1. Сложности с публикацией
Написание Новой Астрономии представляло собой бег с препятствиями в течение шести лет.
В самом начале были ссоры с Тихо, длительные пребывания в Граце, болезни и монотонная пахота над брошюрами против Урсуса и Крейга. Когда Великий Датчанин скончался, и Кеплер был назначен его преемником, он мог надеяться на то, что сможет работать в мире и спокойствии, но вместо того жизнь его сделалась еще более неорганизованной. Его официальные и неофициальные обязанности включали публикацию ежегодных календарей с астрологическими предсказаниями; составление гороскопов для почетных посетителей Двора; публикацию комментариев в отношении затмений, комет и новых звезд; он должен был крайне подробно и длительно отвечать на любые возникающие у покровителей, с которыми он вел переписку, вопросы; но более всего, он был занят написанием прошений, лоббированием и интригами, чтобы получить хоть часть надлежащего ему жалования и возврата затрат на печать. Свой Второй Закон он открыл не ранее 1602 года, через год после смерти Тихо; но в течение последующего года он практически полностью был занят другими трудами, среди которых была крупная работа по оптике, опубликованная в 1604 году; через год после того он застрял на яйцеобразной орбите, почувствовал себя больным и вообще думал, будто бы умирает, и только лишь под Пасху 1605 года Новая Астрономия была вчерне завершена.
Но чтобы опубликовать ее, понадобилось еще четыре года. Причиной этой отсрочки было отсутствие денег, чтобы заплатить в типографии, а еще изнуряющая междоусобица с наследниками Тихо, предводителем которых был хулиганствующий Юнкер Тенгнагел. Как вы помните, этот тип женился на дочери Тихо, сделав ей ребенка – то было единственное достижение, на котором он мог основывать свои претензии на наследие Тихо. Он решил перевести его в наличные, и продал наблюдения Тихо Браге и его инструменты императору за двадцать тысяч талеров. Вот только имперская казна Юнкеру так и не заплатила; он должен был довольствоваться пятью процентами долга ежегодно – и все равно, эта сумма в два раза превышала жалование Кеплера. В результате, инструменты Тихо, одно из чудес мира, Тенгнагел держал под замком, ключ от которого хранил при себе; а в течение пяти лет инструменты сгнили, превратившись в груду лома. Вне всякого сомнения, та же самая судьба ожидала и сокровища наблюдений датчанина, если бы Кеплер срочно не свистнул их ради будущих поколений. В письме к одному из своих английских почитателей, Кеплер спокойно докладывает:
Признаюсь, что когда Тихо умер, я тут же воспользовался отсутствием или недостатком осмотрительности со стороны наследников и забрал наблюдения под свое попечение, но, возможно, я их просто захватил (…) (письмо Хейдону, октябрь 1605 года)
В нем всегда теплилась надежда на то, что он станет владеть сокровищами Тихо, и в своих надеждах преуспел.
Понятное дело, что дети и наследники Тихо были в ярости; Кеплер интроспективный грабитель могил, прекрасно понимал их точку зрения:
Причина этой ссоры лежит в подозрительности и плохих манерах семейства Браге, но, с другой стороны, и в моем собственном страстном и насмешливом характере. Следует отметить, что у Тенгнагела имелись особые причины подозревать меня. Я владел материалами наблюдений и отказывался передать их наследникам (…) (в письме Д. Фабрициусу, 1 октября 1602 года).
Переговоры тянулись в течение нескольких лет. Юнкер, амбициозный, глупый и самодовольный, предложил грязную сделку: он не станет ничего требовать, и все будет мирно, если все последующие книги Кеплера станут публиковаться под их объединенными именами. Удивительно, но Кеплер согласился: он всегда был странно безразличным к судьбе своих опубликованных работ. Но взамен он предложил, чтобы Юнкер платил ему четверть от той тысячи талеров, которые тот получал от казны. Тенгнагел отказался, посчитав, что двести пятьдесят талеров за год будет слишком большой ценой за собственное бессмертие. Таким образом, он избавил будущих исследователей замечательной причины поспорить, кем из партнеров на самом деле были открыты Законы Тенгнагела-Кеплера.
