1. Тяготение судьбы
Город и замок Бенатек находились в двадцати двух милях – в шести часах пути – к северо-востоку от Праги. И город, и замок стоят на берегах реки Йизер, которая частенько затапливает окружающие фруктовые сады, отсюда и название "богемская Венеция". Тихо выбрал Бенатек из трех предложенных императором – возможно, потому, что водное окружение напоминало ему Вэн. Во владение замком он вступил в августе 1599 года – за шесть месяцев до прибытия Кеплера – и сразу же начал разрушать одни стены и возводить новые, намереваясь выстроить еще один Ураниборг; свои намерения он выразил в высокопарных стихах, что были выбиты над входом в будущую обсерваторию. Здесь же должны были находиться отдельный въезд для императора и дом, в котором тот мог пребывать во время своих посещений.
Вот только с самого начала все, казалось, идет не так как следует. Содержание в три тысячи флоринов, которое император пообещал Тихо, оказалось совершенно немыслимым, "никто при дворе, даже давно пребывающие здесь графы и бароны, не мог наслаждаться подобными доходами". Как умственное состояние Рудольфа, так и его финансы находились в совершеннейшем беспорядке, и чиновники двора весьма эффективно противодействовали исполнению экстравагантных королевских обещаний. Тихо приходилось зубами выдирать свое содержание, да и то, он был рад, если удавалось получить от Казначейства хотя бы его половину; когда Кеплер занял должность Браге, он получал лишь ничтожную часть от того, что были ему должны.
К тому времени, как Кеплер прибыл в Бенатек, Тихо уже был на ножах с распорядителем королевских имений, который неохотно развязывал кошелек, жаловался императору и даже грозил покинуть Богемию, чтобы затем рассказать всему свету о причинах своего отбытия. Помимо того, ряд помощников Тихо, которые пообещали присоединиться к нему в новом Ураниборге, не смогли справиться с этим вовремя; да и самые крупные инструменты все еще запаздывали на долгом пути с острова Вэн. А под конец года разразилась чума, заставив Тихо устроиться вместе с Рудольфом в императорской резиденции Гирситц, где он должен был изготавливать и подавать патрону тайный эликсир против эпидемии. В дополнение ко всем заботам Тихо, Урсус, который исчез из Праги к моменту прибытия Тихо, вновь вернулся туда, пытаясь устроить неприятности, а тут еще вторая дочь Браге, Элизабет, вступила в любовную связь с одним из помощников астронома, Юнкером Тенгнагелем. Юный Кеплер в своей глухой провинции Граца представлял Бенатек спокойным храмом Урании; но прибыл он в дом сумасшедших. Дворец кишел рабочими, землемерами, посетителями, не забывая о жутком клане Браге, включая зловещего карлика Йеппа – прячущегося под столом в ходе вечно случающихся не вовремя буйных пиршеств, и нашедшего себе легкую цель в робком пугале – провинциальном математике.
Кеплер прибыл в Прагу в средине января. Он тут же отписал в Бенатек и через несколько дней получил ответ от Тихо с сожалениями о том, что сам он не может встретить Кеплера лично по причине грядущей оппозиции Марса и Юпитера, после которой будет еще и лунное затмение; и приглашал его в Бенатек "не столько как гостя, сколько как самого ожидаемого приятеля и коллегу в наблюдениях за небесами". Доставщиками письма были старший сын Тихо и Юнкер Тенгнагель, и они с самого начала начали ревновать Кеплера, оставаясь враждебными к нему до самого конца. Именно в их компании Кеплер завершил последний кусочек своего путешествия к Тихо – но только после девятидневной отсрочки. Скорее всего, Тихо-младший и Тенгнагель прекрасно проводили время в Праге и назад особенно не рвались.
И наконец, 4 февраля 1600 года, Тихо де Браге и Иоганнес Кеплерус, соучредители новой вселенной, встретились лицом к лицу, серебряный нос с покрытыми струпьями щеками. Тихо к тому времени исполнилось пятьдесят три года, Кеплеру – двадцать девять. Тихо был аристократом, Кеплер – плебеем; де Браге был Крезом, Кеплер – церковной мышью; Тихо был Великим Датчанином, Иоганн – шелудивой дворнягой. Они были противоположностями в любом смысле, кроме одного: оба обладали раздражительным и холерическим характером. Результатом были постоянные трения, перерастающие в жаркие ссоры, которые завершались хрупким перемирием.
