ВВЕДЕНИЕ
Человек, производящий измерения с помощью одной только линейки, не способен правильно представить какую-либо сферу познания. Разделы истории склонны к преобразованиям, а даже если они и не преобразовываются, то в значительной степени оживляются – воображением, которое приходит и выискивает, подобно прожекторным лучам, даже за пределами самой профессии историка. Старая догадка затем подтверждается свежим применением доказательств или неожиданными корреляциями источников. Новый вопрос возникает, потому что проблемы соединяются вместе, а никому в голову не приходило сопоставить их ранее. Выявляются новые подробности, различные детали становятся существенными по причине неожиданного взгляда после принятия аргумента.
Мы постоянно находим, что выявляем слишком много современности в таком человеке, как Коперник; или просто выбираем из Кеплера (вымывая из контекста) определенные вещи, которые имеют современный отзвук, или, таким же образом, мы были анахроничными в наших суждениях относительно мыслей и жизни Галилео. Автор данной книги проводит этот частный процесс дальше и глубже, подбирая множество несвязанных концов, придавая вей проблеме ряд неожиданных последствий. Учитываются не только научные достижения, но и стоящие за ними методы работы, и, используя значительный объем частной корреспонденции, собственным лучом он высвечивает великих мыслителей, помещая их в соответствующее им время, и он не оставляет нас наедине с аномальными и странными фрагментами устаревших мыслей, нет, он не заставляет нас считать их лишенными смысла – нет, он прослеживает единство, восстанавливает ткань времен и событий, показывает нам возможности и содержание лежащей за ними мыслей и умов.
Особенно полезно для английских читателей то, что г-н Кестлер сосредоточился на некоторых аспектах истории, которым не уделялось должного внимания, и что он уделил большое внимание Кеплеру, который более всего требовал экспозиции и исторического отображения. История не должна оцениваться по отрицательным примерам, и те из нас, кто отличается от г-на Кестлера в отношении некоторых внешних рамок его идей или не следует за ним в некоторых деталях, не может все же не уловить того света, который не только модифицирует и оживляет картину, но выявляет новые факты или заставлять мертвецов танцевать у нас на глазах.
Это будет удивительно, ведь даже те, кто знакомы с данным вопросом, не часто чувствуют, что здесь прошел дождь – но светится каждая капля.
Герберт БАТТЕРФИЛД
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: ГЕРОИЧЕСКИЕ ВЕКА
1. ЗАРЯ
1. Пробуждение
Мы можем лишь добавлять что-либо к нашим знаниям, а вот отнимать – нет. Когда я пытаюсь видеть Вселенную так, как вавилонянин видел ее где-то в 3000 году до нашей эры, я должен возвратиться на ощупь к своему собственному детству. Около четырех лет я обладал тем, что чувствовал как удовлетворительное понимание Бога и всего мира. Помню один случай, когда мой отец указал пальцем на белый потолок, украшенный фризом с танцующими фигурами, и объяснил, что Бог находится где-то там, вверху, и Он следит за мной. Я тут же подумал, что эти танцоры и есть Бог, и впоследствии направлял свои молитвы к ним, прося у них защиты от всех дневных и ночных страхов. Представляю, что именно таким самым образом излучающие сияние фигуры на темном потолке мира объявлялись вавилонянам и египтянам в качестве живых божеств. Близнецы, Медведица, Дракон были столь же знакомы им, как мои играющие на флейтах танцоры были известны мне; им казалось, что божественные творения находились не так уже и далеко, и это они держали в своих руках власть над жизнью и смертью, над урожаями и дождями.
Мир вавилонян, египтян и иудеев был раковиной, с водой под низом, и еще большими количествами воды сверху, которые удерживались твердым небосклоном. Размеры мира были средненькими, и весь он был безопасно закрыт со всех сторон, словно детская кроватка в яслях или младенец в матке. Раковина вавилонян была круглой; земля была пустотелой горой, что размещалась посредине, и эта гора плавала над безднами; над горой располагался твердый купол небес, сверху которого располагались верхние воды. Эти верхние воды просачивались сквозь купол в виде дождя, а нижние воды попадали вверх на землю в виде источников рек и ключей. Солнце, Луна и звезды в медленном танце проходили по куполу, входя на сцену через двери на Востоке и исчезая в дверях на Западе.