Где-то в это же время Юнкер обратился в лоно католической церкви и сделался Апелляционным Советником при дворе. Это дало ему возможность выставлять Кеплеру свои условия, в результате чего Кеплер не мог публиковать свою книгу без согласия Тенгнагеля. В связи с этим, у Кеплера "были связаны ноги и руки", в то время, как Юнкер "сидел, словно собака на сене, но не имел возможности воспользоваться сокровищами, зато не давая делать это другим" (письмо к Д. Фабрицию, февраль 1604 г.). И тогда-то был найден компромисс: Тенгнагел давал свое милостивое согласие на печать Новой Астрономии, при условии, что в книге будет предисловие его авторства. Текст этого предисловия напечатан в сноске. Если предисловие Осиандера к "Книге Обращений" демонстрировало мудрость породистой змеи, то в предисловии Тенгнагела к Новой Астрономии мы слышим крики напыщенного осла, отдающиеся эхом в истории[254].
В конце концов, в 1608 году печатание книги было начато; закончилось оно летом 1609 года, в Гейдельберге, под наблюдением самого Кеплера. Это был прелестно напечатанный том in folio, из которых до наших времен дошло всего несколько копий. Император предъявил претензию, что все издание является его личной собственностью и запретил Кеплеру продавать или отдавать кому-либо хотя бы один экземпляр "не поставив об этом в известность заранее и не получив согласия". Но, поскольку содержание Кеплеру пока что не выплачивалось, Кеплер чувствовал свободу делать так, как ему захочется, и он продал все издание типографии. Таким образом, история Новой Астрономии начинается и завершается актами кражи, совершенных ad majorem Dei gloriam[255].
2. Как воспринялиНовую Астрономию
Насколько Кеплер опередил свое время – не только своими открытиями, но и всем способом мышления – можно понять из отрицательной реакции его приятелей и корреспондентов. Он не получил какой-либо помощи, никакого ободрения; у него имелись покровители и благожелатели, но ни одного родственного духа.
Старый Маэстлин молчал последние пять лет, несмотря на постоянный поток писем от Кеплера, который держал своего старого учителя в курсе всех важных событий собственной жизни и исследований. Лишь перед самым завершением работы над Новой Астрономией Маэстлин нарушил собственное молчание очень трогательным письмом, которое, к сожалению, оказалось полнейшим разочарованием для всех надежд Кеплера на руководство или, по крайней мере, на понимание интересующих Кеплера проблем:
Тюбинген, 28 января 1605 г.
Хотя последних несколько лет я пренебрегал письмами к тебе, твоя непреклонная преданность, благодарность и идущая от всего сердца привязанность не ослабели, но сделались еще крепче, хотя ты вступил на столь высокие пороги и обрел столь высокое положение, что мог бы, если бы того пожелал (…) Я не хочу извиняться более, и скажу только одно: у меня нет ничего подобной ценности, что я мог бы предложить столь выдающемуся математику (…) Далее, я обязан признаться, что твои вопросы были в чем-то слишком тонкими для моих знаний и способностей, которые не сравнимы с твоими. В связи с этим, я должен лишь хранить молчание (…) Ты напрасно будешь ждать моей критики своей книги по оптике, чего ты так настойчиво просишь; она содержит проблемы, слишком возвышенные для меня, чтобы позволить мне судить о них (…) Я поздравляю тебя. Слишком частое и слишком лестное упоминание моего имени [в этой книге] является особым доказательством твоей привязанности. Но я боюсь, что ты оцениваешь меня уж слишком высоко. Если бы я мог соответствовать твоим обо мне представлениям. Но я понимаю лишь свое скромное умение.
И после этого все прекратилось, хотя Кеплер и настаивал на односторонней переписке, высылая какие-то дополнительные просьбы – он просил Маэстлина разузнать относительно поклонника его собственной сестры, он просил Маэстлина найти ему помощника и так далее – но старик все эти просьбы стоически игнорировал.
Наиболее подробные письма относительно продвижения работы над Новой Астрономией Кеплер писал Дэвиду Фабрициусу, священнику и любителю-астроному из Фрисландии (северной провинции Нидерландов). Некоторые из этих писем занимают более двадцати, а некоторые – чуть ли не до сорока полноформатных страниц (имеется в виду размер "фулскап" 330х406-420 мм). Тем не менее, Кеплеру так и не удалось убедить Фабрициуса принять точку зрения Коперника; а когда Кеплер сообщил корреспонденту об открытии своего первого Закона, реакция Фабрициуса была следующей:
Своими эллипсами вы отбросили циркулярность и равномерность движений, что кажется мне более нелепым, чем больше я о том рассуждаю (…) Если бы вы могли только лишь сохранить совершенную круговую орбиту, и оправдывая вашу эллиптическую орбиту посредством иного маленького эпицикла, это выглядело бы намного лучше. (из письма Д. Фабрициуса Кеплеру от 20 января 1607 года).