Но все это было на поверхности. Внешне же это была встреча двух искусных ученых, каждый из которых принял решение использовать другого для своих собственных целей. Но под поверхностью, о чем они оба знали, с уверенностью лунатиков, что оба были рождены для того, чтобы дополнять один другого; что это тяготение судьбы соединило их вместе. И их отношения все время менялись между этими двумя уровнями: qua (в качестве – лат.) лунатиков, они продвигались, взявшись за руки, через неизведанные пространства; в ходе своих путевых контактов они оба избавлялись от самого худшего в собственных характерах, как будто бы действовала взаимная индукция.
Приезд Кеплера привел к реорганизации работ в Бенатеке. Перед этим главным над лабораторией был младший сын Тихо, Йорген; старший помощник, Лонгомонтанус, был приписан изучать орбиту Марса; Тихо предполагал назначить Кеплера вести систематические наблюдения над следующей планетой. Но его рвение и тот факт, что Лонгомонтанус с Марсом застыл на месте, привели к повторному распределению планетарных царств среди помощников и родных Тихо: Кеплеру отдали Марс, как самую сложную из планет, что было давно известно; в то время, как Лонгомонтанус переключился на Луну. Это решение привело к вестма важным последствиям. Кеплер, чрезвычайно гордый тем, что ему доверили Марс, расхвастался, что решит проблемы с его орбитой за восемь дней и даже сделал ставку на этот срок. Восемь дней переросли в почти что восемь лет, но в занявшей столько времени битве с упорствующей планетой родилась кеплеровская Новая Астрономия или же Физика Небес.
Понятное дело, он ничего не знал о том, что ждет его впереди. Кеплер прибыл к Тихо, чтобы вырвать от того точные данные эксцентриситетов и средних расстояний, с целью совершенствования собственной модели вселенной, выстроенной вокруг пяти идеальных твердых тел и музыкальных гармоний. Но, хотя он так до конца не отказался от собственной idée fixe, сейчас она была отодвинута на второй план. Новые проблемы, проявившиеся из данных Тихо настолько захватили его, что он "чуть не сошел с ума" Будучи не более чем наблюдателем-любителем, с грубейшими инструментами, диванный астроном с интуицией гения, которому не доставало интеллектуальной дисциплины, он был поражен богатством и точностью наблюдений де Браге, только сейчас начало до него доходить, что по-настоящему означает астрономия. Жесткие факты, внедренные в данные Тихо, скрупулезность его методов действовали словно точильный камень на кеплеровский интеллект, столь предрасположенный к фантазиям. Но хотя Тихо самолично шлифовал, и процесс, похоже, был более болезненным для Кеплера, чем для Браге, в конце концов, точило истерлось до основания, в то время как клинок вышел из этого процесса острым и блестящим.
Вскоре после своего приезда в Бенатек Кеплер писал:
Тихо владеет наилучшими наблюдениями, другими словами, материалом для построения нового величественного здания; еще у него имеются сотрудники и все, чего он может только пожелать. Ему не хватает лишь архитектора, который способен воспользоваться всем этим в соответствии с собственным проектом. И хотя он обладает удачей и настоящими архитектурными умениями, тем не менее, в его продвижении ему мешает громадное множество явлений и тот факт, что истина глубоко спрятана в них. А теперь его еще сковывают немалые года, ослабляя его дух и его силы.
