1. Космический кубок
Вдохновляющая идея относительно пяти совершенных тел пришла к Кеплеру, когда тому было двадцать четыре года, в июле 1595 года. В течение последующих шести месяцев он лихорадочно работал над "Мистерией". В каждом своем шаге он отчитывался Маэстлину в Тюбинген, изливая собственные идеи в длинных письмах, прося помощи у своего бывшего учителя, которую Маэстлин и оказывал, хотя и ворча, зато бескорыстно.
Михаэль (Михель) Маэстлин для Кеплера кем-то вроде Ретикуса с обратным знаком. Он был старше Кеплера на двадцать лет, тем не менее, своего ученика он пережил. Современная гравюра представляет его в виде бородатого достойного мужчины с живым, хотя и несколько отсутствующим выражением лица. Он преподавал математику и астрономию в Гейдельберге, затем в своем родном Тюбингене, и был компетентным учителем с солидной академической репутацией. Он опубликовал учебник по астрономии стандартного типа, основанный на системе Птолемея, хотя в своих лекциях он уважительно говорил о Копернике и тем самым высек искру в готовых вспыхнуть мыслях юного Кеплера. Следуя манерам добродушных но заурядных личностей, которые знают и принимают свои собственные пределы, он наивно восторгался гениальностью своего бывшего ученика, и ему было весьма сложно помогать ему, но он лишь изредка ворчал в ответ на растущие потребности Кеплера. Когда книга была завершена, и Сенат Тюбингена попросил у Маэстлина высказать свое экспертное мнение, тот с энтузиазмом рекомендовал опубликовать ее; когда же разрешение на печать было дано, он лично контролировал процесс публикации. В те времена это должно было занимать практически все его время; в результате Сенат Университета высказал Маэстлину свое неодобрение за халатное отношение к своей работе. Маэстлин пожаловался на это Кеплеру вполне понятным раздраженным тоном; на что Кеплер ответил, наряду с обычными выражениями вечной благодарности, что учителю не следует беспокоиться относительно упреков, поскольку, надзирая за печатанием "Мистерии", Маэстлин уже обрел бессмертную славу.
К февралю 1596 года черновик книги был завершен, и Кеплер попросил начальство в Граце предоставить ему отпуск для посещения своего родного Вюртемберга и необходимых приготовлений к публикации. Он просил отпустить его на два месяца, но в отпуске находился целых семь, поскольку оказался вовлеченным в типично кеплерианскую химеру. Он убедил Фридриха, герцога вюртембергского, приобрести модель Вселенной, включающую в себя пять совершенных тел, изготовленную в форме кубка для питья. "Детское или фатальное стремление к благосклонности князей", как впоследствии он сам признался, привела Кеплера в Штутгарт, ко двору Фридриха, которому он объяснил свою идею в письме:
Поскольку Всемогущий прошлым летом одарил меня крупным inventum в астрономии, после длительных и прилежных трудов; подобное inventum я обязан пояснить в особой брошюре, которую собираюсь вскоре опубликовать; вся работа и демонстрация его (изобретения) может быть соответственно и изящно быть представлена посредством кубка для питья диаметром в эль[210], который в этом случае станет истинным и неподдельным подобием мира и моделью творения, насколько разум человеческий способен его постичь; того вида, о котором никакой человек до того ни видел, ни слышал; в связи с этим, я отложил изготовление подобной модели или ее демонстрацию кому-либо до времени моего прибытия из Штирии, поскольку я намереваюсь представить эту истинную и верную модель мира глазам Вашей Милости, как своему естественному господину, чтобы Ваша Милость увидала эту модель первым на земле.
Кеплер дошел даже до того, чтобы предложить изготовление различных частей кубка различным ювелирам, чтобы сборка произошла после того, при этом он мог быть уверен, что его космический секрет никто не выдаст. Знаки планет должны были быть вырезаны в драгоценных камнях: Сатурна – в алмазе, Юпитера – в гиацинте, Луна – в жемчуге и так далее. Кубок должен был предлагать семь различных видов напитков, подводимых посредством потайных трубок из каждой планетарной сферы к семи краникам на ободе. Солнце должно было поставлять приятную на вкус aqua vita (водку), Меркурий – коньяк, Венера – питейный мед, Луна – воду, Марс – крепкий вермут, Юпитер – "превосходное молодое белое вино", а Сатурн – "скисшее вино или пиво", "благодаря чему те, кто не знаком с астрономическими вопросами, могут быть выставлены на осмеяние". Убеждая Фридриха в том, что заказывая кубок, тот окажет милость искусствам и послужит Всемогущему Господу, Кеплер остается послушным слугой Фридриха, который надеется на лучшее.