Что же касается покровителей и доброжелателей, то они пытались подбодрить автора, но не были способны понять, что же его так волнует. Самый просвещенный из них, физик Иоганнес Бренггер, чьи мнения Кеплер ценил особенно, писал:
Когда вы говорите, что нацелены на преподавание как новой физики небес, так и нового вида математики, основанной не на кругах, но магнитных и разумных силах, я соглашаюсь с вами, хотя, должен признаться честно, не способен представить, не говоря уже о полном понимании, подобную математическую процедуру (30 октября 1607 г.).
Такой была общая реакция современников Кеплера в Германии. Вот как это было суммировано одним из них:
В попытке доказать гипотезу Коперника посредством физических причин, Кеплер привносит странные рассуждения, которые принадлежат уже не владениям астрономии, но физики. (П. Крюгер, астроном из Гданьска)
Но через несколько лет тот же ученый признался:
Я уже больше не отвергаю эллиптическую форму планетарных орбит и позволил себя убедить доказательствами из работы Кеплера, посвященной Марсу.
Первым, кто понял значение и приложение открытий Кеплера, были не его германские земляки, не Галилео в Италии, но британцы: путешественник Эдмунд Брюс, математик Томас Хэрриот[256], учитель сэра Уолтера Рели[257]; преподобный Джон Донн[258], астрономический гений Джереми Хоррокс[259], умерший в двадцать один год, и, наконец, Ньютон.
3. Упадок сил
Выдав на свет свои монументальные труды, Кеплер почувствовал свой обычный упадок сил.
И тут он вернулся к своей давнишней и постоянной мечте, к гармонии сфер, убежденный в том, что вся Новая Астрономия представляла собой лишь ступень к окончательной цели в его "требующих много потов и усилий поисках путей Господних" (Astronomiae pars Optica, из посвящения Рудольфу II). Кеплер опубликовал две полемические работы по астрологии, брошюру по кометам, еще одну – касательно формы снежинок, вел объемистую переписку относительно истинной даты рождения Христа. Кроме того, он не бросал свои календарные и погодные предсказания: как-то раз, когда страшная гроза затмила небо в полдень, как Кеплер и предсказал днем ранее, люди на улицах Праги восклицали, указывая на тучи: "Глядите, это Кеплер грядет".
Теперь он был знаменитым в ряде стран исследователем, членом итальянской Accademia dei Lincei[260] (предшественницы Королевского Общества), но гораздо всего он был рад тому обществу избранных, в котором он вращался в Праге:
Имперский Советник и Первый Секретарь, Иоганн Польц весьма благосклонен ко мне. [Его жена и] вся его семья знамениты здесь, в Праге, своей австрийской элегантностью, своими изысканными и благородными манерами; так что, благодаря их влиянию, я и сам продвинусь как-нибудь в этом, хотя, естественно же, мне до них весьма далеко (…) Несмотря на бедность моего дома и на низость моего положения (но они считают, что я должен принадлежать к дворянскому сословию) я обладаю свободным доступом в их дом (из письма Безольду, 18 июня 1607 г.).
Подъем социального статуса Кеплера можно проследить по личностям крестных его двух детей, родившихся уже в Праге: то были жены алебардщиков в первом случае, и графов Палатината и послов – во втором. Можно отметить нечто чаплиновское в попытках Кеплера соблюсти социальные приличия: "Что за комиссия, Создатель[261], заботиться о том, чтобы пригласить пятнадцать-шестнадцать женщин посетить мою жену у колыбели, изображать из себя радушного хозяина, рассыпать перед ними комплименты у самого входа! (письмо Херварту от 10 декабря 1604 г.). Хотя теперь он носил тонкие одежды и испанские гофрированные воротники, жалование его вечно задерживали: "Мой голодный желудок поглядывает словно собачонка на своего хозяина, который обычно подкармливает его" (письмо Херварту от 24 ноября 1607 г.).