Нет никаких сомнений, кого Кеплер имел в виду под архитектором. Тихо тоже не представляло сложностей угадать истинное мнение Кеплера о нем. Да, он накопил массу ценнейших данных, как не удавалось до него никому иному; он был стар, и ему не хватало храбрости воображения для построения – из всего имеющегося богатства сырьевого материала – новой модели вселенной. Да, в его колонках с цифрами имелись законы, но они были "слишком глубоко укрыты" перед ним, чтобы расшифровать. И, похоже, он чувствовал, что только Кеплер был способен завершить эту задачу – и тут ничто уже не сможет помешать ему в этом завершении; но ирония судьбы заключалась в том, что ни сам Тихо, ни его потомки за стенами Ураниборга, не попробуют плодов его трудов, потребовавших всей жизни. Наполовину разочарованный, наполовину потрясенный собственной судьбиной, он желал, по крайней мере, чтобы Кеплеру тоже было нелегко. Отдавать кому-либо свои ценные наблюдения представляло для Тихо огромную тягость; если Кеплер думал, что сможет попросту захапать их, тогда он жестоко ошибался – что доказывают возмущенные жалобы из его письма:
Тихо не дает мне никакой возможности воспользоваться его наблюдениями. Он может, разве что за столом или в ходе беседы, касающейся совершенно других проблем, как бы походя, сегодня сообщить про апогей одной из планет, завтра – про узлы другой (письмо Херварту, 14 июля 1600 г.).
Кто-нибудь мог бы прибавить: как будто он бросает кости Йеппу под стол. Равно как и: он не разрешал Кеплеру копировать свои данные. В отчаянии, Кеплер даже попросил у итальянского соперника Тихо, Маджини, предоставить его собственные данные взамен на кое-какие, взятые у де Браге. Лишь постепенно, шаг за шагом, Тихо дозревал; и когда он сделал Кеплера ответственным за Марс, ему пришлось раскрыть и все свои данные по Марсу.
Кеплер провел всего лишь месяц в Бенатеке, когда Тихо, в письме, в первый раз намекнул на нарождающиеся между ними двоими сложности; месяцем спустя, 5 апреля, напряжения переродились во взрыв, который мог разнести будущее космологии на кусочки.
Непосредственной причиной вспышки был документ, составленный Кеплером, и в котором условия его будущего сотрудничества с Тихо были изложены в малоприятных деталях. Если он вместе с семьей должны будут постоянно проживать в Бенатеке, тогда Тихо обязан предоставить ему отдельное помещение, поскольку шум и беспорядок дворца крайне отрицательно действовали на желчный пузырь Кеплера, что, в свою очередь, провоцировало у него вспышки плохого настроения. Далее, Тихо обязан обеспечить у императора жалование для Кеплера, а до этого выплачивать ему пятьдесят флоринов в квартал. Кроме того, де Браге обязан обеспечить семейству Кеплеров необходимые количества дров, мяса, рыбы, пива, хлеба и вина. Что касается их совместной работы, Тихо обязан предоставить свободу в выборе времени и предмета его работы и только лишь просить у него провести такие исследования, которые напрямую были бы с ней связаны; и поскольку Кеплера "не было необходимости пришпоривать, но, скорее, придерживать, тем самым предотвращая опасность истощения сил в результате переработки" (из письма к Херварту от 12 июля 1600 г.), ему должно быть разрешено отдыхать в дневные часы, если перед этим он работал поздно ночью. И так далее, и тому подобное, на нескольких страницах. Этот документ не предназначался для чтения самим Тихо. Кеплер передал его гостю, некоему Есениусу[234], профессору медицины в Виттенберге, которому пришлось исполнять роль посредника в переговорах между Браге и Кеплером. Но, то ли по случайности, то ли в результате интриг, Тихо ознакомился с этим документом, который он вряд ли мог считать оскорбительным для себя. Тем не менее, воспринял он его с добродушным благородством, которое уживалось в этом grand seigneur из Дании с ревностью и запугиваниями собственных сотрудников. Он оставался великодушным деспотом до тех пор, пока никто не выступал против его правления; в социальном плане Кеплер занимал настолько низкое значение, что его брюзгливые и склочные требования Браге никак не воспринимал как вызов. Кстати, одной из причин для горьких обид со стороны Кеплера было то, что ему назначили место за обеденным столом где-то в заднем конце.