На полях кеплеровского письма герцог написал: "Пускай вначале изготовит модель из меди, когда же мы увидим ее и решим, что ее стоит изготовить из серебра, средства не будут иметь значения". Письмо Кеплера было датировано 17 февраля, ответ герцога автору передали уже на следующий день; воображение Фридриха явно было затронуто. Только у Кеплера не было средств на медную модель, как он возмущенно сообщил герцогу в своем следующем письме; вместо этого он взялся за геркулесов труд по изготовлению бумажной модели всех планетарных орбит и находящихся меж ними пяти совершенных тел. Кеплер трудился днем и ночью в течение целой недели; несколькими годами спустя он с ностальгией заметил, что изготовленная из бумаги различных цветов модель была очень даже ничего себе, а все орбиты были синими.
Когда бумажный монстр был завершен, Кеплер отослал его герцогу с извинениями за его топорность и огромный размер. Опять же без задержки, на следующий же день, герцог приказал своей канцелярии запросить мнение эксперта от профессора Маэстлина. Добрый Маэстлин написал Фридриху, что кубок Кеплера представляет собой "славный пример эрудиции", так что герцог написал на полях: "Ну, раз уж так, тогда мы согласны с тем, чтобы работа была исполнена".
Но, вероятно, Господу было легче выстроить вселенную вокруг пяти многогранников, чем ювелирам выполнить ее копию. Опять же, Фридрих не желал иметь космическую тайну в форме кубка для питья, но восхотел заключить ее в звездный глобус. Кеплер изготовил еще одну бумажную модель, оставил ее ювелиру и в сентябре вернулся в Грац, понапрасну пробыв при дворе Фридриха почти шесть месяцев. Но сам герцог о проекте не забыл, и его исполнение тянулось еще несколько лет. В январе 1598 года Кеплер писал бедному Маэстлину (который теперь служил посредником): "Если герцог согласится, было бы лучше разломать весь этот мусор и отдать серебро ему… Вся штука не стоит и ломаного гроша… Я начал ее со слишком большими амбициями…". Но, спустя полгода, снова через Маэстлина, он предложил новый проект. Кубок, который сделался глобусом, теперь уже превратился в переносной планетарий, приводимый в движение часовым механизмом. Его описание занимает десять печатных листов in folio. Кеплер сообщил герцогу, что франкфуртский математик , Якоб Куно, предложил сконструировать планетарий, который воспроизводит движения небесных тел "с ошибкой в один градус в последующие шесть или десять тысяч лет"; но, объясняет Кеплер, подобного рода машина была бы слишком громадной и дорогостоящей, в связи с чем предложил значительно более скромную, с гарантией точности только на сто лет. "В отношении нее нельзя надеяться (за исключением Страшного Суда), что подобное изделие останется нетронутым в одном месте в течение более сотни лет. Слишком много случается войн, пожаров и других перемен".
Переписка продолжалась еще пару лет, после чего ее субъект был благосклонно забыт. Но вся эта донкихотская эскапада неизбежно напоминает нам о несчастных приключениях отца, дяди и брата Кеплера. Как правило, он работал с врожденным беспокойством, подпитываемым буйной фантазией, и просто очень много; но время от времени какие-то остаточные следы яда в крови заставляли его срываться, они моментально превращали его мудреца в клоуна. Болезненным доказательством тому может служить трагикомедия первого брака Кеплера.
2. Брак
Еще перед тем, как Кеплер отправился в Вюртемберг, его друзья в Граце высмотрели молодому математику перспективную невесту: дочку богатого владельца мельницы, в свои двадцать три года уже дважды овдовевшую. Барбара Мюхлек была выдана замуж шестнадцати лет, вопреки ее желанию, за столяра, изготовителя шкафов среднего возраста, который через два года умер; после того ее выдали за пожилого вдовца, клерка, производившего выплаты, который внес в брак кучу детей инвалидов, хроническую болезнь и, уже после того, как он вовремя покинул земную юдоль, стало известно, что он потихоньку тырил доверенные ему деньги. Барбара, которую Кеплер описывал как "простую душой и жирную телом", жила теперь со своими родителями, не слишком радостно оценивающими ее будущее. Тем не менее, когда Кеплер сделал предложение посредством двух уважаемых посредников (школьного инспектора и дьякона), гордый мельник отказал на основании того, что он не может доверить Барбару и ее приданое человеку с таким низким общественным положением и с такой мизерной зарплатой. Так начались долгие и малоприятные переговоры между семейством невесты и друзьями Кеплера.
