1. Dioptrice
На какое-то время мы должны теперь отодвинуть Галилея на второй план и завершить историю жизни и трудов Кеплера.
Галилей превратил голландскую зрительную трубу из игрушки в инструмент науки, но ничего не сказал в объяснение того, почему и каким образом она работает. Именно Кеплер сделал это. В августе и сентябре 1610 года, когда он наслаждался телескопом, данным ему на время Эрнестом Кельнским, за несколько недель он написал теоретический трактат, которым основал новую науку преломления в линзах. Его Dioptrice[275] является классической, но удивительно не-кеплерианской работой, состоящей из ста сорок одного сухого "определения", "аксиом", "проблем" и "предложений" без единого украшения, орнамента или мистического полета мысли[276]. Хотя Кеплер и не открыл точного закона преломления, зато ему удалось разработать свою систему геометрической и инструментальной оптики и вывести из нее принцип раоты так называемого "астрономического" или "кеплеровского" телескопа.
В своей предыдущей книге по оптике, опубликованной в 1604 году, Кеплер показал, что интенсивность света уменьшается вместе с квадратом расстояния; он объяснил принцип действия камеры обскуры, предшественницы фотографической камеры, и способ, благодаря которому действуют очки для близоруких и дальнозорких людей. Очки применялись, начиная с античности[277], но никакой точной теории для них не существовало. Как выяснилось, не имелось удовлетворительного объяснения и самому процессу зрения – преломлению поступающего света линзами глаза и проекции перевернутого изображения на сетчатку глаза – вплоть до появления первой книги Кеплера по оптике. Сам же автор скромно называл ее "Дополнением к Вителлио" (Ad Vitellionem Paralipomena, quibus Astronomiae Pars Optica). Этот Вителлио, ученый тринадцатого века, написал свод знаний по оптике, основанный на Птолемее и Альхазене[278], и его труд был наиболее "свежей" работой по данной теме вплоть до пришествия Кеплера. Ведь необходимо постоянно держать в уме отсутствие непрерывности в развитии науки, широчайшие и мрачные низины, раскинувшиеся между вершинами античности и рассматриваемого нами "водораздела", "поворотного пункта", чтобы видеть достижения Кеплера и Галилея в их истинном масштабе.
Dioptrice – это наиболее сухая из работ Кеплера, она столь же суха, как Геометрия Эвклида. Он написал ее в том же году, что и пьяно-восторженную Беседу со Звездным Посланником. В жизни Кеплера этот год был самым ярким, но после него пришел самый мрачный и горестный.
2. Несчастье
1611 год принес в Прагу гражданскую войну и эпидемию; отставку императорского покровителя Кеплера; смерть его жены и любимого ребенка.
Даже менее осведомленный в астрологии человек укорял бы за подобную серию катастроф влияние злобных звезд; странно, но Кеплер так не поступил. Его астрологические верования для этого были слишком утонченными: он все еще верил, будто бы созвездия влияют на формирование характера, помимо того, они в какой-то мере воздействуют на события словно катализатор; но более грубую форму прямой астрологической предопределенности он отвергал как суеверие.
Это делало его положение при дворе даже более сложным. Рудольф, скользящий от апатии к безумию, теперь сделался практически пленником собственной цитадели. Его кузен Леопольд собрал армию и оккупировал часть Праги. Богемские Штаты обратились за помощью к брату императора, Маттиасу, который уже заменил Рудольфа в Австрии, Венгрии и Моравии, а теперь был готов захватить все оставшееся. Рудольф искал поддержки в звездах, но Кеплер был слишком честным, чтобы ее обеспечить. В конфиденциальном письме к одному их личных советников Рудольфа он пояснял:
Астрология способна принести громаднейший вред монарху, если умный астролог сыграет на его доверчивости. Я обязан проследить, чтобы подобное не случилось с нашим императором (…) Лично я считаю, что астрологию следует не только изгнать из сената, но так же и из голов всех тех, которые должны давать советы императору; астрология должна быть полностью скрыта от его взгляда (письмо от 3 апреля 1611 года).
Он осмелился сказать это, поскольку, после консультаций с врагами императора, он притворился, будто бы звезды благосклонны к Рудольфу и неблагоприятно настроены к Маттиасу; но сам он никогда бы не мог сказать об этом самому императору, ибо тот мог стать излишне самоуверенным и был способен пренебречь какими-либо шансами сохранить трон за собой. Кеплер не прекратил составлять астрологические календари за деньги, но там, где в дело входила его совесть, он действовал со скрупулезностью, крайне необычной для стандартов его времени.
23 мая от Рудольфа силой потребовали отречься от короны Богемии; уже в январе следующего года его не стало. А в это время фрау Барбара подхватила венгерскую лихорадку, после которой последовали приступы эпилепсии и появились симптомы умственного расстройства. Когда ей стало лучше, трое детей свалилось с ветряной оспой, которые занесли иностранные солдаты. Старший и младший выздоровели, но самый любимый, шестилетний Фридрих скончался. После того у Барбары случился рецидив болезни:
Пораженная ужасами, творимыми солдатами, и кровавыми боями в городе; поглощенная страхами о будущем, равно как и ничем не утоляемой тоской по ее покойным малюткам (…) в меланхолической подавленности, самом печальном из всех состояний разума, она испустила дух.
Это была первая из ряда катастроф, которые повлияли на двадцать последующих лет его жизни. Чтобы поддержать себя, Кеплер публикует свою переписку с различными учеными по вопросам хронологии в эпоху Христа. Хронология всегда была одной из любимых его дисциплин, позволяющих отвлечься; теория Кеплера относительно того, что Иисус был по-настоящему рожден в 4 или 5 году до нашей эры, сейчас является общепринятой. Таким образом, он "отмечал время" в двух значениях этого выражения: он уже обеспечил себе новую, хотя и скоромную работу в Линце, но он не мог покинуть Прагу до тех пор, пока Рудольф был жив.
Конец пришел 20 января 1612 года. Этот же день стал концом наиболее плодотворного и славного периода в жизни Кеплера.
3. Отлучение от церкви
Новой работой была должность Провинциального Математика в Линце, столице Верхней Австрии, подобная той, которую он выполнял в юности в Граце. Сейчас Кеплеру исполнился сорок один год, и в Линце он остался на четырнадцать лет, до своих пятидесяти пяти.
Похоже, после всех славных достижений в Праге, сюда пришла и депрессия; но не все было столь плохо, как казалось. Ну, во-первых, преемник Рудольфа подтвердил титул Кеплера как Имперского математика, которым он оставался до конца жизни. У Маттиаса, в отличие от Рудольфа, оставалось мало времени на придворного астронома; но он желал, чтобы тот находился не слишком далеко, и Линц, находящийся в его австрийских владениях, был удовлетворительным решением. Сам Кеплер тоже был рад пожить подальше от пражской сумятицы и получать свое жалование от австрийцев, которые хотя бы вовремя платили. Кроме того, в Линце среди местных аристократов у него имелись влиятельные покровители: Штархемберги и Лихтенштейны; на самом деле, эта должность была специально создана под Кеплера, у него имелись исключительно теоретические обязательства, которые оставляли ему все время для собственной работы. Когда Тридцатилетняя Война началась дефенестрацией[279] в Праге, Кеплер мог лишь радоваться тому, что убрался из центра событий. И когда ему предложили занять пост должность заведующего кафедрой математики в Болонье после Маджини, Кеплер разумно отказался.