Но, превыше всего, Тихо нуждался в Кеплере, который один мог придать трудам всей его жизни надлежащий вид. Потому он приступил к переговорам с Кеплером в присутствии терпеливо втиравшего ему в нос мазь Есениуса - истинный образчик отеческой сдержанности. Подобное отношение еще больше повлияло на комплекс неполноценности Кеплера, так что он атаковал Тихо, по словам последнего "с горячностью бешеной собаки, с которой сам Кеплер в раздраженном состоянии так любит себя сравнивать" (письмо Тихо Есениусу от 8 апреля 1600 года).
Сразу же после этого бурного совещания, Тихо, который всегда не забывал о потомстве, перенес на бумагу "повестку дня" и попросил Есениуса подтвердить ее. Тем не менее, когда страсти улеглись, он договорился с Кеплером, чтобы тот остался, по крайней мере, хотя бы еще на несколько дней, пока не поступит ответ от императора, к которому Тихо обратился по вопросу трудоустройства Кеплера. Но Кеплер отказался и слушать, и на следующий день отбыл в компании Есениуса в Прагу, где нашел квартиру с бароном Хоффманом. Перед самым отъездом с Кеплером случился очередной приступ холерического характера; в самый момент прощания он почувствовал угрызения совести и начал извиняться; Браге нашептал на ухо Есениусу, что он должен попробовать призвать к рассудку enfant terrible (непослушного ребенка – фр.). Но вскоре после того, как они прибыли в Прагу, Кеплер написал Тихо очередное оскорбительное письмо.
Похоже, он был в чудовищном состоянии истерии. Сам он страдал от одной из своих таинственных горячек; семья его находилась в далеком Граце; преследования протестантов в Штирии и ссора в Бенатеке ставили крест на его будущем; к тому же все данные по Марсу все еще находились в руках Тихо без какой-либо возможности их заполучить. В течение недели маятник качнулся в другую сторону: Кеплер написал Браге письмо с извинениями, которые звучали словно бред мазохиста в отношении собственного виновного эго:
"Преступная рука, которая, в иной день, бывает быстрее ветра, совершая вред, вряд ли знает, как приступить к тому, чтобы загладить эту вину. Что мне следует упомянуть в первую очередь? Мое отсутствие самообладание, о чем я могу вспоминать лишь с величайшей болью, или ваши благодеяния, о, благороднейший Тихо, которая нельзя ни полностью перечислить ни надлежащим образом оценить по заслугам? За два месяца вы щедро предоставляли все для удовлетворения моих потребностей ... вы были столь дружелюбны, вы позволили поделиться со мною самыми заветными своими владениями ... Если говорить в целом, ни своим детям, ни жене, ни сами себе вы не могли посвятить себя больше, чем мне ... Поэтом-то с глубокой тревогой я думаю, что Господь Бог и Дух Святой довели меня до такой степени, что дозволили с моей стороны столь стремительные нападки и моей больной ум,, так что вместо выражения умеренности, в течение трех недель с закрытыми глазами я предавался состоянию угрюмого упрямства против вас и вашей семьи, и вместо того, чтобы поблагодарить Вас, я проявил слепую ярость, вместо того, чтобы оказывать вам уважение, я проявил громадную дерзость против вашей персоны, которая, в силу благородства происхождения, учености и большой известности заслуживает всяческого уважения; так что вместо дружественных приветствий я позволил себе увлечься подозрительностью и инсинуациями, когда меня терзал зуд горечи. (...) Я никогда не обдумывал, как жесток я, должно быт Вам больно от этого подлого поведения. (...) Я прибываю к вам как послушник, чтобы просить, во имя Божественной жалости, прощения моих ужасных преступлений. То, что я сказал или написал против Вашей особы, Вашей славы, Вашей чести и Вашего ученого ранга. (...) Я отрекаюсь во всех отношениях, и заявляю, добровольно и свободно, что они являются недействительными, лживыми и несостоятельными. (...) Я также искренне обещаю отныне то, что куда бы меня не занесла судьба, я должен не только воздерживаться от таких глупых документов, слов, поступков и деяний, но еще обязан никогда и ни в коей мере несправедливо и преднамеренно оскорблять Вас. (...) Но, поскольку неисповедимы пути людские, я прошу Вас, всякий раз, когда Вы заметите, во мне какие-либо тенденции к такой неразумной манере поведения, напомнить мне об этом; сам же я буду готов к этому. Я также обещаю (...) предоставлять все виды услуг и (...) таким образом, доказать своими поступками, что мое отношение к Вашей личности совершенно иное, и всегда оно было другим, как если бы кто-либо мог заключить из безрассудного состояния моего сердца и тела в течение этих последних трех недель. Я молюсь, чтобы Господь Бог помог мне исполнить это обещание " (апрель 1600 года)
Я позволил себе привести столь длительную цитату, поскольку она вскрывает трагическую сердцевину личности Кеплера. Ведь эти фразы, похоже, исходят не от уважаемого ученого, но от избиваемого розгами подростка, молящего прощения от отца, которого он одновременно и любит, и ненавидит. Тихо пришел на место Маэстлина. В самой основе своего играющего всеми цветами, сложного характера, Кеплер всегда оставался заблудшим и бездомным ребенком.