Когда молодой ученый отбыл в Штутгарт, еще ничего не было устроено, но весной друзья написали ему, что предложение было принято, посоветовали поспешить домой и прикупить в Ульме "какую-нибудь хорошую шелковую ткань или, по меньшей мере, самую лучшую двойную тафту, в достаточном количестве, чтобы пошить полное одеяние для тебя и невесты". Но Кеплер слишком сильно был занят своим космическим серебряным кубком, свое возвращение отстрочил, и к тому времени, когда он вернулся в Грац, отец фрау Барбары снова передумал. Кеплер, похоже, не был сильно опечален этим, но неутомимые его приятели возобновили свои усилия; к ним присоединились декан Школы и даже церковные сановники – "и они, один за другим, бурными натисками атаковали то вдову, то ее отца, после чего устроили новую дату венчания. Так вот, одним ударом, все мои планы начать другую жизнь были провалены" (из письма Маэстлину 10 февраля 1957 г.).
Свадьба состоялась 27 апреля 1597 года, "под катастрофическими небесами", как указывал гороскоп. В какой-то степени Кеплер был обрадован прибытием первых печатных копий Misterium Cosmographicum, но на этом все счастье и заканчивалось: ему нужно было выкупить две сотни книг за наличные, чтобы компенсировать печатнику все его риски; к тому же еще и имя автора в каталоге франкфуртской Книжной Ярмарки по причине опечатки превратилось из Keplerus в Repleus.
Отношение Кеплера к супружеству в целом и к собственной жене в частности с шокирующей откровенностью выражено в нескольких письмах. Первое из них адресовано Маэстлину; написано оно было за неделю до свадьбы. Само письмо состоит из почти шести страниц in folio, но только на последней из них имеется упоминание о грядущем великом событии:
Прошу от вас лишь одной услуги: быть рядом со мной в своих молитвах в день моей свадьбы. Мое финансовое положение сейчас таково, что если я умру в течение последующего года, вряд ли у кого-нибудь ситуация будет еще хуже. Я обязан потратить крупную сумму из собственных средств, поскольку здешний обычай требует устраивать свадьбы широко. Но если Господь продолжит мои дни, я буду привязан к этому месту и придушен им. (…) Хотя у моей невесты имеются здесь имения и приятели да и зажиточный отец, похоже, что через несколько лет моя зарплата мне более никогда и не понадобится. (…) Таким образом, я просто не смогу покинуть эту провинцию, если только не вмешается общественное или личное несчастье. Общественным несчастьем будет то, что страна эта перестанет быть безопасной для лютеран, или турки, которые уже собрали шестьсот тысяч человек, вторгнутся сюда. Личным несчастьем станет то, если супруга моя скончается.
Ни единого слова не сказано о человеке, с которым ему идти к венцу, ни о своих чувствах к будущей жене. Но уже в другом письме, написанном двумя годами позднее, Кеплер обвиняет гороскоп супруги за ее "скорее, печальную и несчастную судьбу. (…) Во всех делах у нее руки из задницы растут. И еще она с трудом рожает. Все остальное в том же ключе".
После смерти Барбары, Кеплер описывал ее даже в более гнетущих выражениях. Ее научили, как вызывать благоприятное выражение на посторонних, но дома она делалась совершенно иной. Она негодовала по поводу ничтожного положения собственного мужа в качестве звездочета, ничего не понимая в его работе. Она ничего не читала, даже историй, если не считать молитвенника, которому она посвящала дни и ночи. Она обладала "глупым, меланхоличным и склонным к одиночеству настроением, способна была дуться целыми днями2. Вечно она ныла и меланхолично вздыхала. Когда Кеплеру отказали выплачивать зарплату, она отказала ему в том, чтобы воспользоваться ее приданым, заложить какую-то мелочь, не говоря уже о том, чтобы взять деньги из ее личных сбережений.