Тем не менее, все это было регрессом. "Линц" для австрийцев и до нынешнего дня остается синонимом провинциализма. Барбара Кеплер, чья тоска по Австрии была одной из причин выбора Линца Кеплером, лежала в могиле. Его одиночество вырвало у Кеплера один из его само-анализирующих воплей:
… Мой преувеличенная доверчивость, проявление благочестия, цепляние за известность с помощью потрясающих проектов и необычных действий, беспокойный поиск и интерпретация причин, духовная тоска по благодати ...
Ему было не с кем разговаривать, не с кем было даже вести споры.
Последняя необходимость, правда, появилась, благодаря местному пастору, некоему Даниэлю Хитцлеру. Он тоже прибыл из Вюртемберга и знал все о скрыто-кальвинистских отклонениях Кеплера. При первой же встрече, когда Кеплер приступил к исповеди, у них случились пререкания. Кеплер отрицал, как он делал всегда, лютеранскую доктрину вездесущести – всеприсутствия Христа в мире, не только духом, но и телом; в то время, как Хитцлер настаивал на письменном подтверждении согласии с этой доктриной (которая впоследствии лютеранской теологией была отвергнута). Кеплер отказался дать такое заявление, а Хитцлер отказал ему в исповеди. Кеплер отослал жаркую петицию Церковному Совету в Вюртемберг; Совет ответил длинным, терпеливым, отечески нравоучительным письмом, в котором советовал Кеплеру заниматься математикой, а теологию оставить теологам. Кеплеру пришлось исповедоваться в в общине за пределами Линца, пастор которой был более терпимым; Церковный Совет, пускай и поддерживая пастора Хитцлера, не запретил его коллеге причастить заблудшую овцу. Кеплер протестовал против ограничения его свободы совести и жаловался на то, что сплетники называют его атеистом и лицемером, пытающимся тянуть выгоды от католиков, но и флиртовать с кальвинистами. Тем не менее, это повторяющееся падение между тремя стульями, похоже, соответствовало его внутренней природе:
Мое сердце болит оттого, что три группировки с треском рвут правду на куски между собой, так что я должен собрать крохи, где только могу найти их, и вновь складывать их вместе (...) Я тружусь, чтобы примирить стороны друг с другом, если это может быть сделано искренно, так что я должен быть в дружбе со всеми из них (...) Глядите, я был привлечен либо всеми тремя сторонами или, по крайней мере, двумя из них против третьей, возлагая надежды на соглашение; но мои противники привлечены только одной стороной, воображая, что там в обязательном порядке должны быть разделение и вражда. Мое отношение ко всему этому, да поможет мне Бог, христианское; их же, я даже и не знаю, какое.
(цитируется по книге "Иоганн Кеплер в собственных письмах", стр. 252, сноска).
Это был язык Эразма и Тидеманна Гизе, язык Золотого Века Терпимости – но он был совершенно не к месту и не ко времени в Германии кануна Тридцатилетней войны.
Охваченному этой европейской катастрофой, Кеплеру пришлось вынести и дополнительное испытание: нечто вроде ужасного частного эпицикла, крутящегося на большом колесе. Его старая мать была обвинена в колдовстве, ей угрожало сожжение заживо. Разбирательство длилось в течение шести лет, с 1615 по 1621; по сравнению с этим, квази- или псевдоотлучение Кеплера казалось лишь незначительным неудобством.
4. Процесс о ведьмовстве
Мания охоты за ведьмами, которая нарастала в силе в течение всего шестнадцатого века, своей вершины достигла в первой половине семнадцатого столетия, в одинаковой степени и в католической и в протестантской частях Германии. В Вайль-дер-Штадте, идиллическом месте рождения Кеплера, где проживало две сотни семей, в период между 1615 и 1628 годом сожгли тридцать восемь ведьм. В соседнем Леонберге, где проживала теперь мать Кеплера, точно таком же маленьком городке, шесть ведьм сожгли одной только зимой 1615 года. То был один из ураганов безумия, что случается в мире время от времени, и, похоже, человечество без них не может обойтись.
Мать Кеплера была теперь скрытной маленькой старушкой, чья назойливость и злой язык, вместе с ее подозрительным происхождением, заранее определили ее в качестве жертвы. Она была, как мы помним, дочерью трактирщика, выращенной теткой, которая, как говорили, погибла на костре; а муж ее был наемником, который скрылся, едва-едва избежав виселицы. В том самом 1615 году, когда Леонберг был охвачен ведьмовской истерией, у Катарины случилась ссора с другой старой каргой, ее бывшей лучшей подругой, супругой стекольщика Якоба Рейнгольда. Это, должно быть, и стало причиной ее несчастий. Жена стекольщика обвинила Катарину в том, будто бы та дала ей ведьминское варево, которое стало причиной хронической болезни (на самом же деле ее недомогания были вызваны абортом). И вот теперь стали вспоминать, что различные горожане заболевали в различное время после того, как им предлагали попить из оловянной кружки, которую Катарина всегда держала готовой для своих посетителей. Жена Бастиана Майера от этого скончалась, а школьного учителя Бойтельшпахера после того парализовало. Вспоминали и о том, что как-то раз Катарина просила могильщика достать ей череп ее родителя, из которого она желала сделать винный кубок для своего сына – того самого придворного астролога, а на самом деле – адепта черной магии. Она же сглазила ребенка портного Даниэля Шмидта, который сразу же после того и скончался; она была известна тем, что умела входить в дома сквозь запертые двери, а еще довела до смерти теленка, из которого она изготовила котлету и дала своему сыну, бродяге Генриху.
У самой большой неприятельницы Катарины, супруги стекольщика, имелся брат, который был придворным цирюльником герцога вюртембергского. В тот роковой, 1615 год, сын герцога, принц Ахиллес, прибыл в Леонберг поохотиться, забрав в своей свите и цирюльника. Цирюльник и городской провост (начальник местной полиции) напились вместе и притащили мамашу Кеплер в мэрию. Там цирюльник приложил кончик меча к груди пожилой женщины и потребовал излечить его сестру колдовством от всех тех недомоганий, которые наслала на нее ведьма Катарина. У той хватило ума отказать – иначе ее стали бы судить; и теперь ее семья подала иск о клевете, чтобы защитить старуху. Но городской провост заблокировал иск о клевете, начав судебное разбирательство, обвиняя Катарину в колдовстве. Случай, давший ему возможность вести дело, включал девочку двенадцати лет, которая тащила кирпичи в печь для обжига, но когда на дороге ей встретилась старуха Кеплер, девчонка почувствовала резкую боль в руке, что привело к временному параличу. Эти неожиданные и колющие боли в предплечье, плече или бедре сыграли серьезную роль в суде над Катариной и другими ведьмами; до нынешнего дня боли при люмбаго и кривошея в Германии называют Hexenschuss – выстрел ведьмы.
Разбирательства были долгими, ужасающими и подлыми. На различных стадиях суда младший брат Кеплера, Кристоф, инструктор по военной подготовке леонбергской милиции, и его свойственник, викарий, отказывались от пожилой женщины, пререкались относительно расходов на защиту, и вполне возможно, что были бы рады увидеть, как их мать сожгут, чтобы со всем уже было покончено; их останавливало лишь то, что подобный исход отрицательно повлияет на их буржуазную респектабельность. Кеплер всегда был обречен сражаться без союзников, за непопулярные идеи. И начал он с контратаки, обвинив преследователей своей матери в том, что их надоумил сам дьявол; и безапелляционно порекомендовал, чтобы Городской Совет Леонберга следил за своими действиями и не забывал, что сам он был Придворным Математиком Его Императорского Величества, в связи с чем он отослал ко двору копии всех документов, связанных с делом его матери. Подобного рода дебют произвел желательный эффект, в результате чего городской провост, цирюльник и их клика начали вести себя более осторожно и искать больше доказательств, прежде чем приступать к формальным обвинениям. Но тут Мамаша Кеплер любезно предоставила им таковые, предложив провосту серебряный кубок в качестве взятки, если тот не станет раздувать дело девочки с кирпичами. После этого, ее сын, дочь и зять решили, что единственным решением станет бегство, они упаковали Мамашу Кеплер и отправили ее в Линц к Иоганну, куда она и прибыла в декабре 1616 года. Сделав это, Кристоф с викарием написали в герцогскую канцелярию, что обвинения провоста, похоже, были оправданы, в связи с чем они отказываются от старой Катарины, так что пускай теперь ею занимается правосудие.