Вселенная египтян представляла собой более прямоугольную раковину или даже коробку; земля располагалась на ее полу, а вот небо было либо коровой, чьи ноги располагались в четырех краях света, либо женщиной, подпирающейся плечами и коленями; чуть позже небо сделалось сводчатой металлической крышкой. Вокруг внутренних стенок коробки, на чем-то вроде приподнятой галереи, протекала река, по которой солнечные и лунные божества вели свои барки, появляясь и исчезая в различных сценических дверях. Неподвижные звезды были лампадами, подвешенными к своду, либо же их несли какие-то иные боги. Планеты плавали на своих собственных каналах, исток которых находился в Млечном Пути, небесном близнеце Нила. Где-то к пятнадцатому числу каждого месяца на лунное божество нападала жуткая свинья и в последующие несколько дней жадно его пожирала, но после этого лунное божество вновь воскресало. Иногда свинья заглатывала его целиком, вызывая лунное затмение; иногда же змея проглатывала солнце, вызывая солнечное затмение. Только все эти трагедии походили на страсти из снов, они были одновременно и реальными, и нереальными; внутри своей коробки или матки спящий чувствовал себя довольно-таки безопасно.
Это вот чувство безопасности было результатом открытия того, что, вопреки довольно-таки бурной жизни солнечного и лунного божеств, их появление и прохождение по небесам оставались чрезвычайно зависимыми и предсказуемыми. Они вели за собой день и ночь, времена года и дождь, время урожая и время сбора – в регулярных циклах. Склоняющаяся над колыбелью мать является непредсказуемой богиней, но на ее кормящую грудь, похоже, можно полагаться. Спящий разум может переживать сумасшедшие приключения, он может путешествовать от Олимпа до Тартара, но пульс спящего обладает регулярным ритмом, который можно измерить. Первыми, кто научились подсчитывать пульс звезд, были вавилоняне.
Где-то шесть тысяч лет тому назад, когда человеческий разум еще наполовину спал, халдейские жрецы стояли на сторожевых башнях, осматривая звезды, составляя карты и графики их перемещений. Глиняные таблички, датируемые правлением Саргона Аккадского, приблизительно 3800 годом до нашей эры, показывают нам существование уже давно установленной астрономической традиции[4]. Графики сделались календарями, которые регулировали организованную деятельность, от выращивания зерна, до религиозных церемоний. Наблюдения жрецов оказались удивительно точными; они рассчитали длину года с отклонением менее чем в 0,001 процента от верного значения[5], и их расчеты, связанные с движением Солнца и Луны всего лишь раза в три превышают погрешности подсчетов астрономов XIX века, вооруженных циклопическими телескопами[6]. В этом плане жрецы занимались Конкретной Наукой; их наблюдения можно было проверить, и эти же наблюдения позволяли точно предсказывать астрономические события; даже основываясь на мифологических предположениях, теория "работала". Таким образом, в самом начале этого долгого пути, Наука выступила в форме Януса, двуликого бога, хранителя дверей и ворот: лицо спереди всегда настороже и все замечает, в то время как второе, мечтательное, с остекленевшими глазами, глядит в противоположном направлении.
Как не погляди – самыми увлекательными объектами на небе были планеты, бродячие звезды. Среди тысяч огней, закрепленных на небосводе, таких было всего лишь семь. Это были: Солнце, Луна, Небо – Меркурий, Иштар – Венера, Нергал – Марс, Мардук – Юпитер, и Ниниб – Сатурн. Все остальные звезды оставались неподвижными, закрепленными в орнаменте небес, делая оборот раз в день вокруг земли-горы, но никогда не меняя своего места в узоре. Семь звезд-бродяг кружили вместе с ними, но в то же самое время они обладали собственным движением, словно мухи бродя по поверхности вращающейся сферы. Но даже и они не шатались по всему небу: их перемещение ограничивалось узкой полосой, ремешком, который был обернут петлей на небесах под углом около двадцати трех градусов к экватору. Эта полоса – Зодиак – была разделена на двенадцать частей, каждая часть была названа по соседствующему созвездию неподвижных звезд. Зодиак был бродвеем[7] небес, по которому неспешно прогуливались планеты. Прохождение планеты через одну из частей имело двойное значение: оно приносило данные в таблицы наблюдателей и символические послания мифологической драмы, разыгрываемой за сценой. Астрология и Астрономия до настоящего времени остаются дополняющими сферами знаний для Янусо-разумных.