Путешественники, приезжающие в Прагу, вне всякого сомнения, находились под впечатлением динамической личности Кеплера и его быстрого, словно ртуть, ума; но сам он все так же страдал от недостатка уверенности в себе – того хронического недуга, на который успех действовал как временное успокоительное, но окончательно так и не побежденного. Времена непостоянства лишь усиливали чувство незащищенности; Кеплер жил в постоянном страхе нищеты и голода, что только усложнялось его маниакальной ипохондрией:
Вы спрашиваете о моих болезнях? То была бессимптомная горячка, начавшаяся в желчном пузыре, возвращавшаяся целых четыре раза, поскольку я четырежды согрешил со своим питанием. 29 мая моя жена путем докучливых домогательств заставила меня полностью выкупаться. Она погрузила меня в ванную (поскольку она опасается общественных бань), наполненную хорошо нагретой водой; этот жар причинил мне страдания, мои внутренности стиснулись. 31 мая по привычке я принял легкое слабительное. 1 июня я пустил себе кровь, тоже в соответствии с привычкой; никаких острых заболеваний не было, даже подозрений на какие-либо не было, чтобы поступать таким образом, не имелось даже астрологических рекомендаций (…) После пускания крови несколько часов я чувствовал себя неплохо; но к вечеру кошмарный сон вновь устроил мне непроходимость кишок. И, конечно же, желчь тут же проникла мне в голову, минуя внутренности (…) Мне кажется, что я один из тех людей, у которых желчный пузырь открывается в желудок напрямую; такие люди, как правило, живут недолго (в письме к Д. Фабрициусу от 11 октября 1605 г.).
Даже без ипохондрии, у Кеплера имелись определенные причины к опасениям. Его покровитель – император сидел на очень нестабильном троне; хотя, говоря по правде, Рудольф очень редко восседал на нем, предпочитая скрываться от своих одиозных современников среди механических игрушек и часов, драгоценных камней и монет, реторт и алембиков. В Моравии и Венгрии шли войны и мятежи, так что казна была пустой. В то время, как сам Рудольф прогрессировал от эксцентричности к апатии и меланхолии, его брат кусок за куском отнимал у него владения; другими словами, окончательное отречение Рудольфа было всего лишь вопросом времени. Несчастный Кеплер, у которого отобрали его средства существования в Граце, уже видел грозящее ему второе изгнание, и уже начал еще раз потягивать за все возможные шнурки, вытягивать щупальца и хвататься за соломинки. Но его родичи-лютеране в любимом Вюртембурге не желали иметь ничего общего с их enfant terrible, Максимилиан Баварский, равно как остальные князья, притворились, будто не слышат его просьб. Через год после публикации Новой Астрономии мы видим Кеплера не способным проводить какую-либо серьезную работу, "мой разум в плачевной заморозке".
И вот тут-то случилось событие, которое не только растопило разум Кеплера, но и заставило его кипеть и булькать.
4. Великая новость
В один из дней марта 1610 года, некий герр Иоганнес Маттеус Вакхер фон Вакенфелтс, личный Советник Его Императорского Величества, Рыцарь Золотой Цепи и ордена святого Петра, любитель философии и поэт, подъехал на собственной карете к дому Кеплера, и, пребывая в огромном волнении, попросил хозяина. Когда Кеплер спустился, герр Вакхер сообщил ему новость, которая только что стала известна при Дворе, что некий математик по имени Галилеус из Падуи направил голландскую подзорную трубу в небеса и через линзы увидал четыре новых планеты в дополнение к уже известным пяти.
Слушая эту любопытную историю, я пережил изумительное волнение. Я был тронут до самой глубины (…) [Вакхер] был переполнен радостью и нездоровым возбуждением; то мы оба смеялись над нашим смущением, затем он продолжал рассказ, и я внимательно слушал – и ей не было конца (…)
Вакхер фон Вакенфельс был на двадцать лет старше Кеплера и предан последнему. Кеплер посасывал замечательное винцо Советника, он же посвятил ему свой трактат о форме снежинок в качестве новогоднего подарка. Вакхерт, хотя и новообращенный католик, верил в множественность миров; соответственно, он считал, что Галилей открыл планеты иных звезд, что они находились за пределами Солнечной системы. Кеплер с этой его идеей не был согласен, но точно так же не мог признать, будто бы новые небесные тела вращаются вокруг Солнца, рассуждая, что имеется всего лишь пять совершенных многогранников, то планет может быть только шесть – как он уже к собственному удовлетворению доказал в Космической Тайне. Соответственно, он a priori сделал вывод о том, что Галилео мог видеть в небе лишь вторичные спутники, которые вращались вокруг Венеры, Марса, Юпитера и Сатурна, точно так же, как Луна вращается вокруг Земли. Еще раз он угадал почти правильно, хотя и по неверной причине: Галилео и на самом деле открыл спутники, но все они были лунами Юпитера.
Несколькими днями позднее прибыли новости из первых уст, в виде краткой, но монументальной брошюры Галилея, Siderius Nuncius – Послание со звезд[262]. Они оповещали наступление на Вселенную посредством нового оружия, оптического тарана – телескопа.