Старуха оставалась в Линце девять месяцев, после чего возжелала вернуться домой, и вернулась туда, чтобы жить с Маргаритой и ее викарием, независимо от того, что ей грозило сожжение на костре. Кеплер отправился за ней, читая по дороге Диалог о древней и современной музыке, написанный отцом Галилея.. Он остановился в Виттемберге на пару месяцев, где писал прошения и пытался добиться слушаний по оригинальному иску о клевете – но успеха не добился. Ему удалось лишь добиться разрешения забрать мать с собой в Линц. Но тут сварливая старуха уперлась; Австрия ей не нравилась. Кеплеру пришлось возвращаться без нее.
После этого следовала странное затишье на пару лет – начальные годы Тридцатилетней войны – в течение которых Кеплер написал еще больше прошений, а суд собрал больше доказательств, которые теперь занимали несколько томов. В конце концов, ночью 7 августа 1620 года Мамашу Кеплер арестовали в жилище ее зятя, викария; чтобы избежать скандала, ее вынесли из дома, закрыв в дубовом шкафу для белья, и перевезли таким вот образом в тюрьму Леонберга. Здесь, во время ее допроса провостом, Мамаша Кеплер отрицала то, что ведьма, после чего ей назначили второй и последний допрос перед тем, как выслать на пытки.
Маргарита отослала новый сигнал о помощи в Линц, и Кеплер тут же отправился в Вюртемберг. Незамедлительным результатом его прибытия было то, что Верховный Суд предоставил Мамаше Кеплер дополнительные шесть недель с целью подготовки своей защиты. Пожилая женщина лежала, закованная в кандалы, в городской привратной башне, где ее круглые сутки охраняли два человека – их содержание должна была оплачивать защита, в дополнение к просто невообразимым количествам дров, которые они сжигали. Кеплер, выстроивший новую астрономию на ничтожных восьми минутах дуги, не мог пропустить подобного рода детали в своих прошениях; он настаивал на том, что одного охранника будет достаточно для обеспечения защиты от закованной в кандалы матери семидесяти трех лет, и что стоимость дров необходимо рассчитать более адекватно. Он был неугомонным, неутомимым, страстным и точным и действовал очень точно. Ситуация, с точки зрения властей, была подытожена в оговорке в записи судебного писца: "обвиненная, увы, появилась в суде в сопровождении своего сына, Иоганн Кеплер, математика".
Судебное разбирательство длилось весь последующий год. Акт Обвинения включал в себя сорок девять пунктов плюс ряд дополнительных обвинений – например, старуха обвинялась в том, что она не пролила слез, когда ей зачитали определенные тексты из Писаний (такое "испытание слезами" было важным доказательством на процессах ведьм); и на это обвинение Мамаша Кеплер злобно заявила, что за всю свою жизнь она пролила столь много слез, что сейчас никаких не осталось.
На Акт Обвинения, зачитанный в сентябре, через несколько недель Кеплер и советник ответили Актом Защиты; он был опровергнут Актом Принятия, зачитанным обвинением в декабре; в мае следующего года защита представила Акт об Исключении и Защиты; в августе обвинение ответило на него Актом Отвержения и Заключения. Последним словом был Акт Окончательных Выводов со стороны защиты, объемом в сто двадцать страниц, написанный, по большей мере, лично Кеплером. После этого, материалы были отосланы, по приказу герцога, на рассмотрение Факультета Права Тюбингенского Университета – того самого, в котором учился Кеплер. Факультет посчитал, что Катарину следует допросить под пыткой, но рекомендовал, что процедуры необходимо остановить на стадии terretio, то есть, допроса под угрозой применения пыток.
В соответствии с процедурой, применяемой в подобных случаях, пожилую женщину привели в пыточную камеру, ей представили палача, ей показали пыточные инструменты и подробно описали на словах их воздействие на тело; после чего дали последний шанс признать собственную вину. Ужас самого места был таким большим, что большая часть жертв ломалась и давала показательные признания на этой стадии[280]. Реакция Мамаши Кеплер были описаны в отчете провоста герцогу следующим образом:
После того, как в присутствии трех членов Суда и городского писаря я пытался дружески убедить обвиняемую, но встретился с противоречиями и отказами, я привел ее в место, где обычно проводят пытки, и представил ей палача с его инструментами, и тут же напомнил ей о необходимости говорить правду, про ожидающие ее боль и скорби. Тем не менее, несмотря на все напоминания и увещевания, старуха отказалась согласиться с обвинением и признаться в ведовстве, говоря, что пускай с нею поступают, как им хочется, и даже если из тела ее будут вырывать жилу за жилой, ей не в чем признаваться; после того она опустилась на колени и прочитала Отче наш, после чего заявила, что Господь дал бы знак, если бы она была ведьмой, чудищем или имела хоть что общее с ведовством. Она сама заявила, что желает умереть, что Господь откроет правду после ее смерти и проявленные против нее беззаконие и насилие; она оставит все в руках Господа, который не отведет от нее Святого Духа, но будет ей опорой и подмогой. (…) Поскольку она все так же отрицала все обвинения в ведовстве и стояла на своем, я отвел ее в камеру.
Через неделю, после четырнадцати месяцев заключения, Мамашу Кеплер выпустили. Но в Леонберг ей уже не суждено было вернуться, поскольку добрые горожане пообещали ее линчевать. Спустя полгода она скончалась.
И как раз на фоне всех этих событий Кеплер писал свою Мировую Гармонию[281], в которой интересующимся современникам был дан третий закон планетного движения.
5. Harmonice Mundi
Работа была завершена в 1618 году, через три месяца после смерти дочери Катарины и через три дня после дефенестраций в Праге. Никакой иронии в названии не предполагалось. Иронию Кеплер позволил себе в ссылке (к шестой главе пятой книги), где обсуждаются звуки, издаваемые различными планетами во время их движения по своим орбитам: "Земля поет Ми-Фа-Ми, из чего мы можем сделать заключение, что в наших краях царят Невзгоды (Miseris) и Голод (Fame)".
Мировая Гармония – это "Песнь Песней" математика, направленная "главному оркестратору творения"; это мечтания Иова об идеальной вселенной. Если читать эту книгу попеременно с письмами Кеплера относительно обвинения в ведьмовстве, относительно его отлучения от церкви, относительно войны и смерти его ребенка, может появиться впечатление, будто переключаешься между различными пьесами стратфордского современника. Письма кажутся эхом монолога короля Лира:
Дуй, ветер! Дуй, пока не лопнут щеки!
Лей, дождь, как из ведра и затопи
Верхушки флюгеров и колоколен!
Вы, стрелы молний, быстрые, как мысль,
Деревья расщепляющие, жгите
Мою седую голову! Ты, гром,
В лепешку сплюсни выпуклость вселенной
И в прах развей прообразы вещей
И семена людей неблагодарных! (перевод Б. Пастернака)
Но вот эпиграфом книги могло бы быть:
Как сладко дремлет лунный свет на горке!