Но тихо в не меньшей степени зависел от Кеплера, чем Кеплер от Тихо. В их светских контактах Тихо был старейшиной клана, а Кеплер – вечно недовольным вьюношем с плохими манерами. Но на другом уровне все менялось местами: Кеплер был тем волшебником, от которого, надеялся Тихо, поступит решение его собственных проблем, ответ на все его разочарованности, спасение от вечного забвения; и как бы глупо они себя не вели, qua лунатики, они оба это знали.
Потому-то, через три недели после ссоры, Тихо прибыл в Прагу и отвез Кеплера назад в Бенатек в собственной карете – можно чуть ли не вживую видеть громадную, жирную руку Тихо в широченном, сильно суживающемся книзу рукаве, крушащую в аффектированном объятии слабенькие косточки Кеплера.
2. Наследник
Сотрудничество между де Браге и Кеплером в общей сложности продолжалось восемнадцать месяцев, до самой кончины Тихо. По счастью для них обоих, и для потомства, они лишь часть данного времени находились во взаимном контакте, поскольку Кеплер дважды возвращался в Грац, где оставался, если все учитывать, на восемь месяцев, чтобы устроить собственные дела и вывезти имущество жены.
В первый раз он отправился в Грац вскоре после примирения с Тихо, в июне 1600 года. Хотя мир между ними и был восстановлен, в отношении будущего сотрудничества так ничего и не определилось[235], так что Кеплеру пришлось раздумывать: возвращаться ему к Тихо или не возвращаться. Он до сих пор надеялся либо сохранить свою должность м заработную плату в Граце, поскольку ему гарантировали длительный отпуск, либо же получить пост в родимом Вюртемберге – о чем он мечтал всю свою жизнь. Он написал Маэстлину и Херварту, своим приемным отцам номер Один и Два, намекая на то, что номер Три его разочаровал; вот только ничего из этого не вышло. Он отослал эрцгерцогу Фердинанду трактат о солнечном затмении, ответа тоже не получил; зато в этом трактате он наткнулся на кое-что, чего он даже и не разыскивал: там имелась "сила в Земле", которая влияла на движение Луны, сила, которая уменьшалась пропорционально расстоянию. Поскольку автор уже приписал физическую силу Солнцу в качестве объяснения движения планет, зависимость перемещений Луны от подобной земной силы была следующим важным шагом к концепции универсального притяжения.
Но подобные реверансы не могли отвлечь эрцгерцога от его планов искоренения ереси в собственных землях. 31 июля и в последующие дни все обитатели Граца лютеранского вероисповедания, всего чуть больше тысячи, должны были прибыть, один за другим, в заседание церковной комиссии, и либо заявить о своем желании вернуться в лоно римско-католической веры, либо быть изгнанными. На сей раз не делалось никаких исключений, даже для Кеплера – хотя ему даже выплатили половину выходного пособия и пообещали другие финансовые привилегии. Через день после того, как Кеплер предстал пред лицом комиссии, по Грацу разошлись слухи, якобы ученый передумал и заявил о собственной готовности сделаться католиком. Колебался Кеплер или нет, утверждать невозможно; но в любом случае, искушение он преодолел и отправился в изгнание со всеми последствиями.