И поскольку, по причине ее постоянно болезненного состояния, она страдала провалами памяти, я доводил ее до ярости вечными напоминаниями и наставлениями, напоминаниями о том, что сама она не способна прожить. Частенько я был даже более беспомощен, чем она, тем не менее, настаивал на ссорах. Короче, она обладала злой натурой, и все свои желания выражала злым голосом; а это заставляло меня ее провоцировать, я сожалел об этом потом, потому что мои исследования иногда заставляли меня чего-нибудь сделать не подумав; но я учился, учился быть с нею терпеливым. Когда же я видел, что она принимает мои слова близко к сердцу, я бы, скорее, укусил сам себя за палец, чем позволил бы оскорблять ее дальше…"
Ее алчность заставляла ее забывать о собственной внешности, зато она все была исключительно щедрой к собственным детям, поскольку была женщиной, "полностью плененной материнской любовью"; зато своему мужу "много любви она не доставила". Она брюзжала не только не только на мужа, но и на служанок, так что те очень быстро сменяли место службы. Когда муж работал, она могла перебить его мысли, чтобы обсудить какие-то мелкие домашние проблемы. "я мог и не сдержаться, когда она отказывалась понимать и донимала меня вопросами, но никогда я не называл ее дурой, хотя ей давно было понятно, что я считаю ее глупой, и что она принимала очень близко к сердцу". Мало чего можно добавить к этому портрету неувядающей Ксантиппы[211].
Через девять месяцев после свадьбы родился их первый ребенок, мальчик, чьи гениталии были настолько деформированы, что "напоминали видом вареную черепаху в ее панцире" – что, как объясняет сам Кеплер, было результатом того, что черепаха была любимым блюдом супруги. Через два месяца ребенок скончался от церебрального менингита; следующий их совместный ребенок, девочка, умерла через месяц от той же самой болезни. Фрау Барбара родила Кеплеру еще троих детей, из которых выжили один мальчику и одна девочка.
В общем их супружество продлилось четырнадцать лет; Барбара скончалась в возрасте тридцати семи лет, потеряв рассудок. Свадебный гороскоп указывал на coelo calamitoso, а в предсказании несчастий кеплеровские гороскопы практически никогда не ошибались.
3. Разминка
Когда, весной 1597 года, Mysterium наконец-то вышла из печати, гордый юный автор разослал ее копии всем ведущим ученым, которых только мог вспомнить, включая Галилея и Тихо Браге[212]. Тогда еще не существовало никаких научных журналов, равно как и никаких, счастливое было время, книжных обозревателей; с другой стороны, существовал интенсивный обмен письмами среди ученых, и буйно цвели международные академические слухи. Благодаря всему этому, книжка неизвестного молодого человека вызвала определенное шевеление, хотя и не землетрясение, которого ожидал автор, но, все же, достаточно значимое, если мы учтем, что среднее количество научных (и псевдонаучных) книг, напечатанных в Германии в течение одного года, значительно превышало тысячу названий.
Только вот ответ на публикацию удивить не мог. Астрономия, с Птолемея до Кеплера, всегда была чисто описательной географией небес. Ее задача заключалась в том, чтобы предоставлять карты неподвижных звезд, графики движения Солнца, Луны и планет, равно как и таких особенных событий как затмения, оппозиции, конъюнкции, солнцестояния, равноденствия и тому подобное. Физические причины их движений, стоящие за ними природные силы астрономов никак не заботили. В случае необходимости к существующей машинерии из колесиков прибавлялось несколько эпициклов – что никого особо не заботило, поскольку они и так были фиктивными, и никто не верил в их физическую реальность. Вся иерархия херувимов и серафимов, которые, якобы, поддерживали вращение всех этих колес, начиная с конца Средних Веков, рассматривалась как еще одна мягкая, поэтичная выдумка. Таким образом, физика небес сделалась абсолютной "табулой раса". В небесах существовали события, но не было причин; движения, но не движущие силы. Задача астрономов заключалась в том, чтобы наблюдать, описывать и предсказывать, но не выискивать причины – "не было их задачей знать "зачем". Физика Аристотеля, которая привела к тому, что нельзя было и подумать о каком-либо рациональном и неофициальном подходе к небесным явлениям, сейчас находилась в изгнании, но она оставила после себя пустоту. В ушах все еще звенело от утраченной песни движущих звездами ангелов, но в остальном воцарилась тишина. И вот в этой потенциально плодородной тишине еще несформированный, робкий голосок юного теолога-ставшего-астрономом был немедленно услышан.
Мнения разделились в соответствии с философией ученых. Мыслящие современно и эмпирически, такие как Галилео в Падуе и Преториус[213] в Альтдорфе, отвергли мистические априорные спекуляции Кеплера, а вместе с ними и всю книгу, не поняв того, что среди ерунды таились взрывные новые идеи. Галилей, в особенности, похоже с самого начала был настроен против Кеплера, о чем мы впоследствии еще услышим.