Дай сядем здесь, - пусть музыки звучанье
Нам слух ласкает; тишине и ночи
Подходит звук гармонии сладчайший.
Сядь, Джессика. Взгляни, как небосвод
Весь выложен кружками золотыми;
И самый малый, если посмотреть,
Поет в своем движенье, точно ангел,
И вторит юнооким херувимам.
Гармония подобная живет
В бессмертных душах; но пока она
Земною, грязной оболочкой праха
Прикрыта грубо, мы ее не слышим.
(В. Шекспир Венецианский купец, перевод Т. Щепкиной-Куперник, Акт V, сцена 1)
Мировая Гармония – это продолжение Космической Тайны и вершина жизненного наваждения Кеплера. Если упрощать, то Кеплер пытается здесь раскрыть главнейшую тайну Вселенной посредством всеохватного синтеза геометрии, музыки, астрологии, астрономии и эпистемологии[282]. Это была первая попытка такого рода со времен Платона и последняя до наших дней. После Кеплера вновь началось дробление опытного знания, наука отделилась от религии, религия – от искусства, наполнение – от формы, материя – от сознания.
Вся работа разделена на пять книг. Первые две разбираются с концепцией гармонии в математике; последующие три – с приложением данной концепции к музыке, астрологии и астрономии, именно в таком порядке.
Что конкретно Кеплер понимал под "гармонией"? Некие геометрические пропорции, которые, как он открыл, отражаются повсюду, архетипы универсального порядка, из которых выводятся законы движения планет, гармонии в музыке, изменчивость погоды и судьбы людей. Эти геометрические соотношения являются чистыми гармониями, которые направляют Господа в трудах Творения; сенсорная гармония, которую мы ощущаем, слушая музыкальные созвучия, это всего лишь эхо их. Но тот врожденный инстинкт человека, который заставляет его душу резонировать с музыкой, дает ему ключ к разгадке природы математических гармоний, лежащих в самой ее основе. Пифагорейцы открыли, что октава появляется при соотношении 1:2 между длинами двух вибрирующих струн; квинта – при соотношении 2:3; кварта – при соотношении 3:4 и так далее. Но они ошибались, говорит Кеплер, когда искали объяснения этого чудесного факта в оккультной нумерологии. Объяснение того, почему соотношение 3:5, к примеру, дает аккорд, но 3:7 – диссонанс, необходимо искать не в арифметических, но геометрических рассуждениях. Давайте представим себе струну, чьи колебания производят звук, свернутую в окружность, чьи концы соединены. Теперь эта окружность может удовлетворительно делиться на части путем вписывания в нее симметрических многоугольников с различным количеством сторон. Например, вписанный пятиугольник разделит окружность на части, которые соотносятся к длине всей окружности как 1/5 и 4/5 соответственно – обе части дают консонансные созвучия.
Но семиугольник даст соотношения 1/7 и 6/7 – и то, и другое, диссонансы. Почему? По мнению Кеплера, ответ заключается в следующем: потому что пятиугольник можно построить с помощью циркуля и линейки, а вот семиугольник – нет. Циркуль с линейкой – это единственные разрешенные в классической геометрии инструменты. Но геометрия – это единственный язык, который помогает человеку понять работу божественного ума. Следовательно, те фигуры, которые нельзя построить посредством циркуля и линейки – такие как семиугольник, полигоны с 11, 13 или 17 сторонами – являются каким-то образом нечистыми, поскольку они противостоят интеллекту. Они incibilis – непостижимые, inefabilis, непередаваемые словами, non-entia, не сущностные. "Именно в этом заключается причина, - поясняет Кеплер, - почему Господь не использовал семиугольники и другие фигуры такого рода, чтобы украсить мир".
Таким образом, чистые первичные гармонии, а так же их отражения – музыкальные созвучия, производятся путем деления окружности с помощью способных к построению, правильных многоугольников; а вот "непередаваемые словами" многоугольники порождают негармоничные звуки, так что они не используются в схеме Вселенной. К навязчивой идее пяти совершенных тел теперь прибавилась подобного рода навязчивая идея совершенных многоугольников. Первые – это трехмерные тела, вписанные в сферу; последние – двухмерные формы, вписанные в окружность. Между ними двоими имеется интимная, мистическая связь: сфера, необходимо помнить, для Кеплера является символом Святой Троицы; двухмерная плоскость символизирует материальный мир; пересечение сферы и плоскости – круг – принадлежит двум основополагающим понятиям и символизирует двойную природу человека: тело и душу.
И вновь факты не укладываются в схему, и это следовало объяснять путем изобретательных рассуждений. К примеру, 15-сторонний полигон можно построить циркулем и линейкой, но он не порождает музыкальных консонансов. Более того, число полигонов, которых можно построить "по правилам" является бесконечным, но Кеплеру было нужно всего семь гармонических соотношений для своей шкалы (октава, большая и малая секста, квинта, кварта, большая и малая терция). Еще, гармонии следовало аранжировать по иерархии меняющихся степеней "познания" или совершенства. Кеплер посвятил этому фантастическому предприятию столько же усилий и трудов, как и определению орбиты Марса. Под конец, к собственному удовлетворению, он вывел все свои семь гармоний, путем применения некоторых весьма сложных правил, из правильных многоугольников. То есть, он проследил законы музыки назад, до замысла Верховного Геометра.
В последующих разделах Кеплер применяет свои гармонические соотношения ко всем предметам, которые только существуют под Солнцем: к метафизике и эпистемологии, к политике, психологии и физиогномике; к архитектуре и поэзии, к метеорологии и астрологии. И потом, в пятой – и последней – книге, он возвращается к космологии, чтобы завершить свое головокружительное строение. Вселенная, которую он выстроил в юности вокруг пяти совершенных тел, не совсем соответствовала наблюдаемым фактам. Теперь же он привлек двухмерную призрачную армию многоугольников на спасение своим осажденным телам. Гармонические соотношения каким-то образом должны были втиснуться между этими телами, чтобы заполнить щели и сгладить все несоответствия.
Но вот как следовало это сделать? Как гармонии могли быть прилажены в схему Вселенной, заполненную эллиптическими орбитами и неравномерными движениями, из которой, как могло показаться, вся симметрия и гармония были изгнаны? Как обычно, Кеплер доверяет читателю, и ради него "по косточкам" разбирает весь тот процесс, который привел его самого к решению. Поначалу он пытался приписать гармонические соотношения периодам вращения различных планет. После чего озадаченно написал: "Мы пришли к выводу, что Господь Творец не пожелал ввести гармонических пропорций в длительности планетарных годов" (Harmonice Mundi, книга V, глава 4).
Потом он предположил, что, может, величины объемов различных планет образуют гармонические последовательности. Но они не образовывали. После этого он попытался вставить самые большие и самые малые расстояния от солнца для каждой планеты в гармоническую шкалу. И снова нехорошо. Затем пришла очередь вариаций времени, необходимого планете для покрытия единицы длины ее орбиты. И снова не так. В конце концов, Кеплеру пришла в голову идея перенести место наблюдателя в центр Вселенной и проверить изменения угловой скорости, независимо от расстояния, как это видно с Солнца. И вот тут: бинго! Сработало!