Он выслал Маэстлину последний сигнал SOS (9 сентября 1600 года(. Начинается он с трактата, посвященного солнечному затмению 10 июля, которое Кеплер наблюдал посредством camera obscura своей собственной конструкции, возведенной посреди рыночной площади Граца – что принесло ему двойной результат: во-первых, вор стащил у него кошелек с тридцатью флоринами, во-вторых, Кеплер лично открыл новый, крайне важный закон оптики. Письмо продолжается угрозой, что Кеплер со всем семейством собирается спуститься по Дунаю прямиком в объятия Маэстлина, чтобы занять профессорский пост (пускай даже и небольшой), который Маэстлин, в чем нет ни малейших сомнений, для него обеспечит; кончает же Кеплер просьбой, чтобы Маэстлин молился за него. Маэстлин ответил, что помолится он с радостью, но больше для Кеплера, "стойкого и храброго мученика Божьего" (письмо от 9 октября 1600 года) он ничего сделать не может; и после того ни на единое письмо Кеплера в течение целых четырех лет он не отвечал. Возможно, он считал, будто бы все, что от него зависит, он сделал, так что теперь очередь Тихо присмотреть за юным дарованием.
Сам же Тихо печальным новостям был рад. Он сомневался в том, вернется ли Кеплер к нему и приветствовал блудного сына еще и потому, что к этому времени его старший помощник, Лонгомонтанус, от него ушел. Когда Кеплер сообщил ему о вынужденном изгнании, он написал в ответ, что тот может возвращаться немедленно – "без каких-либо сомнений, со всей возможной спешкой, с верой в сердце" (письмо от 28 августа 1600 года). Еще он прибавил, что во время последней аудиенции у императора, он подал прошение о том, чтобы Кеплера официально закрепили за его обсерваторией, и что император кивнул в знак согласия. Но в постскриптуме к длинному и эмоциональному письму, Тихо не смог удержаться об упоминании дела, которое было одной из главных причин несчастного настроения Кеплера в замке Бенатек. Как только ученый прибыл туда, Тихо нагрузил на него докучливую задачу написания брошюры по опровержению претензий Урсуса; и хотя Урсус к этому времени уже скончался, Тихо настаивал на том, чтобы надоедать ему и в гробу. Более того, Кеплер был обязан написать опровержение на брошюру Джона Крейга, врача короля Иакова Шотландского, в которой Крейг осмелился усомниться в теориях де Браге, касающихся комет. Для Кеплера не было ничего веселого в том, чтобы понапрасну терять время на эти напрасные усилия, чтобы услужить тщеславию Тихо; вот только никакого иного выбора у него не было.
В октябре он вновь приезжает в Прагу, со своей женой, зато без мебели и другого движимого имущества, которое пришлось оставить в Линце, поскольку у него не было денег на перевозку. Снова он страдал от приступов перемежающейся лихорадки, и вновь считая, что это чахотка. Кивок императора в знак согласия относительно трудоустройства не был подкреплен конкретными действиями, так что Кеплер с женой вынуждены были жить исключительно от щедростей де Браге. По требованию императора, который пожелал, чтобы его придворный математик был на расстоянии вытянутой руки, Тихо пришлось покинуть уют и роскошь Бенатека и переехать в пражский дом, из которого семейство Кеплеров, поскольку у тех не было денег, заставили съехать с занимаемой ими квартиры. В течение последующих шести месяцев у Кеплера было мало времени на астрономию, он полностью был занят написанием ненавистной ему полемики, направленной против Урсуса и Крейга, и лечением своих действительных и выдуманных недомоганий. Фрау Барбара, которая и в лучшие дни не отличалась веселой душой, ненавидела чужие обычаи и узкие, извилистые улочки Праги, вонь которых была способна "отогнать даже турок", как писал некий современный английский путешественник[236]. Семейство Кеплера выпивало горькую чашу изгнанников до самого дна.