Те же, кто проживал с другой стороны водораздела, кто верил в не знающую возраста мечту априорной дедукции космического порядка, приняли книгу с энтузиазмом и восторгом. Больше всего, естественно, радовался вдохновленный любовью к собственному ученику Маэстлин, который написал в адрес сената города Тюбинген:
Предмет книги нов, ее идея еще никому не приходила в голову. Книга в наивысшей степени изобретательна и заслуживает, в наибольшей степени, того, чтобы о ней узнал весь ученый мир. Да кто же до того, кто-нибудь осмеливался подумать, не говоря уже о том, чтобы пытаться представить и априорно объяснить, так сказать, из тайных знаний Творца, количество, порядок, величину и движение сфер? Но Кеплер предпринял и успешно завершил именно это… Теперь уже [астрономы] будут освобождены от необходимости исследовать размеры сфер a posteriori, то есть, используя наблюдательные методы (многие из которых не точны, не говоря уже о том, что сомнительны) в манере Птолемея и Коперника, поскольку теперь все размеры определены уже a priori. (…) В связи с этим, расчеты движений станут более успешными…
В том же ключе радовался в Иене Лимней[214], который поздравил Кеплера, всех изучающих астрономию и весь ученый мир с тем, что "наконец-то воскрешены были старые и достопочтенные [платоновские] методы философии".
Одним словом, книга, содержащая семена новой космологии, была с распростертыми объятиями воспринята "реакционерами", которые не увидели следствий из нее, и отвергнута "модернистами", которые тоже их не заметили. Один только человек пошел средним путем, и, хотя и отверг необоснованные рассуждения Кеплера, тут же понял гениальность автора: то был наиболее выдающийся астроном эпохи, Тихо Браге.
Только Кеплеру нужно было ждать еще три года до тех пор, как он встретил Тихо, стал его помощником и начал свой истинный труд всей своей жизни. В течение этих трех лет (1597 – 1599) он наконец-то занялся серьезным изучением математики, в которой он на удивление мало чего знал, когда писал "Мистерию", а помимо того предпринял огромное множество научных и псевдонаучных исследований. Это было нечто вроде разминки перед крупными соревнованиями.
Первой задачей, которую Кеплер поставил перед собой, было прямое подтверждение вращения Земли вокруг Солнца путем доказательства наличия звездного параллакса, то есть, сдвига кажущегося положения неподвижных звезд в соответствии с положением Земли в ходе ее годичного путешествия по кругу. Молодой ученый надеялся, хотя и напрасно, что все его корреспонденты помогут ему с наблюдениями; в конце концов, он решил "поглядеть в щелочку" и сам; вот только вся его "обсерватория" состояла из самодельного нивелира, подвешенного веревкой к потолку: "он прибыл из мастерской, похожей на хижины наших предков – но придержите смех, допущенные к спектаклю друзья". Но даже так, нивелир был достаточно точен, чтобы показать отклонение в половину градуса, как предполагал Кеплер, в положении полярной звезды, видимой из экстремальных точек земной орбиты. Но никаких отклонений не было; звездное небо оставалось неизменным, словно лицо хорошего игрока в покер. Это означало: либо Земля стоит на месте, либо размеры Вселенной (а точнее, радиус сферы неподвижных звезд) были намного большими, чем полагалось ранее. Чтобы добиться точности, этот радиус, как минимум, должен был быть в пятьсот раз больше расстояния от Земли до Солнца. Это дает нам 2400 миллионов миль, совершеннейшую мелочь по нашим, но даже не по кеплеровским стандартам: всего лишь в пять раз больше того, чем он предполагал[215]. Тем не менее, полагая, что даже гораздо лучшие инструменты не смогли бы отметить параллакс, и это означало бы, что звезды непреодолимо далеки, в глазах Господа Вселенная все еще имела бы значительный размер, это размеры человека не подходили к ней. Только это никак не могло уменьшить моральный статус того же человека, "в противном случае, крокодил или слон был бы ближе к сердцу Его, чем человек, поскольку эти звери крупнее. С помощью этих и им подобных интеллектуальных пилюль, мы, возможно, и будем способны переварить этот чудовищный кусок"[216]. На самом же деле, чтобы переварить кусок бесконечности с тех пор так никто и не изобрел.
Другими проблемами, занимавшими его, были первые исследования в оптике, из которых вскоре развилась новая наука; исследования лунной орбиты, магнетизма, метеорологии – Кеплер начал вести метеорологический дневник, который заполнял лет двадцать или даже тридцать; хронологии Ветхого Завета и тому подобное. Но доминирующими среди всех этих интересующих его занятий были поиски математического закона гармонии сфер – дальнейшее развитие его собственной idée fixe.