Результаты были даже более приятными, чем автор ожидал. Сатурн, к примеру, находясь дальше всего от Солнца, в афелии, движется со скоростью 106 секунд дуги в день; когда же он находится ближе всего к Солнцу, его скорость максимальна и составляет 135 секунд дуги за сутки. Соотношение между двумя экстремальными скоростями составляет 106 к 135, а это всего на две несчастные секунды отличается от 4:5 – большой терции. С такими же, очень малыми отклонениями (которые замечательно объясняются в конце), отношение самой медленной и самой большой скорости Юпитера представляет собой малую терцию; у Марса – квинту и так далее. И для каждой планеты рассматривается само по себе. Но когда Кеплер сравнил крайние угловые скорости пар различных планет, результаты получились еще более волшебными:
С первого взгляда Солнце Гармонии во всем своем блеске пробилось сквозь тучи!
Крайние (экстремальные) значения и действительно представляли собой интервалы полной музыкальной шкалы. Но это еще не все: если мы начнем с самой дальней планеты, Сатурна в афелии, гамма будет в мажоре; если же мы начнем с Сатурна в перигелии – она будет в миноре. Наконец, если несколько планет одновременно находятся в экстремальных точках своих соответственных орбит, результатом становится мотет[283], где Сатурн с Юпитером представляют собой басы, Марс – тенор, Земля и Венера – контральто, а Меркурий – сопрано. И при некоторых случаях всех шестерых можно слышать вместе:
Небесные движения являются ничем иным как непрерывной песнью для нескольких голосов (воспринимаемой разумом, но не ухом); музыкой, которая посредством противоречивых напряжений, посредством синкоп и каденций (которые люди используют в подражание природным разногласиям), прогрессирует в направлении заранее определенных, квази-шестиголосых клаузур (первичных пространственных идей всего художественного произведения – Академ.Словарь), устанавливая тем самым ориентиры в неизмеримом потоке времени. И уже не удивительно, что человек, в подражание собственному создателю, наконец-то раскрыл искусство гармонической песни, которая была неизвестна древним. Человек желал воспроизвести непрерывность космического времени за его краткий отрезок, посредством искусной симфонии на несколько голосов, чтобы получить опытный образчик радости Божественного Творца его Собственными Творениями, и принять участие в его радости, творя музыку в подражание Господу (Harmonice Mundi, книга V, глава 7).
Храм был завершен. Кеплер закончил свою книгу 27 мая 1618 года, когда шла одна из самых судьбоносных недель европейской истории[284]:
Понапрасну Бог Войны ревет, рычит, гремит и пытается вмешаться со всеми своими бомбардами, трубами и всем своим тарарамом (…) Давайте презирать все те варварские похоти, что перекатываются эхом через эти благородные земли, пробуждая лишь наше понимание и стремление к гармонии (из Посвящения лорду Напьеру Эфемерид на 1620 год).
Из мрачных бездн он воспаряет к высотам орфического экстаза:
Идея, осенившая меня двадцать пять лет назад, еще до того, как я открыл пять совершенных тел, вписанных между небесными орбитами (…); которую шестнадцать лет назад я провозгласил в качестве окончательной цели всех исследований; которая заставила меня посвятить лучшие годы моей жизни изучению астрономии, присоединиться к Тихо Браге и выбрать Прагу в качестве места жительства – вот что я имею, с помощью Господа, который подложил под мой энтузиазм огонь и поддерживал во мне неуемное желание; который держал в готовности мою жизнь и разум, и который также обеспечил мне все необходимое благодаря щедрости двух императоров и Штатов моей земли, Верхней Австрии – и вот теперь, после того, как я исполнил свои астрономические обязанности ad satietatum (досыта - лат.), наконец-то я познал свет (…) Ощутив первые проблески зари восемнадцать месяцев назад, а дневной свет – три месяца назад, но наиболее замечательное видение божественного Солнца – всего несколько дней назад; теперь уже ничто не сможет заставить меня отвернуть. Да, я предаюсь священному неистовству. Со смехом бросаю я вызов всем смертным этим открытым признанием: я похитил золотые сосуды египтян[285], чтобы из них изготовить дарохранительницу для своего Бога, далеко от границ Египта. Если вы простите меня, я буду рад. Если вы будете злиться, я это вынесу. Глядите, я обязан бросить жребий, и я пишу книгу для своих современников – или же для потомков. Для меня это одно и то же. Для читателя это может продлиться и сотню лет, но ведь Господу тоже пришлось ждать шесть тысяч лет свидетельства (…) (Введение к книге V Harmonice Mundi).
6. Третий Закон
Эта последняя цитата взята из Предисловия к Пятой Книге Harmonice Mundi, и в которой содержится, почти полностью скрытый среди буйной фантастической растительности слов Третий Закон Кеплера планетарного движения.
В нем утверждается, говоря современными терминами, что квадраты периодов вращения любых двух планет соотносятся как кубы их средних расстояний от Солнца[286]. Давайте проиллюстрируем данный тезис. Пускай расстояние от Земли до Солнца станет нашей единицей расстояния, а земной год – нашей единицей периода времени. Тогда расстояние от Сатурна до Солнца будет чуть более девяти единиц. Куб 1 равен 1; куб 9 – 729. Квадратный корень из 1 равен 1, квадратный корень из 729 равен 27. Таким образом, "год" Сатурна будет составлять чуть более двадцати семи земных лет; на самом же деле он составляет тридцать лет. Извинения за грубоватый пример принадлежат самому Кеплеру.
В отличие от Первого и Второго Законов,, которые Кеплер открыл благодаря странной комбинации интуиции лунатика с широчайшей готовностью нахождения намеков и подсказок – умственного процесса, осуществляющегося на двух уровнях, что дает таинственные преимущества из кажущихся слепых блужданий – Третий Закон был плодом ничего иного, как терпеливых, настойчивых проб. Когда, после бесчисленных проб и попыток, Кеплер, наконец-то, нашел соотношение квадратов к кубам, он, конечно же, тут же обнаружил и причину того, почему все должно быть именно так, а не иначе; ранее я уже говорил, что кеплеровские доказательства priori частенько были изобретены a posteriori.
И вновь Кеплер весьма верно изложил обстоятельства открытия Третьего Закона:
8 марта нынешнего 1618 года, если вы желаете точные даты, [решение] проснулось в моей голове. Но рука у меня несчастливая, и когда я проверил его посредством вычислений, я отбросил его как фальшивое. Наконец, оно вновь пришло ко мне 15 мая и в новом наступлении завоевало темноту моего ума; оно настолько согласовывалось с данными, полученными мною в течение семнадцатилетних трудов над наблюдениями тихо, что поначалу мне показалось, будто бы я сплю, либо, что совершил petitio principi[287] (…)
Свое новое открытие он отпраздновал, как и открытие Первого Закона, цитатой из Эклог Виргилия; в обоих случаях Истина появляется в виде капризной девицы, которая неожиданно сдается своему преследователю, когда тот уже отказывается от своих намерений. И здесь тоже, в обоих случаях правильное решение было отброшено Кеплером, когда первый раз пришло ему в голову, и оно было им принято лишь тогда, когда оно проникло во второй раз, "через заднюю дверь разума".
Кеплер выискивал этот свой Третий Закон, другими словами: корреляцию между периодом обращения планеты и ее расстоянием от Солнца, еще со времен своей юности. Без такого соотношения Вселенная бы не имела для него смысла; тогда она была бы совершенно произвольной структурой. Если Солнце обладает могуществом управлять движением планет, тогда это движение каким-то образом должно зависеть от расстояния планет от Солнца; но вот каким? Кеплер был первым, кто заметил проблему – совершенно независимо от того факта, что он нашел на нее ответ, после двадцатидвухлетних трудов. Причина того, почему никто до него не задал этот вопрос, лежит в том, что никто не обдумывал космологические проблемы в свете действующих физических сил. До тез пор, пока космология была отделена в мыслях от физической причинности, нужный вопрос и не мог появиться в этих мыслях. И снова, сама собой, навязывается параллель с нынешней ситуацией: можно подозревать, что разум человека ХХ века подвержен фрагментации, которая препятствует ему задавать нужные вопросы. Потомок нового синтеза не является готовым решением, а вот проблемы здравоохранения жадно требуют ответа. И vice versa: односторонняя философия – независимо от того, то ли это схоластика, то ли механистичность XIX века, порождает больные проблемы типа: "Какого пола ангелы?" или "Является ли человек машиной?".