Весной 1601 года богатый отец фрау Барбары умер в своей Штирии – ценой обращения в католицизм он заплатил за право умереть в родной земле. Это дало Кеплеру замечательный предлог оставить семью на попечение Тихо и выехать в Грац, чтобы сохранить наследство. В этом он не преуспел; зато оставался в Граце еще четыре месяца и, похоже, чувствовал себя там превосходно, обедая в домах местных дворян как бы в знак того, что ему запрещено возвращаться в родной дом; поднимался в горы, чтобы измерить кривизну земной поверхности; писал яростные письма Тихо, которого он обвинял в том, что он не дает достаточно денег фрау Барбаре, и заботливо спрашивал у последней, действительно ли Елизавета Браге, которой наконец-то было дано согласие на брак с Юнкером Тенгнагелем, "проявляет признаки беременности будущим ребенком" – появившемся на свет через три месяца после венчания. В Прагу он возвратился в августе, хотя миссия его никак завершена не была, зато здоровье вернулось в норму, а настроение было просто замечательным. Ему оставалось еще два месяца до решающего поворота в жизни.
13 октября 1601 года был гостем на ужине в пражском доме барона Розенберга. Среди иных приглашенных был имперский канцлер, так что компания была благородной; но с тех пор, как у Тихо появилась привычка развлекать их королевские величества, в связи с чем привык к громадным количествам выпивки, трудно понять, почему он не справился с ситуацией, в которой очутился. Кеплер тщательно задокументировал случившееся в Дневнике Наблюдений – некоем журнале, в который заносили все важные события в домашнем хозяйстве Браге:
13 октября Тихо Браге, в компании Мастера Минковица, обедал за столом преславного Розенберга, и удерживал внутренние воды дольше, чем того требовали приличия. Когда он стал пить дальше, он почувствовал, что давление в пузыре усиливается, но предпочел вежливость потребностям здоровья. Когда же он возвратился домой, то едва ли мог помочиться.
В начале его болезни Луна находилась в оппозиции к Сатурну… [после того следует гороскоп на тот день].
После пяти бессонных ночей, он мог слить свои внутренние воды с ужасными болями, но и так уход мочи был затруднен. Бессонница не уходила, а внутренняя горячка постепенно вела к исступлению; а еда, которую он потреблял, и которую не мог удерживать, только усиливала положение. 24 октября его горячка на несколько часов отступила, природа победила, и он мирно упокоился среди соболезнований, молитв и плача своих домашних.
Таким образом, начиная с этой даты, серии небесных наблюдений были прерваны, его же собственные наблюдения за тридцать восемь лет подошли к концу.
Той последней ночью, в состоянии легкой горячки, он снова и снова повторял слова, как будто некто, пишущий поэму:
Да не будет жизнь моя напрасной.
Нет никакого сомнения, что эти слова следовало бы поместить на титульный лист его трудов, тем самым посвящая его работы в память и на пользование потомства.
В эти свои последние дни, лишь только боли хоть чуточку отступали, великий датчанин отказывался соблюдать диету, он заказывал и жадно поедал любое пришедшее ему на ум блюдо. Когда горячка и бред возвращались, он лишь тихонечко повторял слова о том, что надеется, что жизнь его была не напрасной (ne frusta vixisse videar). Значение этих последних слов становится понятным, поскольку они были адресованы Кеплеру[237]. Это было то же самое желание, которое Тихо высказал в своем первом письме: Кеплер должен построить новую вселенную на основе системы не Коперника, но де Браге. Но, похоже, он уже знал, что открывают его горячечные просьбы, что Кеплер собрался сделать совершенно противоположное, использовав наследие Тихо Браге исключительно для себя.
Тихо был похоронен в Праге с громадной помпой, его гроб несли двенадцать имперских лейб-гвардейцев, перед гробом несли личный герб, его золотые шпоры и вели любимого коня.
Через два дня, 6 ноября 1601 года, личный секретарь императора, Барвиц, вызвал Кеплера в свой дом, чтобы назначить того, в качестве преемника Тихо, на должность Имперского Математикуса.