В "Мистерии" Кеплер попытался выстроить свою вселенную вокруг пяти пифагорейских тел. Поскольку теория не совсем соответствовала фактическому состоянию дел, теперь он попытался построить ее вокруг музыкальных гармоний пифвгорейской шкалы. Комбинация этих двух идей привела, через двадцать лет, к появлению его великого труда Harmonice Mundi (Мировая Гармония), в котором содержится третий закон Кеплера; но вот основы для него были заложены в последние годы пребывания в Граце.
Тот момент, когда ему в голову пришла новая идея, был озвучен в кеплеровских письмах ликующими возгласами "эврика!": "Заполните небеса воздухом, и они произведут истинную и реальную музыку". Но вот когда он начал рассчитывать детали своей космической музыкальной шкатулки, он тут же столкнулся с увеличивающимися сложностями. У него всегда находился повод приписать любой паре планет приблизительно подходящий интервал; когда что-то не выходило, он просил помощи у тени Пифагора – "до тех пор, пока душа Пифагора не сходила в мою душу". Он даже разработал систему сортировки, но ее неадекватность сделалась ему очевидной. Главная проблема заключалась в том, что планеты не двигались с равномерной скоростью, но скорее, когда находились близко к Солнцу, и медленнее, когда были далеко от него. Соответственно, они не "гудели" с постоянным тоном, но меняли его между нотой повыше и нотой пониже. Интервал между этими двумя нотами зависел от искривленности или эксцентриситета планетной орбиты. Но эти вот эксцентриситеты были известны только приблизительно. Это была сложность того же порядка, когда Кеплер пытался определить толщину сферических оболочек между своими свершенными телами, которая точе зависела от эксцентриситета. Как мог он построить последовательность кристаллов или музыкальный инструмент, не зная размеров? Один только из всех живущих на Земле людей владел точными данными, в которых нуждался Кеплер: Тихо Браге.
Так что теперь все надежды обратились к Тихо и к его обсерватории в Ураниборге, новом чуде света:
Пусть все молчат и прислушиваются к Тихо, который посвятил своим наблюдениям тридцать пять лет. (…) Одного Тихо я жду; он объяснит мне порядок и расположение орбит. (…) И после того, в один прекрасный день, я надеюсь, и если Господь не отберет у меня жизни, я возведу замечательное строение (письмо к Тихо Браге, 17 декабря 1597 года).
Отсюда нам известно, что строительство этого величественного здания все еще лежит в отдаленном будущем, хотя в моменты эйфории Кеплер заявлял, будто бы уже завершил его. В подобные периоды маний, несоответствия между теорией и фактами казались ему деталями, на которые не стоит обращать внимания, их можно все выгладить, если немножечко смошенничать; но другая половина его разделенного "я" робко признавала необходимость педантичной аккуратности и терпеливых наблюдений. Одним глазом Кеплер гордо прослеживал божьи замыслы; другим же завистливо поглядывал на блестящие армиллярные сферы датчанина.
Вот только Тихо отказывался публиковать данные наблюдений до тех пор, пока не завершит свою собственную теорию. Он ревностно охранял свои сокровища, целые тома чисел, результаты трудов всей своей жизни.
Любой инструмент у него [горько писал юный Кеплер] стоит больше, чем мое личное состояние и состояние всей моей семьи, взятые вместе. (…) Мое мнение о Тихо таково: он исключительно богат, но он не знает, как надлежащим образом воспользоваться этими средствами, как и в случае большинства богачей. В связи с этим, кто-то обязан вытащить силой богатства у него из рук
В этом своем вопле души Кеплер раскрыл свои намерения в отношении Тихо Браге, за год до того, как они встретились в первый раз.
4. В ожидании Тихо
Если бы Кеплер не получил в наследство ключ от богатств Тихо, он никогда не открыл бы своих законов движения планет. Ньютон родился всего через двенадцать лет после смерти Кеплера, и без законов планетарного движения он никогда бы не достиг своего синтеза. Нет никаких сомнений, кто-то другой сделал бы это, но тогда имеется возможность, что научная революция имела бы иные метафизические оттенки, если бы ее отцом был бы не английский эмпирик, но, скажем, француз со склонностями к томизму или германский мистик.
Вся суть этих пустых спекуляций заключается только в возможности вставить знак вопроса при предполагаемой логической неизбежности и чугунном детерминизме эволюции научной мысли. Форма но\са Клеопатры влияет не только на ход войн, но и на идеологии. Математика ньютоновской вселенной была бы той же самой независимо от того, кто бы ее не разработал, но вот метафизический климат ее был бы совершенно иным.