7. Окончательный парадокс
Объективная важность Третьего Закона заключается в том, что он предоставляет окончательный намек для Ньютона; в нем скрыта суть Закона Гравитации. Но его субъективная важность для Кеплера состояла в том, что он способствовал его личному химеричному путешествию – и ничему более. Впервые Закон появляется как "Теорема № 8" в главе, характерно названной "Головные Теоремы Астрономии, которые необходимы для Исследований Небесной Гармонии". В той же самой главе (единственной главе во всей книге, которая имеет дело с реальной астрономией) Первый Закон упомянут лишь походя, Кеплер чуть ли не стыдится его, а Второй Закон не упоминается вообще. Вместо него Кеплер еще раз цитирует свое ошибочное предположение об обратном соотношении, про некорректность которого он когда-то знал, но потом забыл. Для Ньютона было не самым последним достижением заметить Третий Закон в писаниях Кеплера, словно незабудку на клумбе тропической растительности.
Еще раз воспользуемся метафорой: три Закона – это столпы, на которых покоится храм современной космологии; но для самого Кеплера они означали не более, чем кирпичики среди других кирпичей, использованных для построения его барочного храма, спроектированного помешанным архитектором-лунатиком. Он так никогда и не понял их истинной важности. В своей ранней книге он отмечал, что "Коперник не знал, насколько же он богат"; то же самое замечание можно отнести и к самому Кеплеру.
Я уже не раз акцентировал внимание на этом парадоксе; теперь пришло время попытаться разрешить его. Во-первых, мания Кеплера относительно Вселенной выстроенной вокруг пифагорейских идеальных тел и музыкальных гармоний, не была такой уж экстравагантной, как это кажется нам. Такие взгляды находились в соответствии с традициями неоплатонизма, наряду с возрождением пифагорейской мысли, с учениями Парацельса, розенкрейцеров, астрологов, алхимиков, каббалистов и сторонников Гермеса Трисмегиста, которые были весьма заметны в начале шестнадцатого века. Когда мы говорим про "век Кеплера и Галилея", мы склонны забывать о том, что это были изолированные личности, стоящие на несколько поколений впереди наиболее просвещенных людей своей эпохи. Если "мировая гармония" была фантастическим сном, символы его разделялись всей видящей сны культурой. Если же это было idée fixe, тогда она была производной от коллективной мании – только лишь более скрупулёзной и точной, увеличенной в грандиозных масштабах, более искусной и непротиворечивой, проработанной до окончательного совершенства математических деталей. Кеплеровская Вселенная – это вершинное достижение того типа космической архитектуры, которая начинается с вавилонян, а заканчивается самим Кеплером.
То есть, парадокс вовсе не заключается в мистической природе кеплеровского строения, но в современных архитектурных элементах, которое оно включает в себя, в собственной комбинации несовместимых строительных материалов. Архитекторы-мечтатели не заботятся о неточностях какой-то мелкого знака после десятичной запятой; они не тратят два десятка лет на чудовищные, разбивающие сердце расчеты, чтобы строить свои фантастические башни. Лишь некоторые из них в своем безумии демонстрируют педантичную методичность. При чтении Гармонии некоторые ее главы походят на взрывные, но, тем не менее, тщательно проработанные картины шизофреников, которые могли бы быть пройти в качестве законных произведений искусства, если бы были написаны дикарем или ребенком, но они оцениваются по законам клиники, если вы знаете, что они созданы дипломированным бухгалтером среднего возраста. Кеплерианская шизофрения становится явной только если его оценивать по стандартам его достижений в оптике, как пионера дифференциального исчисления, открывателя трех Законов. Его расколотое сознание открывается нам в той манере, в которой он сам видел себя в мгновения, когда он не был охвачен навязчивой идеей: как трезвого "современного" ученого, на которого никакие мистические влияния не действуют. Именно так он сам пишет про шотландского розенкрейцера, Роберта Фладда:
Совершенно очевидно, что главное удовольствие он получает от неразумных шарад, относительно реального мира, в то время, как моя цель заключается в совершенно обратном: выставить непонятные факты природы на яркий свет знания. Его методика – это занятия алхимиков, учеников Парацельса и Гермеса Трисмегиста; моя же – задача математика.
Эти слова напечатаны в Harmonice Mundi, в книге, которая просто роится идеями астрологов и Парацельса.
Вторая точка одинакова существенна для кеплерианского парадокса. Главной причиной того, почему сам Кеплер не мог осознать, насколько богатым он был – то есть, понять важность его собственных Законов – является причина техническая: несоответствие его математических инструментов времени. Без дифференциального исчисления и/или аналитической геометрии, наши три Закона не проявляют видимой связи между собой – они, просто-напросто, разъединенные кусочки информации, не обладающие особым смыслом. Ну почему Господь пожелал, чтобы планеты двигались по эллиптическим орбитам? Почему их скорость должна управляться площадью, очерчиваемой радиус-вектором, а не каким-то более очевидным фактором? Почему соотношение между расстоянием и периодом вращения завязаны на кубы и квадраты? Если же вам известен закон обратно-квадратичный закон всеобщего притяжения и ньютоновские математические уравнения, кеплеровские законы становятся замечательно самоочевидными. Но без крыши, которая держит их вместе, кеплеровские Законы кажутся не имеющими особого raison d'être (смысла существования – фр.). Первого Закона сам Кеплер чуть ли не стыдился: ведь это было отходом от окружностей, освященных еще древними, освященных даже Галилеем и, правда, по совершенно иным причинам, им самим. Эллипс не выделялся ничем таким, чем можно было бы похвастаться в глазах Бога и человека; Кеплер выдал свое больное сознание, когда он сравнил эллипс с телегой с навозом, которую он вынужден затащить в систему, чтобы не расплачиваться еще большим количеством навоза. Второй Закон сам он рассматривал всего лишь инструментом для расчетов и постоянно отрекался от него в пользу ошибочных приближений; Третий Закон для него – это всего лишь необходимое связующее звено в системе гармоний, и ничего более. Но, как оказалось, без признания притяжения и методик расчетов – он и не мог бы быть чем-то большим.
Иоганн Кеплер собрался открыть Индию, а обнаружил Америку. Это событие во время путешествий в поисках знаний повторялось вновь и вновь. Но результат не является небезразличным к мотиву. Однажды открытый факт ведет к его самостоятельному существованию, и он вступает в отношения с другими фактами, о которых открыватели их и не мечтали. Аполлоний из Перги открыл законы для никому не нужных кривых, получающихся, когда плоскость рассекает конус под различными углами: как оказалось много столетий спустя, эти кривые представляют собой пути, по которым движутся планеты, кометы, ракеты и спутники.
Никто не способен избежать чувства [писал Генрих Герц], будто бы эти математические формулы обладают независимым существованием и собственным умом; что они разумнее нас, что они даже умнее своих открывателей, что и\мы берем из них гораздо больше, чем вложили в них в оригинале.