2. Ионическая горячка
Когда Вавилон с Египтом ушли на покой, их место заняла Греция. Поначалу греческая космология двигалась, в основном, по той же схеме - мир Гомера это другая, более красочная устричная раковина, плавающий диск, окруженный Океаном. Но к тому времени, когда тексты "Одиссеи" и "Илиады" утвердились в своем окончательном варианте, в Ионии, на побережье Эгейского моря начались новые разработки. Шестое дохристианское столетие - чудесное столетие Будды, Конфуция и Лао-Цзы, ионических философов и Пифагора - было переломным для рода человеческого. Могло показаться, что по всей планете, от Китая до Самоса, подул мартовский ветер, словно дыхание в ноздрях Адама, он будоражил сознание человека. В ионической философской школе, рациональное мышление вынырнуло из мифического мира грез. Это было началом большого приключения: прометеевские поиски естественных объяснений и рациональной причины, которые, в течение последующих двух тысяч лет, изменят людей более радикально, чем это сделали предыдущие двести тысяч лет.
Фалес из Милета, который принес в Грецию абстрактную геометрию, и предсказал солнечное затмение, считал, как и Гомер, что земля это круглый диск, плавающий по водам, но он не остановился на этом, отбросив мифологические объяснения, он задал революционный вопрос: из какого основного сырья, и благодаря какому природному процессу, образовалась вселенная. Сам он ответил на этот вопрос, что базовым сырьем должна быть вода, поскольку все вещи порождаются влагой, включая и воздух, который представляет собой испарившуюся воду. Другие же учили, что первичным материалом была не вода, а воздух или огонь; тем не менее, их ответы были не столь важны как тот факт, что теперь люди научились задавать новые виды вопросов, и они были адресованы не оракулу, но глупой природе. Эта игра была ужасно волнующей; чтобы понять это вновь нам следует вернуться по времени назад к фантазиям раннего подросткового возраста, когда мозги, опьяненные новооткрытыми силами, отпускает вожжи спекуляций. "Примером для обсуждаемого здесь", - сообщает нам Платон, - "может быть Фалес, когда он наблюдал за звездами и глядел вверх, сверзился в колодец, откуда его вытащила (как говорят) умная и красивая рабыня из Фракии, поскольку он страстно желал знать, что деется на небесах, не замечая того, что происходит перед ним, да что там, прямо у него под ногами"[8].
Второй из ионических философов, Анаксимандр, может быть примером тех же симптомов интеллектуальной горячки, распространившейся по всей Греции. Его вселенная уже больше не закрытая коробка, она бесконечна в протяженности и существовании. Сырьем для нее является никакая из известных форм материи, но вещество без определенных свойств, за исключением того, что оно нерушимо и вечно. Из этого вещества построены все вещи, в это же вещество все они, в конце концов, и превратятся; до появления нашего мира уже существовало бесчисленное множество вселенных, после чего они вновь растворились в аморфную массу. Земля представляет собой цилиндрическую колонну, окруженную воздухом; она вертикально плавает в самом центре вселенной, ничем не поддерживаемая, ни на чем не стоящая; тем не менее, она не падает, потому что располагается в центре, где нет предпочтительных направлений наклона; если бы земля наклонилась, это бы нарушило симметрию и баланс всего целого. Сферические небеса замыкают атмосферу "словно кора деревьев", у замкнутой ограды имеется несколько слоев, на которых проживают различные небесные объекты. Только они вовсе не то, чем кажутся, это совсем никакие не "объекты". Солнце представляет собой всего лишь дыру в ободе гигантского колеса. Сам обод заполнен огнем, и когда обод вращается вокруг земли, равно как и дыра в нем – пробой в гигантской покрышке, заполненной языками пламени. Для Луны нам дается подобное объяснение; ее фазы обусловлены периодическими частичными затягиваниями пробоя; тем же самым поясняются и затмения. Звезды это тонкие проколы темной ткани, сквозь которые мы наблюдаем космический огонь, заполняющий пространство между двумя слоями "коры".
Довольно сложно увидеть, как вся эта штука работает, но это первая попытка механической модели вселенной. Лодка солнечного божества заменена колесами часового механизма. Только вся эта машинерия выглядит так, словно бы ее выдумал художник-сюрреалист; пробитые огненные колеса явно ближе к Пикассо, чем к Ньютону. По мере знакомства с другими космологиями, это чувство будет возвращаться к нам снова и снова.
