки. Он написал несколько серьезных трактатов по астрологии, как он сам понимал ее, и проблема эта постоянно проникает даже в его классические научные работы. В качестве эпиграфа одного из таких трактатов представлено "предупреждение определенным теологам, врачам и философам… что, в то время, как обоснованно отказываясь от суеверий звездочетов, они не должны вместе с водой выплескивать и ребенка". Потому что "ничто не случается и не существует на видимых небесах, что не ощущалось бы неким скрытым образом способностями Земли и Природы: [таким образом, что] эти способности духа здесь, на Земле, подвергаются воздействию, как и само небо". И вновь: "То, что небо каким-то образом воздействует на человека, является достаточно очевидным; но вот то, что делается конкретно, остается скрытым". Другими словами, современные ему астрологические практики Кеплер рассматривал как шарлатанство, но только до той степени, до которой современные врачи не верят недоказанным диетам для похудения, ни на миг не сомневаясь во влиянии диеты на здоровье и фигуру. "Вера в воздействие созвездий, в первую очередь исходит из опыта, который настолько убедителен, что может отвергаться только теми людьми, которые сами никогда подобного не испытывали".
Мы уже видели, что в своем самоанализе, вопреки удивительно современным интроспективным пассажам и жестоким характеристикам, данным членам собственной семьи, все основные события и атрибуты характеров были выведены Кеплером из расположения планет. Но, после краткого раздумья: а какие еще объяснения были доступны на то время? Для ищущего ума, если не учитывать влияние процессов, благодаря которым наследственность и окружение формируют характер человека, астрология – в той или иной форме – была очевидным средством связи личности со всей вселенной, заставляя его отражать всеобъемлющее расположение светил мира; устанавливая глубинное понимание и соответствие между микрокосмосом и макрокосмосом" Естественная душа человека по размеру не больше одинокой точки, но на этой точке потенциально выгравированы форма и характер целого неба, даже если бы оно было в сотню раз больше". Если только предопределение не несет ответственность за все случающееся, делая поиски в в Книге Природы бесполезными, было бы только логично предположить, что состояние человека и его судьба определяются теми движениями небесных тел, которые определяют погоду и времена года, качество урожая, плодородие растений и животных. Другими словами, астрологический детерминизм для ученого ума, как у Кеплера, был предвестником биологического и психологического детерминизма.
Уже ребенком он был увлечен проблемой, почему он стал тем, чем стал. Мы помним фрагмент из его самоанализа: "В теологии он сразу же начал с предназначения, и ввалился в проблему с лютеранским мнением об отсутствии свободной воли". Но потом Кеплер быстро отрекся от этого. Когда ему исполнилось тринадцать лет: "Я написал в Тюбинген письмо, прося, чтобы мне выслали конкретный теологический трактат, и один из моих товарищей упрекнул меня так: "Бакалавр, а не слишком ли сильно ты страдал от сомнений по вопросу предопределения?". Тайна того, "почему я таков, чем я являюсь?" с особой интенсивностью должна была переживаться преждевременно развившимся и несчастным подростком в том столетии пробуждения, когда индивидуальное сознание проявлялось из коллективного сознания средневековой иерархии улья или муравейника, где царицы и воины, рабочие и посыльные населяли свои предписанные законом и обычаем кельи в общей схеме существования. Но если предопределения не было, как можно было объяснить различия в характере и личности, в талантах и достоинствах у членов одной и той же расы, где все являлись потомками праотца Адама; или же между самим юным Иоганном, юным дарованием, и его братом-эпилептиком? Современный человек имеет объяснение этому, используя такие слова как "Хромосомы" и "гены", "адаптивное реагирование" и "травматический опыт"; но человек XVI столетия мог искать объяснение в состоянии Вселенной как целого на момент его зачатия или рождения, выраженном во взаимном расположении Земли, планет и звезд.
Вся сложность заключалась в том, чтобы выявить, как точно это влияние работает. То, что "небо чего-то делает с человеком", было совершенно очевидным; но вот конкретно: что? "Воистину, при всех моих познаниях в астрологии, я знаю недостаточно, чтобы осмелиться с уверенностью предсказать любую конкретную вещь". Тем не менее, Кеплер не отбрасывал надежду:
Никто не должен считать невероятным / что из всей глупости и нечестивости астрологов / может прийти некое полезное и освященное знание / что из нечистой тины / можно извлечь маленькую улитку / или мидия / или же устрица либо угорь – которые все полезны для питания; / что в громадной куче простых червяков / можно найти шелковичного червя / и наконец / что в гадко воняющем дерьме / заботливая курица способна найти съедобное зерно / да нет же, жемчужину или золотой самородок / если только она будет искать и рыть когтями достаточно усердно.
Во всех сочинениях Кеплера – а это около двадцати толстенных томов in folio – в любой странице можно найти живые и наполненные весельем пассажи.
И постепенно из растерянности, и вправду, начало появляться видение. В возрасте двадцати четырех лет Кеплер писал своему адресату:
Как же образом выражение лица небес на момент рождения человека определяет его характер? На индивидуума в течение всей его жизни оно действует на манер веревочных пут, которыми крестьянин обвязывает тыквы на своем поле: они не позволяют тыквам разрастаться, зато определяют их форму. То же самое относится и к небесам: они не отбирают у человека его привычки, историю, счастья, детей, богатств или жену, но формирует его состояние…
Таким образом, космически предопределяется только шаблон , но не конкретное событие; внутри своего шаблона человек свободен. В последующие годы жизни, эта концепция Gestalt'а[201] космического предназначения становится более абстрактной и очищенной от шлака. Душа индивидуума, носящая в себе потенциальный отпечаток всего неба, реагирует на свет, доходящий от других планет, в соответствии с углами, которые планеты образуют одна с другой, и с результирующими геометрическими гармониями или дисгармониями – точно так же, как ухо реагирует на математические гармонии музыки, а глаз – на гармонии цвета. Эта способность души действовать в качестве космического резонатора обладает мистическим и беспорядочным аспектами: с одной стороны, это подтверждает родство души с anima mundi, а с другой, заставляет ее подчиняться строгим математическим законам. И в этот момент, конкретный, присущий только Кеплеру тип астрологии вливается в его всеохватное и объединяющее пифагорейское видение Гармонии Сфер.