Такое признание открывателя радиоволн звучит, весьма подозрительно, словно эхо мыслей Кеплера, являющихся отражением мыслей Платона, в свою очередь повторяющих идеи Пифагора: "Я считаю, будто вся природа и милостивое небо установлены по законам геометрии".
10. МАТЕМАТИЧЕСКОЕ ВЫЧИСЛЕНИЕ НЕВЕСТЫ
Лишь одно событие, зато существенное, осветило мрачность последних лет Кеплера: его второй брак; в 1613 году Кеплер женился на Сусанне Ройттингер. Ему было сорок один, ей – двадцать четыре, и была она дочкой столяра-краснодеревщика. Родители Сусанны умерли, когда она была еще ребенком; девочку забрали в дом баронессы Штархемберг. Мы не знаем, какое положение занимала она в этом доме, но, судя по реакции корреспондентов Кеплера, положение девушки было где-то в нижних рядах, нечто среднее между горничной и компаньонкой.
Первый брак Кеплеру устроили его доброжелатели, когда сам он был неопытным и безденежным молодым учителем. Перед вторым браком, приятели и посредники опять-таки сыграли существенную роль – но на этот раз Кеплеру пришлось выбирать из не менее, чем одиннадцатью кандидатурами на роль подруги жизни. В письме к неизвестному аристократу, растянувшемся на восемь печатных страниц, Кеплер в мельчайших подробностях описывает процесс выбора и отбора, которым он при этом следовал. Это весьма любопытный документ, и во всех многотомных писаниях Кеплера он открывает весьма многое. В письме показано, что его автор решил проблему выбора подходящей жены среди одиннадцати претенденток приблизительно тем же способом, который он использовал для вычисления орбиты Марса; Кеплер осуществил ряд ошибок, каждая из которых могла оказаться фатальной, но под конец все они самоликвидировались; и до самого последнего момента он не понимал того, что правильное решение находится у него в руках.
Письмо написано в Линце и датировано 23 октября 1613 года:
Хотя все христиане начинают приглашения на свадебное торжество, тожественно заявляя, что это Провидение специально позаботилось об их судьбе, я – как философ – хотел бы обсудить этот вопрос в самых мельчайших деталях с вами, умнейшим из людей. Было ли это по причине Божественного Провидения, либо же моей собственной виной то, что года два, а то и больше, я метался между самыми разными направлениями и рассматривал возможности существования таких столь различных брачных союзов? Если это было Божественное Провидение, то ради какой цели использовало оно все эти различные личности и события? Здесь нет ничего такого, чтобы мне хотелось изучать более тщательно, и тем более мне бы хотелось знать: могу ли я найти Бога, которого я бы мог практически коснуться своей рукой, когда я размышляю о Вселенной и внутри себя? Если же, с другой стороны, вся вина лежит на моей стороне, тогда, в чем она заключается? Алчность, недостаток собственных суждений или же неведение? И почему, с другой стороны, среди моих советчиков не было никого, кто бы одобрил мое окончательное решение? Почему я должен терять из предыдущее уважение, или, как мне кажется, я его сам теряю?
Ну что могло бы казаться более разумным, что я, будучи философом, пройдя пик своей половой зрелости, в том возрасте, когда страсть уходит, когда тело высохло и ослабело в соответствии с самой природой, должен жениться на вдове, которая бы присматривала за домашним хозяйством, которая была известна мне и моей первой жене и безошибочно была бы ею рекомендованной? Но если и так, почему из этого ничего не выходит?...
Причинами того, почему этот первый проект так ничем и не кончился, среди всего прочего, были такие, что у перспективной "невесты" имелись две дочки брачного возраста, что все ее имущество находилось в руках опекуна, и, что прозвучало уже как "задняя мысль",
вступили в силу вопросы ее здоровья, ибо, хотя тело ее было все еще крепким и сильным, существовали подозрения на болезнь по причине гадко пахнувшего дыхания; к этому всему прибавилась моя сомнительная репутация в плане религии. В дополнение ко всему сказанному, когда я встретил эту женщину уже после того, как все было устроено (а я не видел ее последние шесть лет), в ней я не нашел ничего такого, что было бы мне приятно. Из этого становится в достаточной степени ясно, что данный вопрос к удовлетворительному решению не пришел. Но почему Господь позволил то, чтобы я занимал себя данным проектом, который заранее был обречен на провал? Возможно, только лишь потому, чтобы предотвратить мое включение в иные сложности, пока мои мысли были заняты данной персоной? (…) Я считаю, что подобные вещи случаются и с другими, и не единожды, но чаще; но разница заключается в том, что иные не беспокоятся так, как беспокоился я сам; что они гораздо легче забывают одно и переходят к другому быстрее, чем я; или они имеют больше самообладания, возможно, они не столь доверчивы, чем я. (…) Ну а теперь про остальное.
Вместе с матерью мне были предложены и ее обе дочери – под неблагоприятными предзнаменованиями, как будто бы оскорбление честности можно было интерпретировать следующим образом: само предложение было сделано благожелателями этих дам в не совсем правильной форме. Безобразие данного предложения ужасно возмутило меня; тем не менее, я начал исследовать его обстоятельства и условия. Поскольку я перенес свой интерес с вдов на девственниц, и продолжал думать об отсутствующей [матери], которую я до сих пор и не видел, я был очарован внешностью и чертами лица одной из присутствующих [дочерей]. Ее образование, как это впоследствии сделалось понятным, было даже излишне роскошным, чем это было пригодно мне. Ее вырастили в роскоши, которая превышала ее положение, опять же, она не обладала достаточным возрастом, чтобы вести домашнее хозяйство. Я решил предложить причины, которые не позволяли устроить брак, на суд матери, которая была женщиной разумной и любила свою дочь. Но было бы лучше не делать этого, поскольку мать, похоже, была этим недовольна. Это была вторая кандидатура, и сейчас я перехожу к третьей.
Третьей была девушка из Богемии, которую Кеплер нашел привлекательной, и которой понравились осиротевшие дети Кеплера. Он оставил их на какое-то время одних на ее попечении, "что было действием поспешным, впоследствии пришлось их забирать назад за свой собственный счет". Девушка желала выйти за Кеплера, но годом ранее уже дала слово другому человеку. А этот другой человек, между тем, завел ребенка с проституткой, так что девица посчитала себя свободной; но, тем не менее, она посчитала необходимым получить разрешение от работодателя бывшего жениха. Этот же работодатель какое-то время назад дал Кеплеру рекомендательное письмо – и по таинственным non-sequitur (непонятным причинам), Кеплер заявил, что это предотвратило брак. Нам только остается удивляться.
С четвертой претенденткой он и рад бы пойти под венец, несмотря на ее "высокий рост и атлетическое сложение", если бы тем временем на сцене не появилась пятая претендентка. Этой пятой была Сусанна, будущая супруга Кеплера:
При сравнении ее с четвертой, преимущества имелись у последней, если рассматривать репутацию семейства, серьезность выражения, имущество и приданое: но пятая обладала тем преимуществом, поскольку она любила и обещала быть скромной, бережливой, прилежной и любить своих приемных детей. (…) Пока я вел свою длительную и тяжкую битву с данной проблемой, я ожидал визита фрау Хельмгард, и мне было интересно, станет ли она советоваться жениться на третьей, либо передумает в отношении последних двух. Услыхав, наконец, то, что эта женщина собиралась сказать, я уже начал было принимать решение в пользу четвертой, но тут появилось чувство досады тем, что пятой приходилось отказать. И когда я уже почти был готов принять решение, вмешалась судьба: четвертой кандидатуре надоели мои сомнения , и она дала слово другому соискателю. Точно так же, как я сам перед тем был раздосадован относительно возможности отказа пятой, я был смертельно ранен потерей четвертой, так что пятая начала терять свою привлекательность для меня. И в этом случае, конечно же, вина лежала в моих собственных чувствах.