Система Анаксимена, который был партнером Анаксимандра, не столь вдохновенная, но он, похоже, был автором важной идеи о том, что звезды закреплены "как гвозди" к прозрачной сфере из кристаллического вещества, которая вращается вокруг земли "словно шляпа вокруг головы". Идея звучала настолько правдоподобно и убедительно, что хрустальные сферы доминировали в космологии вплоть до начала нового времени.
Домом ионических философов был Милет в Малой Азии; но существовали еще и конкурентные школы в греческих городах Южной Италии, и в каждой школе имелись теории-соперницы. Основатель элейской школы, Ксенофан из Колофона, это скептик, который писал стихи в возрасте девяносто два года, они звучат так, словно бы их автор служил моделью для автора книги "Экклезиаст":
Из земли все взялось, и в землю все обратится. Из земли и воды появились все мы... Никакой человек не знает точно, и не узнает наверняка, что следует точно говорить о богах и всех вещах; ежели он чего и скажет точно и верно, то не узнает того; все сущее это вопрос мнений... Человек представляет, будто бы боги должны рождаться, они имеют одеяния и голоса и формы, как у него самого...
Если бы руки имели быки, или львы, или кони,
Если б писать, точно люди, умели они что угодно,
Кони коням бы богов уподобили, образ бычачий
Дали б бессмертным быки; их наружностью каждый сравнил бы
С тою породой, к какой он и сам на земле сопричастен.
…
Черными мыслят богов и курносыми все эфиопы,
Голубоокими их же и русыми мыслят фракийцы… (перевод Ф.Ф. Зелинского)
И в противовес сказанному выше:
Существует один Бог... ни по виду, ни по мысли не похож он на смертных... Он пребывает в одном и том же месте недвижимо... и без усилия сметает он все силой мысли своей...[9]
Ионийцы были оптимистичными материалистами – язычниками; Ксенофан был пантеистом из породы вечно плачущих и жалующихся, для которого всякое изменение было иллюзией, а усилия порождались тщеславием. Его космология отражает его философский нрав; она совершенно не похожа на космологию ионийцев. Его земля уже не плавающий диск или колонна, она "закреплена корнями в бесконечности". Солнце и звезды уже не являются ни веществом, ни постоянством, они всего лишь загоревшиеся туманные выдохи земли. Звезды сгорают на заре, а вечером образуется новый набор звезд из новых выдохов. Точно так же и новое солнце рождается каждым утром после того, как искры сгрудятся вместе. Луна – это сжатое, светящееся облако, которое в течение месяца распускается, после этого начинает формироваться новое облако. Над различными районами земли светят различные солнца и луны; все они представляют собой облачные иллюзии.
Таким образом, самые ранние рациональные теории Вселенной выдают склонности и темпераменты их создателей. Считается, что вместе с техническим прогрессом научных методик, теории становятся более объективными и надежными. Мы еще увидим, оправдана ли эта вера. Но, говоря о Ксенофане, мы можем отметить, что спустя две тысячи лет, Галилео тоже настаивал на том, что кометы следует считать атмосферными иллюзиями – по чисто личным причинам, вопреки свидетельствам его же собственного телескопа.
Космологии ни Анаксагора, ни Ксенофана не привлекли к себе значительного числа последователей. Каждый философ этого времени, похоже, обладает своей собственной теорией относительно природы окружающей его вселенной. Цитируя профессора Барнета, "только лишь после того, как ионический философ познает полудюжину геометрических предложений и услышит о том, что небесные явления циклически повторяются, только лишь после того он приступает к работе, предназначенной для того, чтобы замечать законы повсюду в природе и со смелостью, результатом которой стало "смешение идей", конструировать систему вселенной"[10]. Но у всех их различных спекуляций имеется одна общая черта, заключающаяся в том, что пожирающие Солнце змеи и нажимающие на рычаги олимпийские боги отправлены за ненадобностью в чулан; каждая теория, какой бы странной и причудливой она не была, занимается естественными причинами.
Сцена шестого века до нашей эры представляется нам как образ выжидательно настраивающегося оркестра; каждый музыкант поглощен исключительно собственным инструментом, он глух к кошачьим воплям, издаваемым коллегами. После этого наступает драматическая тишина, на сцену поднимается дирижер, три раза стучит своей палочкой, и из хаоса возникает гармония. Этим маэстро является Пифагор с Самоса, чье влияние на идеи, и, тем самым, на судьбы рода человеческого было, вероятно, сильнее, чем влияние любого отдельного человека до и после него.