Так что вопрос того, а будут ли готовы кеплеровские законы к моменту появления Ньютона, что называется "висел на волоске". Они же могли быть открыты только с помощью Тихо; а к тому времени, когда Кеплер встретил датчанина, тому оставалось жить всего восемнадцать месяцев. Если это и божественное провидение планировало встречу двух ученых, то оно выбрало довольно извращенный метод: Кеплер был изгнан из Граца и направлен в объятия Тихо по причине религиозных преследований. Хотя сам Кеплер постоянно осмеливался читать Господни мысли, он никогда не выразил благодарность за эту достойную Макиавелли стратагему.
Этот последний год в Граце – последний год столетия[217] – и вправду вынести было очень трудно. Юный эрцгерцог Фердинанд Габсбург (впоследствии император Фердинанд II) решил очистить австрийские провинции от лютеранской ереси. Летом 1598 года школу Кеплера закрыли, а в сентябре всем проповедникам и преподавателям лютеранского вероисповедания было приказано покинуть провинцию в течение восьми дней под страхом потери жизни. Всего одному из всех них было выдано разрешение вернуться, и этим одним был Кеплер. Его изгнание, первое из нескольких, длилось менее месяца.
Причины, почему для него сделали исключение, были довольно-таки любопытными. Сам Кеплер (в письме к Маэстлину от 8 декабря 1598 года) говорил, будто бы эрцгерцог был "доволен моими открытиями", и это было причиной приязненного отношения к молодому ученому при его дворе; с другой стороны, будучи математиком, он занимал "нейтральную позицию", что отделяло его от остальных преподавателей. Только все не было так просто. За кулисами у Кеплера имелся могущественный союзник: орден иезуитов.
За два года до описываемых событий, католический Канцлер Баварии, Херварт фон Хохенбург, философ-любитель и покровитель искусств, запросил у Кеплера (среди иных астрономов) его мнение по определенным хронологическим проблемам. Это было началом продолжающейся всю жизнь переписки и дружбы между этими двумя мужчинами. Херварт тактично заявил о своем интересе в защите математика-протестанта, высылая собственные письма к Кеплеру через посланника Баварии при дворе императора в Праге, который переправлял их отцу капуцину при дворе Фердинанда в Граце; и он же проинструктировал Кеплера пользоваться для ответов теми же каналами. В своем первом письме к Херварту (от 12 сентября 1597 года) Кеплер с восторгом пишет "Ваше письмо произвело такое впечатление на некоторых людей в нашем правительстве, что мою репутацию в их глазах уже никак не возвысит".
Все делалось с великой тонкостью; но в последующих случаях католическое и, в особенности, иезуитское влияние в отношении благополучия Кеплера было даже более активным и открытым. Этому благоприятному для ученого заговору, похоже, можно найти три объяснения. Во-первых, до какой-то степени ученые все еще считались священными коровами посреди сумятицы религиозных споров – можно вспомнить как встречали Ретикуса в католической Вармии, когда действовали эдикты епископа Дантиска против лютеранской ереси. Во-вторых, иезуиты, идя вслед за доминиканцами и францисканцами, начали играть ведущую роль в науке и – в особенности – астрономии, не говоря уже о том, что это давало возможность их миссионерам в далеких странах вызывать огромное впечатление, предсказывая затмения и другие небесные явления. И наконец, Кеплер и сам не соглашался с некоторыми моментами лютеранских доктрин, что позволяло его друзьям-католикам надеяться – пускай и напрасно – что ученого еще удастся обратить в "истинную веру". Но вообще-то Кеплера отвергали клирики обеих воюющих церквей, которые со своих амвонов вопили друг на друга словно торговки рыбой или же будто его родители и родичи в доме старого Себальда. Его личное отношение было таким же, как и у вежливого епископа Гизе: "Я отказываюсь драться"; и он же частенько шел на компромиссы. Тем не менее, он отказался примкнуть к другой стороне, даже когда его отлучили от собственной церкви, как мы еще услышим; когда же он сам начал подозревать о том, что Херварт рассчитывает на его обращение в католицизм, Кеплер написал ему:
Я христианин лютеранской веры, которой меня обучили мои родители; я и сам принял ее, неоднократно исследовав основы этой веры, ежедневно задавая вопросы, и я с ней и остаюсь. А вот лицемерию я никогда не обучался. К Вере я отношусь искренне и никогда с этим не играюсь.