При рассмотрении пятой кандидатуры возник следующий вопрос: почему, раз уж она была предназначена мне, Господь позволил, чтобы в течение всего года у нее возникли еще шесть соперниц? Разве не было иного способа успокоить мое беспокойное сердце уже назначенной судьбой, но не невозможностью удовлетворить столь многими желаниями?
И теперь переходим к № 6, которая была рекомендована Кеплеру его падчерицей:
Некая степень дворянства и некоторое имущество делали ее желательной; с другой стороны, она не имела достаточного возраста, и я опасался расходов на шикарную свадьбу; и даже ее дворянство заставляло подозревать ее в гордыне. В дополнение, я чувствовал жалось в отношении пятой, которая уже поняла, что готовится, и какие были приняты решения. То разделение во мне между желанием и нежеланием имело, с одной стороны, то преимущество, что это извиняло меня в глазах моих советчиков, но с другой стороны, обладало тем недостатком, что я чувствовал себя так, как будто бы меня отвергли. (…) Но и в данном случае Божественное Провидение сработало хорошо, поскольку эта женщина никак не могла бы соответствовать моим привычкам и моему дому.
И вот теперь, когда пятая правила, к моей радости, в моем сердце, и данное обстоятельство я выразил ей и в словах, совершенно неожиданно у нее появилась новая соперница, которую я стану называть № 7 – поскольку некоторые люди, известные и вам, начали подозревать пятую в излишней простоте и предложили вместо этого дворянство седьмой. Опять же, она обладала внешностью, которая привела бы к любви. И вновь я был готов отказаться от пятой и выбрать седьмую, но при условии, что все, что о ней говорили, является правдой. (…)
Но снова он увиливает; "и каким еще мог быть результат, кроме отказа, на который меня почти что спровоцировали".
По всему Линцу ширились слухи; чтобы избежать последующих сплетен и выставления себя в смешном виде, Кеплер теперь обратил внимание на кандидатку простого происхождения, "которая, тем не менее, претендовала на дворянство. Хотя ее внешность оставляет желать лучшего, зато мать ее была очень даже ценной личностью". Но и эта невеста была непостоянной, а жених – нерешительным, и после того, как девица попеременно, то давала свое слово, то забирала в семи различных случаях, Кеплер опять возблагодарил Божественное Провидение и отпустил кандидатку с миром.
Теперь его поведение сделалось более осторожным и склонным к тайне. Когда он встретил № 9, которая, если не считать легочной болезни, имела что рекомендовать, Кеплер притворился, будто бы влюблен в кого-то еще, надеясь на то, что реакция кандидатки выдаст ее к нему чувства. Ее реакция заключалась в том, чтобы побыстрее рассказать обо всем матери, которая уже была готова дать свои благословения, вот только Кеплер ошибочно принял такую реакцию за то, что его перед тем отвергли, так что уже не было времени исправлять ситуацию.
Десятая тоже была из дворян, она обладала достаточными собственными средствами и была бережливой.
Но вот внешность ее была совершенно гнусной, а формы ее были уродливыми даже для мужчины простых вкусов. Контраст наших тел был наиболее вызывающим: я – худой, высохший и изнуренный; она – малорослая и жирная, да еще из семейства, знаменитого излишней тучностью. По сравнению с пятой она не стоила и гроша, но это никак не помогло возродить любви к указанной кандидатке.
Одиннадцатая и последняя вновь была "из дворян, состоятельная и бережливая", но после четырехмесячного ожидания ответа Кеплеру сообщили, что девушка еще недостаточно взрослая.
Устав, таким образом, от советов всех приятелей, я, в самый последний момент перед отъездом в Регенсбург, вернулся к пятой, дал ей заверение в своих матримониальных намерениях и получил ее слово.
И вот теперь у вас имеется комментарий на мое замечание в самом начале данного приглашения. Теперь вы сами увидели, как Божественное Провидение привело меня к данным затруднениям, так что я мог научиться учитывать степень титулованности, богатство и родословную, из которых у этой девы ничего и не было, и что заставило меня невозмутимо искать иные, более простые добродетели. (…)
Письмо заканчивается тем, что Кеплер умоляет своего аристократического приятеля посетить свадебный банкет и помочь ему, своим присутствием, победить неприязнь общественного мнения.
Похоже, Сусанна оправдала выбор Кеплера и все его ожидания. Правда, никаких упоминаний о ней в последующих письмах ученого не было, но, если уже говорить о домашней жизни Кеплера, отсутствие новостей – уже хорошая новость. Она принесла мужу семь детей, трое из которых умерли в младенчестве.
В самом начале этой главы я говорил, что способ Кеплера обнаружения наиболее подходящей супруги на удивление напоминает его методику научных исследований. Возможно, под конец этой матримониальной одиссеи данные слова звучат натянуто или даже эксцентрично. Тот же самый характерный раскол наблюдается и в личности, между, с одной стороны умилительно активным, чаплиновским персонажем, который дергается от одной неверной гипотезы к другой, от одной кандидатки, к другой – овальные орбиты, яйцеобразные орбиты, "толстощекие" орбиты; который действует путем проб и ошибок, попадает в гротескные ловушки, который анализирует с педантичной серьезностью всякую ошибку и в каждой из них находит знак Божественного Провидения; крайне сложно представить более лишенного чувства юмора – до боли – исполнения. Но, с другой стороны, он все-таки открыл свои Законы и таки сделал правильный выбор среди одиннадцати претенденток, направляемый той самой интуицией лунатика, которая аннулировала его всплывающие ошибки и всегда заявляла о себе в критические моменты. Социальное положение и финансовое состояние играют важнейшую роль в его "бодрствовании", но в самом конце он женится на единственной из кандидаток, у которой нет ни титула, ни денег, ни семьи; и хотя он жадно прислушивается к советам посторонних людей, не имея, похоже, собственного мнения, и потому колеблется в нерешительности, он решается связать жизнь с личностью, единодушно отвергнутой всеми.
Здесь присутствует та же самая дихотомия[288], которую мы отмечали во всех его предприятиях и отношениях. В своих спорах с Тихо Браге и вечном недовольстве им, Кеплер демонстрировал смущающую и даже сбивающую с толку мелочность. И при этом он, на удивление, был лишен ревности, никогда он долго не таил обид. Он очень гордился собственными открытиями и часто похвалялся ими (особенно теми, которые, как оказалось, ничего не стоили), но у него не было чувств собственности относительно них; он был готов разделить авторские права за свои три Закона с Юнкером Тенгнагелем, и, вопреки обычаям своего времени, во всех своих книгах раздавал благодарности другим – Маэстлину, Браге, Джильберту и Галилею. Он даже приписывал другим то, что те делали никаким боком, в частности, он практически приписал Фабрициусу открытие эллиптичности орбит. Он свободно сообщал своим корреспондентам о собственных последних открытиях и исследованиях, наивно ожидая, что другие астрономы поделятся своими ревностно охраняемыми наблюдениями; когда же те отказывались делать это, как в случае Тихо и его наследников, он попросту воровал материал без каких-либо угрызений совести. На самом деле, у него не было чувства частной собственности в отношении научных исследований. Подобное отношение крайне необычно среди ученых и исследователей наших дней; а в дни Кеплера это вообще граничило с безумием. Тем не менее, это был более всего внушающий к себе любовь случай лунатизма в всей его противоречивой, фантастической личности.