Это было вспышкой человека очень цельного, но которого заставляли плыть в бурных водах своего времени. Он был настолько откровенен в вопросах религии, как позволяли ему на то обстоятельства; в любом случае, любые отклонения от прямого пути были, возможно, не крупнее отклонений его орбит от пяти божьих совершенных тел.
Итак, в отношении Кеплера было сделано исключение, и в октябре 15999 года ему позволили вернуться из изгнания. Поскольку школа его была закрыта, большую часть своего времени он посвятил размышлениям над гармонией сфер; тем нее менее, ему было известно, что милость была оказана лишь временно, так что дни его в Граце сочтены. Тут он погрузился в страшную депрессию, еще более усиленную смертью своего второго ребенка; в августе 1599 года в переполненном отчаяния письме он просит Маэстлина оказать ему помощь в нахождении работы дома, в протестантском Вюртемберге.
Время не может быть наиболее благоприятным; но Господь дал сей плод лишь затем, чтобы тут же отобрать его. Дитя умерло от менингита мозга (точно как и брат его годом ранее) через тридцать пять дней по рождению. (…) Если отец его вскоре последует за ним, вряд ли следовало бы удивляться. Повсюду в Венгрии на телах людей появляются кровавые кресты, и такие же знаки появляются на воротах домов, на лавках и стенах, знаки же эти – как показывает нам история – являются признаками всеобщей заразы. Сам же я, насколько мне известно, первый человек в нашем городе, увидавший небольшой крест на своей левой ноге, цвет его является переходным от кроваво-красного к желтому. Это в том самом месте на ноге, где стопа искривляется в подъем, на полпути от большого пальца к большой берцовой кости. Мне кажется, это то самое место, куда вбили гвоздь, когда приколачивали ноги Христа. Мне говорили, что у некоторых имеются стигматы в виде капель крови на ладонях. Но пока что у меня таких форм не было. (…)
Чудовищная дизентерия убивает здесь людей всех возрастов, в особенности же – детей. Деревья стоят с иссохшими кронами, словно над ними пронесся обжигающий ветер. Но это не жара их так поразила, но червяки… (письмо Маэстлину от 29 августа 1599 года).
Кеплера посещали самые худшие опасения. Ходили слухи о том, что еретиков станут пытать, даже сжигать на кострах. Ему пришлось заплатить десять талеров за то, что похоронил ребенка по лютеранскому обряду: "половину я попросил взять сам, но вторую половину мне пришлось заплатить еще до того, как мне было дозволено положить мою маленькую дочку в ее могилку". Если Маэстлин не сможет найти ему работу сразу же, не сообщит ли он хотя бы о том, сколько сейчас стоит проживание в Вюртенберге: "Сколько у вас стоит сейчас вино, а сколько – хлеб, как дела с поставкой деликатесов (поскольку жена моя не привыкла жить на бобах)".
Только Маэсттлин прекрасно знал о том, что университет никогда не предоставит работу неуправляемому Кеплеру, и ему приходилось тщательно разбираться с тем, что Кеплер клянчит и требует от него, тем более, после того, как проситель дополнил свои вопли о помощи следующим глупым замечанием:
Понятное дело, никто меня изгонять не собирается; наиболее интеллигентные из членов здешнего Ландстага весьма горды мною, они часто обсуждают мои изречения во время совместных обедов.
Неудивительно, что Маэстлин не оценил срочности ситуации, в связи с чем он отсрочил ответ на послание на целых пять с лишним месяцев и уклончиво, хотя и раздражительно заметил: "Если бы прислушивались к советам людей, поумнее и более опытных в политике, ибо сам я, признаюсь откровенно, в этих вопросах неопытен словно дитя".
Оставалась одна надежда: Тихо. В предыдущем году Браге выразил в своем письме надежду, что Кеплер "как-нибудь" посетит его. Хотя сам Кеплер страстно желал добраться до "сокровищ Тихо", приглашение было сделано слишком общо, а дорога была слишком долгой и дорогостоящей. Только теперь перед Кеплером стояли вопросы не научного любопытства, но необходимость найти новый дом и средства на жизнь.
А в это время Рудольф II назначил Тихо своим Имперским Математиком и предоставил ему место жительства под Прагой. Долго ожидаемая возможность для Кеплера пришла, когда некий барон Гоффман, советник императора, должен был вернуться из Граца в Прагу, и он согласился взять ученого в свою свиту. Дату выезда Кеплера навстречу Тихо, по любезности Истории, запомнить легко: это было 1 января anno domini 1600.